Знойное и жаркое лето, наконец-то, закончилось. Наступила прохладная осень. Днём, по-прежнему, было тепло и солнечно, а вот вечером приходилось укутываться в шерстяной плед и пережидать в нём длинную ночь. Медленной поступью шагала по обнажённой земле золотая пора.

       Осень немногословна, она тиха и смиренна, как милая старушка. Она повязывает на голову разноцветный платок и ласково убаюкивает прикосновением ветерка. Осень сказочная пора. Время покоя и тишины.

      И если для одних это сезон луж и отчаяния, то для родной бабушки - это время рождения. Моя бабуля родилась в середине сентября в маленьком малоизвестном поселке. С малых лет она трудилась на благо совхоза и для дома. Почти вся жизнь прошла в тяжелых трудах. Но превратности судьбы не сломили её. Заводила и запевала, для неё не было невыполнимых задач, любая работа начиналась с улыбки и заканчивалась весёлой частушкой. И даже сейчас, когда утекло так много лет, в её небесных глазах ещё не угасли те самые озорные искорки.

       В день её рождения мы решили собраться всей семьёй. Четыре поколения - и стар, и млад - в одной крохотной избушке. Стены трещали от смеха и радостных восклицаний правнуков и правнучек, а деревянные половицы скрипели под ещё неустойчивыми ножками. И глаза бабушки наполнились слезами от нахлынувших воспоминаний о былом и от простого домашнего счастья.

         День выдался погожим. Высокое голубое небо просвечивалось сквозь редкие перистые облака, которые сходились в полосу и убегали за горизонт. Лёгкий ветерок, ещё один шалун, в ватаге бойких разбойников, был атаманом, и, не прекращая, путал волосы мамам. Солнце отдавало последнее тепло. Лучами, нежно еле прикасаясь к тонким паутинкам, где мирно покачивались паучки. Чернели ровными прямоугольниками голые огороды и сады. Сожжённые солнцем листья облетали с сучков, и как мотыльки парили подхваченным ветром. То тут, то там поднимался в голубую высь белёсый дым от соседских костров. По округе разносился удушливый запах горевший ботвы и травы. Прозрачный и чистый воздух, которым нельзя надышаться, мешался с ароматом костра.

        И вот стоишь на пригорке и дышишь, дышишь. Каждый вздох: глубокий и длинный. Втягиваешь воздух через нос и спокойно, расслабленно выдыхаешь, и наполняется весь организм, как кувшин, чувством полной смиренности и неторопливости жизни. В голове возникают философские размышления. И, как древнегреческий мыслитель, думаешь о мгновениях, о предназначении человечества, и о гармонии бытия. Но тут кто-нибудь из родных, давно за тобой наблюдающий, подбегает к тебе и хлопает по плечу, и бежит дальше, крича на всё село:

        −Давай, догоняй!

       И ты торопишься догнать, и все твои мысли уже не успевают за тобой. Как дым от костров, философия развеивается в вышине лазурного неба.

            Всё слилось воедино: осенняя природа и человек. Мир, от черных огородов до самого горизонта, пропитан безмятежностью и медлительностью.

          Ни в коем случае упускать такой день нельзя. На семейном совете решили устроить праздник на природе. Бабушку оставили присматривать за младшими, а мы, тем временем, поспешили заняться делами.
          В амбаре, где хранилась всякая нужная и ненужная утварь, чаще-то, что жалко выкинуть - под грудой всевозможных коробок, пил, сломанных ложек, корзин и пакетов с вещами – был найден приличного вида стол. Он тут же был вынесен на улицу и твердо встал на четырёх ногах в центре осененного двора. Пока одни были заняты столом, другие мыли посуду: тарелки, ложки, чашки, бокалы, салатницы. Мужчины разводили огонь, чтобы в казане приготовить вкусный и сытный плов. Женщины, покончив, наконец, со столом и посудой, уже нарезали овощи. Глядя на этот пчелиный рой, бабушка заметно приободрилась. И кто знает, о чём она думала, находясь в кругу семьи.

          Когда всё было готово, и стол ломился от закусок и салатов, а старинный графин, надутый от важности, гордо стоял посередине, вся семья расселась по местам. Ждали именинницу. Сменив затрепанный халат на красивое платье и, повязав яркий платок, она вышла чуть смущённая к гостям; на старческих щеках горел румянец, глаза светились счастьем и любовью, и было видно, как они наполнились слезами от радости.

            Бабушка. Старенькая бабушка. Я смотрю на тебя и сравниваю с образом из детских воспоминаний, мне кажется, что ты ничуть не изменилась. Вот они эти милые морщинки на лице, тонкая кожа на впалых щеках. Ясные голубые, как небо, глаза. Обветренные блёклые губы, которые нежно целовали меня в лоб перед сном. Когда я болела, ты старалась ласково гладить мне спинку скрюченными шершавыми пальцами. А я любила расчёсывать гребешком твои серебряные пряди, которые теперь ты прячешь под косынкой. Твоя походка по-прежнему неспешна. Ты немного стала ниже, а может я выросла. Я плакала, уткнувшись тебе в плечо, и слышала запах дрожжевых пирогов с яблочной начинкой. А ты обнимала меня крепко и говорила что-нибудь смешное. Ты всегда улыбалась, всегда пела, и всегда рассказывала мне сказки. И вот я вижу всю ту же бабушку, свою бабушку. Может только стало на одну морщинку больше на лице, на руках. Слегка поменялся голос, в нем больше приятной хрипоты. И совсем уже седые твои косы.

         Бабушка села во главе стола, и первый тост был произнесен за здоровье именинницы. Зазвенело стекло и разнеслось по селу «Ура!». Застучали ложками шестнадцать голодных ртов и под веселые разговоры незаметно опустошили тарелки. Мужчины принесли огромное блюдо плова. Только что с огня, прямиком из казана, плов был горячим и безумно ароматным. Он манил нотками чеснока и барбариса, яркостью сочной морковки и прожаренным до корочки мясом. И опять вино в бокалах, и опять пожелание здоровья бабушки. Сегодня её день, сегодня можно.

            Торт решили подавать после танцев. Не дожидаясь музыки, бабушка громко заливисто выдала частушку:

«Я сидела на рябине

Меня кошки теребили.

Маленькие котятки

Хватали за пятки!»

            Малышам понравилось. Они плясали, выделывая смешные коленца, подпрыгивали, приседали, кружились и требовали ещё песен. Старшие хлопали в ладоши и умилялись. Звонкий задорный смех огромной семьи был слышан повсюду. Птицы взлетали в небо от страха, как только раздавались первые ноты хохота, подхваченные вибрациями осеннего воздуха.
Пляски закончились. Начались игры, и уставшая бабушка присела на скамью.

           Детьми занялись мужчины, а тем временем, женщины мыли посуду и готовились резать медовик. Никто не придавал особого значения игре, только бабушка внимательно следила за происходящим. В какой-то момент раздался плач девочки и папа, что есть мо́чи, рванул её утешать.

       −Почему плачет моя куколка? Мячик тебе не дали? Зайчонок, ну я же говорил тебе, как надо поступать. Подошла, отобрала. Не обращай внимание. Хочешь – бери! – Тут он сжал ладонь в кулак и показал крохе, как нужно поступить. − Надо идти по головам.

        Девочка успокоилась, мячик ей был особо не нужен. Все уже крутились возле стола, где всех ждал именинный пирог. В чашках горячий чай уже томился ожиданием быть выпитым. Все снова были за столом, и только бабушка продолжала сидеть на скамейке и смотрела куда-то вдаль: за чёрные огороды, за голые деревья, за бесконечный горизонт.

          −Бабуля, тебя ждём! – кричали наперебой непоседы.

          −Уже иду, − она смахнула с ресниц невидимую слезу и широко улыбаясь, зашагала к стулу.

        Усевшись удобно, она отпила чай из любимой чашки. Все с большим удовольствием поедали торт и вели неторопливые беседы, вечер к этому располагал.

          Уже похолодало, солнце почти скрылось за деревьями, с каждой минутой становилось темнее. Мамы вынесли теплые пледы и пуховые платки, зажгли масляные лампы и расставили их на столе. Оранжевыми стали лица мам, пап, детей и бабушки. Родные согревались горячим чаем и теплыми разговорами. Бабушка молчала. Она сидела, уткнувшись в тарелку с кусочком торта, и молчала. Было видно, что она о чем-то задумалась.

         −Хотите, я расскажу историю? − еле слышно проговорила она.
         Увлечённые беседой и рассказами, мы не расслышали, что спросила бабуля. Но как только мы поняли смысл её слов, со всех концов прозвучало «Да» и как по команде закивали головой в знак одобрения.

           Старушка отодвинула тарелку подальше, сложила руки на столе и начала рассказ, а перед этим сказала:

         −Ну-ка, подлейте мне кипяточка в чашку, а то я совсем замерзла! – голос её звучал ласково и нежно, как тогда, когда она сказывала мне сказки.

         Я подлила в кружку горячего чая. С минуту она собиралась с мыслями и наконец, поведала нам историю.

       «Это уже после войны было, сейчас даже год не вспомню. Мы с мамой вдвоём остались. Папа погиб в 41 на Ленинградском фронте. И во многие семьи отцы и братья не вернулись. Тяжело приходилось таким семьям, без кормильца. Всё женщины на себе тащили: и семью, и страну.
       Мама много работала. Утром в колхозе дояркой, а вечером – сторожем. А как только мне 14 лет исполнилось, я начала помогать ей. Днём в поле трудилась, а после в школу бегала. Не было у нас ни книг, ни тетрадей. На газетных листах писали, между строчек. Мне мама сумку из тряпок пошила, я туда газету и карандаш складывала и шлёпала в школу по грязи в сапогах 43 размера. Других-то не найти.

        На полях хорошо работали. Дружно. В основном дети и работали. Мальчишки землю на быках спахивали, зимой на санках навоз возили и золу. А мы, девчонки, сеяли зерно, скирдовали солому, колоски собирали. В голодное время мы по чужим полям шастали, картошку мёрзлую собирали. Домой прибегали, руками её истирали и кисель варили. А летом за кукурузой ходили. Мама эту кукурузу в муку дробила и лепёшки пекла, и мы их с молоком уплетали. Вкусно было.

       После войны - то, всё в город отправлялось: мясо, зерно, молоко и яйца. Город поднимали, а в селе с голоду пухли. Много трудностей было, но всё преодолели.

        Нас пять девчонок было, трое мальчишек: Митя, Коля и Сашка. Саша опосля от воспаления легких помер. Он часто болел. Митя был высоким, рыжим парнишкой, а Колька маленький, щупленький. Добрые очень; всегда помогали. Вера, Надя, Маша, Зоя и я дружили с пеленок. Вместе в куклы играли и на поля бегали. Вот такая компания. Соберёмся гурьбой и в лес. Там ягоды и жёлуди собирали,  кору с деревьев. Ходили и боялись, как бы на мины не попасть.

        Была в лесу яма, а в ней вода постоянно стояла, вот мы и перепрыгивали через неё. Я как-то раз прыгнула, да приземлилась не очень хорошо, покалечила ногу. Она распухла. Ребята, Митя и Колька, меня до крыльца донесли. Я им потом варежков навязала. Вот им радости было.

        По вечерам у кого-нибудь в избе собирались. Пряли, носки да перчатки вязали. Песни - частушки пели. Иногда кашу варили, так по краям она сильно пригорала. Мы тогда кричали: «Чур, мне сегодня чугунок выгребать!» Трудно было, но мы справлялись, потому что дружны были. Друг за друга. И мальчишки, и девчонки. Не дали мы друг другу в нелёгкое время с голоду умереть.

       А потом уж и ладно стало. Нам с мамой корову и огород выписали. И остальным тоже помогли. Жизнь наладилась. Мы с подружками замуж вышли, и детишек нарожали. Парни женились. И кто куда разбежались. Кто-то в город перебрался, а кто-то совсем далеко уехал, в Сибирь.

     Село наше росло. Людей много новых стало жить. Всё строилось: дома поставили, клуб и школу отстроили, церковь восстановили. От прошлых друзей, только Митька и Коля жили со мной в селе. Они как были друзьями, так ими и остались. Всё вместе делали. И дома друг другу построили, и женились в один день, и детишки народились у них. Хорошие они ребята были. На работу вместе ходили. Тогда трактора в совхоз дали, только с завода. Вот друзья на них землю спахивали. Как сейчас, помню. Я на утреннюю дойку иду, а они мне навстречу, красивые, смуглые, от солнцу, улыбаются и поют. Приятно было на них смотреть.

        А затем словно кошка между ними пробежала. Митька-то, проныра тот ещё, прознал, что место главного механизатора никем не занято. И нацелился на него. А председатель-то Кольку назначил. Вот у Митьки гордость и взыграла. Вот не знаю, что в голове его происходило, только разругался он с другом в пух и прах, мол, тот место его занял. Ой, кто прав, кто виноват, не разберёшь. Только Колька согласился стать главным механизатором. Он парень толковый, ну, как и Митька. Только видно и ему не по себе было, что друг к нему с обвинениями. А Митьку шибко обида захлестнула.

        Но он не выдавал себя. Я сейчас понимаю, что выжидал он момента. И дождался. Зима уже наступила. Пошли два друга в лес, дрова припасти. Ушли вдвоём, а вернулся один Митька. Рассказал он, что Колька в лес далёко пошёл, вроде посмотреть что-то, а он его ждал, ждал и не дождался. Решил, что Колька дома уже. Мы всем селом пошли Кольку искать, шутка ли, зима. Да и волки. Искали его долго, да не нашли. Колькино место главного механизатора Митька занял. Сам председатель назначил. Жалко Кольку было, жену его, и ребятёнка, сиротами они остались. А в сиротстве жить - слезы лить.

       Митя, как царь поживал. Место главного механизатора тёпленькое, там зарплата поболи, да звали его теперь не Митькой, а Дмитрий Павлович. Вот как.

       А потом председатель пропал. В избе нет, во дворе нет, баня заперта. Он хоть старенький был, но мозговитый. Знал своё дело. А тут нет его. Всё обыскали. И кто-то сказал, что якобы видел, что председатель наш, Василий Семёнович, пропал после того, как к нему Дмитрий Павлович заходил. Все к нему. А он слыхом не слыхивал. Страх - то какой.

        Сложно было селу без Василия Семёновича. Думали, кого поставить на его место. Выбрали Дмитрия Павловича, ну, Митьку. И вот из главного механизатора в председатели. Вверх по лестнице. Митька уж больно важничал. Многое позволял себе. Мы слышали, да и видели, что он к бутылке прикладывался, да на женушку его без слёз не взглянешь, вся в синяках. Да ну, наша бабья доля такая, терпеть и молчать. Только не выдержала она, забрала сына и к матери сбежала в соседнее село. Дмитрий Павлович стал один жить. Только, что ни день так он хмельной. Стыдно за него было. Парень он хороший, не глупый. Мы как-то собрались к нему с бабами, хотели избу его отмыть, так он нас выгнал. Пьянющий был. И так каждый день.

        Весна пришла. Подснежники появились, а кроме них и Колька обнаружился. Вернее тело его. Нас так потрясла эта находка! Всё село взбудоражили. Поговаривали, что это Митька его. А он отнекивался всё. Летом ещё одна находка. За баней вещи Василия Семёновича нашли, а в земле кости. Страшно. Следователь тогда по селу ходил, выспрашивал у нас, кто мог их порешить. И эту, как её, улику показывал, часы дорогие. Только все поняли, что это Митькины часы; он себе такие покупал, долго носил, а потом говорил, что потерял их.

       Посадили Митьку, ну, то есть, Дмитрия Павловича. Он отнекивался, только сознался всё-таки. Это он убил друга и председателя. Оправдывался, что ради семьи старался».

         −По головам пошёл. – Подвела итог бабушка.

     За столом молчали. Да, что тут сказать. В полной тишине бабуля встала из-за стола, взяла чашку и тарелку с тортом и направилась к двери.

        −Ну, чего вы сидите, как зайцы, ей-богу? Уши прижали, хвосты поджали. А ну, марш домой, пока вовсе не обмёрзли! – И зашла в избу.

        Мы очнулись, и поторопились следом за ней.

       Было поздно, когда родные разошлись по домам. Я осталась с бабушкой. Рядом с ней я ощущала себя маленькой девочкой. Мне хотелось продлить эти минуты, эти часы.

        Я лежала за печкой, грела ноги о завалинку. Приятное тепло печи и покалывание шерстяных носков вернули меня в детство. Милая старушка стояла возле стула, в фартуке, заляпанным мукой и дрожжами. В синем эмалированном ведре она замешивала тесто на пироги. В кухне пахло дровами и щами с капустой. Голая лампочка висела  над головой бабушки, окрашивая кухню желтым цветом.

       −Всё равно, завтра опять все придут. А у нас пирожки будут готовы! − говорила она с улыбкой.

       −Бабушка!

       −Что внучка? − Она отвела взгляд от теста, и посмотрела на меня ласково.

       −А скажи, он потом вышел из тюрьмы?

      Я перевернулась на спину, положила руки под голову и уставилась в потолок. Я думала о Митьке. Мне было жаль мальчика Митю, но несколько - Дмитрия Павловича.

      −Кто? Ах! Ты всё про Дмитрия Павловича? Про Митьку, да?

      −Да, про него говорю. Он же вышел из тюрьмы? Как потом он жил в селе? Не боялся? – Мне было очень интересно.

       Бабушка вновь принялась месить тесто.

      −Нет, он не боялся. Ему не было страшно. Он в тюрьме на собственном ремне повесился. Совесть замучила. Это ведь грех-то какой. Понимаешь? − Она с грохотом поставила ведро на пол.

        −Бабуля, давай я помогу! − Я подбежала к ней, схватила деревянную ручку и подняла ведро.

        −Куда ставить?

         −Ставь его на полати, − махнула она рукой в сторону печки. − Пусть подойдет немного. А мы спать пойдём!

        От сырости постель была влажной и холодной, я долго вертелась, стараясь заснуть. Кровать нещадно скрипела. Шаркая по полу ногами, бабушка подошла, и села на краешек кровати. Она укрыла меня сверху ещё одним одеялом и сказала:

        −Дорогая моя, не бери в голову. Этого человека больше нет. Я ведь это к тому рассказала, чтобы вы поняли, что не всё можно получить, если по головам идти. Иногда и потерять можно всё. Ничего не бойся.

        − Бабушка, я это поняла. Я понять не могу, как он на это дело решился? Это же сложно, человека убить, а тем более друга. − Я слегка привстала, опираясь на локти, чтобы лучше было видно бабулю.

       −Да, пёс, его знает, доченька! Наверное, давно в нём ревность к другу кипела, раз, он на такое пошёл! Ну, всё, засыпай, завтра разговоры вести будем. Спи.

        Она поцеловала меня в лоб. И пошла к себе в комнату, шаркая ногами по половику. Я не могла уснуть. Луна светила прямо в окно, серебристый свет озарял одеяло. А я продолжала думать о Митьке, и о судьбе Дмитрия Павловича.