— Я вернусь, когда большая стрелка будет на двенадцати, а маленькая на десяти, — говорит мама, натягивая мне колготки чуть ли не до ушей и резко отпуская резинку. — Веди себя хорошо, играй.

Бело-розовое одеяло в клеточку очерчивает границы, за которые ни в коем случае нельзя заходить. Слева валяются какие-то игрушки — неразличимым, бесцветным пятном — но мне до них нет дела. Я поднимаю голову к большим настенным часам, где цифры, которые я уже знаю и различаю, написаны какими-то длинными, непонятными палочками. Мама показывает на самую верхнюю и на ту, которая слева от неё через два деления: “Большая стрелка на двенадцати, а маленькая на десяти”.

Сейчас большая стрелка на два деления вправо от двенадцати, а маленькая в самом низу и посередине. Я хочу закричать — Сколько это?! Как долго?! — но всего лишь покорно киваю головой. В прошлый раз я обещала маме не плакать.

Как только дверь за ней захлопывается, мой подбородок начинает предательски дрожать. Скривить лицо и разреветься кажется самым сладостным и самым верным, но я уже большая девочка. Если я буду слушаться маму, она перестанет меня наказывать. Перестанет стелить бело-розовое одеяло на пол и уходить от меня на целую нестерпимую вечность.

Большая стрелка — на три деления от двенадцати, а маленькая там же, где и была. Прошло очень долго, наверное, час или два. Я смотрю на странные палочки, совсем не похожие на цифры, и не моргаю. Я не знаю, когда маленькая и большая стрелки встанут на десять и двенадцать, — и боюсь, что пропущу этот момент. Боюсь, что, если пропущу, то мама не вернётся совсем.

А вдруг она и вправду оставит меня? Найдёт себе другую девочку, хорошую и красивую. Такую, на которую никогда не будет ругаться. Такую, которая сразу делает всё, как правильно. Она часто говорит мне: “Другая бы девочка так не поступила! Так бы не опозорила мать!” Наверное, есть магазины, где можно купить себе такую девочку, а мама каждый день ходит в магазин. Что тогда будет со мной? Наверное, меня тоже сдадут в магазин, только другой — в магазин с ненужными девочками. И мне придётся стоять в витрине совершенно неподвижно, чтобы на меня хоть кто-то посмотрел.

Большая стрелка в самом низу, а маленькая пропала совсем. Я раскрываю рот, чтобы зареветь — Мама! Часы сломались! Мама! Вернись! — и захлопываю его, больно прикусив язык. Во рту разливается неприятный привкус — такой же, как когда лизнёшь качели зимой — и из глаз брызжут слёзы. Я быстро вытираю их, чтобы видеть стрелки, — и вот же она, маленькая, спряталась за большой, а теперь выглядывает! Я улыбаюсь и продолжаю следить за ней — теперь-то ты меня не обманешь!

Совсем скоро — может быть, уже завтра — я вырасту большой-большой, а мама будет расти вниз. Сначала мы будем, как подружки, одинаковые по росту, везде ходить за руки и болтать. У меня никогда не было подружки, но из мамы получится самая лучшая! Потом — наверное, через неделю или две (чтобы побольше походить подружками) — мама станет совсем маленькой, как я сейчас, а я буду большой, как мама. Мы поменяемся местами, и я буду заботиться о ней: буду водить в баню и мыть в тазу (только никогда не буду окачивать её кипятком), буду говорить, что делать и как себя вести, буду расчёсывать ей волосы и заплетать в косу. Когда нам всё это надоест, я снова стану маленькой, а мама — большой. Она уже будет знать, что я по-настоящему хорошая девочка, если могу так о ней заботиться, и перестанет наказывать меня. Она никогда-никогда не сдаст меня в магазин и не возьмёт себе другую девочку, а я никогда не буду оставлять её одну на клетчатом одеяле.

Большая стрелка на двенадцати (Да? Да!..), а маленькая внизу и чуть левее от середины (ну вот…). Моим глазам горячо, и я быстро-быстро тру их кулаками, чтобы не пропустить, как маленькая стрелка подходит к десяти. Она, однако, упрямо стоит на месте, а большая снова перепрыгивает вправо. Это, наверное, какие-то неправильные часы, ведь прошло уже очень долго.

Что если с мамой случилось что-то плохое? Вдруг она села в машину к незнакомому дяде, потому что захотела конфету? Вдруг перешла дорогу, не взяв никого за руку? Вдруг ей встретилась бродячая собака, и она протянула ладонь, чтобы погладить её? Тогда её, наверное, увезут в больницу, и нам придётся много-много ждать, прежде чем стать подружками. Я не хочу долго ждать, я хочу сейчас! Хочу, чтобы мама пришла и уложила меня рядом с собой, и мы бы вместе смотрели телевизор. Мама! Пожалуйста, приди пораньше! Я тебя так жду!.. Обещаю, я больше не буду просить тебя почитать мне! Я закрою глаза и притворюсь, что уснула, и буду лежать совсем неподвижно, а ты будешь на кухне играть посудой.

Большая стрелка почти на середине внизу, а маленькая на одно деление левее. Мне, наверное, пора спать — глаза слипаются и слезятся, а за окном так темно, словно намазано мазутом.

Что если мама не придёт, и меня заберёт к себе тётя Галя? Большая и страшная тётя Галя с громким голосом и чёрными, бегающими глазищами. Тётя Галя, выпоровшая меня за то, что съела торт “для взрослых”. Он был такой красивый, весь политый коричневым сиропом, и мама отрезала мне самый большой кусок! Дальше мне было очень весело и хорошо, хотелось разбегаться и прыгать взрослым на спину, чтобы они тоже смеялись, как я. Но когда я так сделала, женщина, стовшая рядом с мамой, упала, и ей было совсем не весело, а тётя Галя стала орать на меня и на маму своим громким голосом. Мама! Мама!.. Прости меня! Я больше никогда не буду есть торт! А если вдруг станет весело, я просто отойду в уголочек и буду тихо веселиться сама с собой. Я обещаю! Только, пожалуйста, вернись поскорей! Зачем тебе эта тётя Галя? Она такая громкая и страшная, совсем как Баба Яга.

Большая стрелка снова вверху, а маленькая подвинулась ещё влево. Похоже, чтобы маленькая подвинулась на одно деление, нужно, чтобы большая прошла целый круг. А значит, мне ещё очень долго сидеть. Ещё целых два круга! Это, наверное, означает часов пять или шесть. Мама, ну почему ты так долго?

Может быть, у тебя снова пошла кровь, как тогда в бане? Мы уже напарились и вышли, чтобы одеваться, а у тебя по ноге потекла красная струя. Я вовремя заметила и сказала, и ты убежала, чтобы остановить её. Наверное, ты как-то поранилась тазом между ног, когда носила воду. Наверное, тебе было очень больно, но ты терпела и даже улыбалась мне. Что если ты снова поранилась, но никто не заметил и не сказал? Что тогда?..

Я спасу тебя, мама! Я сейчас приду!

Мне не велено слезать с одеяла, и я хочу быть послушной девочкой — очень хочу! — но ведь мама важнее. Я поднимаюсь на ноги и иду в прихожую. На улице зима, поэтому надо одеться потеплее: шарф, шапка, шуба и дутые сапоги. В последние я влезаю без труда, но всё остальное висит так высоко на крючке, что я едва достаю до края шубы. Я несколько раз подпрыгиваю и дёргаю за подол, но шуба не поддаётся. Она не хочет идти на улицу, потому что там холодно и темно. Не бойся, шуба, мы пойдём вместе! Я подпрыгиваю ещё раз и повисаю на шубе. Начинаю раскачиваться из стороны в сторону. Сверху что-то скрипит — не ворчи, шуба, всё равно будет по-моему! Маму надо спасать! Ей больше никто не поможет.

Шуба с треском спрыгивает с крючка, и мы падаем на пол. Мой локоть начинает гудеть, как горячая батарея, по которой бьют гаечным ключом, а перед глазами рассыпается калейдоскоп. Я раскрываю рот и издаю протяжный вопль. Мама! Ма-ма!.. Я ударилась, пожалей меня! Прижми к себе и вытри мокрое со щёк! Достань платок и скажи, чтоб сморкалась изо всех сил! Мама, я обещаю, что буду сморкаться, только вернись! Пожалуйста!

Никто не придёт. Никто не услышит. Я оборачиваюсь на часы — это они сказали?.. Большая стрелка снова съела маленькую, слева посередине. Как же долго! Маму, должно быть, отвезли в больницу, и она не может встать. Не может прийти ко мне. Но я сама приду!

Я поднимаюсь, со злости встряхиваю шубу — ну ты получишь у меня, поганка! — и просовываю руки в отверстия. Из рукава спящим удавом выпадает шарф, а за ним и шапка. Думали спокойно поспать, да? Не выйдет. Нужно маму спасать. У неё, кроме нас, никого нет.

Застёгиваюсь на все пуговицы и туго заматываюсь шарфом — всё, как мама учила. Завязываю шапку под подбородком, но верёвочки убегают. Путаются в пальцах, не хотят липнуть друг к другу. Пробую ещё и ещё. Нет, не выходит! Топаю ногой и прячу верёвки под шарф: не хотите — как хотите, а я всё равно пойду. Натягиваю варежки и переступаю порожек. Дёргаю за ручку.

Закрыто. Как?.. Закрыто! Что же теперь?.. Куда же я? Шуба, варежки, шапка, шарф — что же?..

Колочу ногами и руками, бьюсь головой. Откройте! Выпустите меня! Мама! Мне надо маму спасать! Она там одна! Помогите!

Тишина.

Большая стрелка сверху посередине, маленькая слева. Осталось одно деление. Может быть, одно деление — это один день?

Поганая дверь! Пинаю её ногой и сажусь на пол. В шубе и в шапке жарко, но не могу двинуться. Тело ватное и дрожит. По щекам текут слёзы, и я больше не могу их удерживать. Мама! Прости меня, мама! Я плохая девочка. Я не смогу спасти тебя. Это я съела всё варенье, а не Полинка из соседней квартиры. Я наделала в постель, когда мне снилась тёплая вода. Я смотрела, что у Серёжки в трусах, и показывала ему своё. Ты не любишь меня больше, да? Ты сказала, что вернёшься, когда большая стрелка будет на двенадцати, а маленькая на десяти. И вот они так и стоят — наконец-то, как надо — а тебя нет.

Тебя нет! Мама!..

Я открываю рот и реву. Звук льётся, как вода из крана, без остановки. Я обещала, что не буду, но какая теперь разница? Ты бросила меня, ты ушла. Плохие девочки никому не нужны. Я старалась, я так старалась! Но ты возьмёшь себе другую девочку, будешь кормить её бутербродами с колбасой и читать ей на ночь сказки. А я уйду. Просто уйду куда-нибудь в темноту, в ночь. Замёрзну, как наш рыжий Васька.

Мама! Мамочка!

Большая стрелка на два деления вправо, маленькая на десяти (я теперь знаю, что на десяти). В замке слышится хруст, и я падаю в подъезд вместе с дверью. Мамино лицо — смешное, вверх тормашками — нависает надо мной. Брови сводятся домиком, а рот округляется. Ты что-то кричишь, за что-то ругаешь. А я смеюсь. Ты поднимаешь меня за шкирку и два раза шлёпаешь по попе. А я всё равно смеюсь. Ты думаешь, я смеюсь над тобой и снова ругаешь. Слова першат у меня в горле мыльными пузырями. Я не могу сказать, ведь я смеюсь. Ты пришла одна, без другой девочки. Ты пришла, ты вернулась за мной. Мамочка! Ругай меня сколько хочешь и наказывай! Только, пожалуйста, больше никогда не уходи. Мамочка! Я так тебя люблю!