Мне было семь лет, когда не стало Деда  Мороза.

Много воды утекло с той поры, но и сейчас я отчетливо помню как он  уходил. Мучительно и долго, мучительно долго, долго и потому мучительно. Всеми неправдами цеплялся  за пробелы в моей эрудиции, пытался играть холодными пальцами на тех струнах души, что все еще были настроены на сказку.  

И все же он был обречен. Еще два года назад в моем незрелом детском уме развилась первая взрослая мысль. Развилась и не давала с тех пор бездумно верить в чудо. Мне показалось странным, что какой-то непонятный мужик с седой бородой и молодым загорелым лицом, в сказочной синей шубе и в растоптанных грязных ботинках, за свои кровные покупает подарки и дарит их незнакомым детям. Но слепая вера ровесников и упорство моих родителей, упрямо твердивших: “он настоящий”, до поры - до времени отдаляли победу здравого смысла.

Первый гвоздь в крышку гроба этого лже-альтруиста был забит неизвестным актером на новогоднем школьном утреннике. Дед Мороз здесь был не такой, как в садике. Тот был высокий, откормленный и вальяжный, а этот - ниже ростом, сухой и суетливый. От того  пахло огуречным одеколоном, а от этого - перегаром.  Голос у детсадовского был густым и раскатистым, а у школьного - треснутым или, как говорил мой папа, пропитым и прокуренным. А ведь всем известно, что Дед Мороз один! Он один для всех!

Но мои одноклассники не замечали подмены. Словно завороженные они следили за бородатым обманщиком. Разинув щербатые рты, не чувствуя текущие из носу сопли, боялись пропустить хоть одно слово, любое его движение. Казалось, что каждый готов продать ему душу за исполнение своей примитивной мечты.

Самая красивая девочка класса, Лидочка Медолазова, прочитав “любимому дедушке” дурацкий стишок про “елку, шишки да иголки”, поднялась на цыпочки и  краснея приложилась губами к его щеке. Хулиган Сидельников, тупой неуправляемый тип, в порыве фанатизма обнял ряженного вруна и прижался к нему как к родному папке.

Видеть все это было невыносимо. Захотелось вскочить со скамейки и закричать на весь актовый зал: “Люди! Опомнитесь! Вас обманывают!” Но кто бы мне поверил? Сладкая ложь всегда приятней горькой правды. Того гляди, еще и поколотили бы за своего кумира. Что может быть страшнее, чем толпа фанатиков?

И все же заблуждения одноклассников меня волновали постольку-поскольку. В конце концов, это их проблемы. Моя беда — это родители. Неужели все это время они так изуверски обманывали меня?

***

В нашей семье была традиция. Каждое 31 декабря мы ходили...нет, конечно же не в баню, а на центральную площадь города, где нон-стопом шли праздничные гуляния.  Родители называли это “проводы старого года”.

Не знаю, какой сакральный смысл вкладывали в эту фразу они, но я каждый раз пытался понять, чему так радуются все эти люди, собравшиеся между кубическим зданием драмтеатра и фонтаном, впавшим в зимнюю спячку. Откуда на лицах столько надежды? Чего все ждут от нового года? Что изменит эта волшебная ночь?

Каждый раз я пытался запечатлеть в памяти пустую чашу фонтана, голых атлантов, от одного взгляда на которых становилось зябко, ровные грани театра, чучело новогодней елки, собранное в железном каркасе, чтобы завтра снова прийти сюда и отыскать различия.

Однако наступал обычный вечер, затем обычная ночь, после обычное утро, и ничего не менялось. Те же люди приходили на площадь снова, только теперь их лица были усталы и растеряны. Словно долгожданное чудо так и не добралось до нашего города, застряло где-то на полпути и обещало быть только через год.

Но на этот раз у меня имелась еще одна причина посетить  “проводы”: охота на Дедов Морозов.  Да, именно во множественном числе. Удивляюсь тем взрослым, которые придумали собрать в одном месте сразу семь или восемь псевдо-волшебников. Понятно, что и детей здесь было немало. Но это же прямая подстава. За кого они нас держали?

Зато теперь развенчание родительской лжи не представлялось сложной задачей. Первая, основная группа юных адептов новогоднего культа кружила вокруг разнаряженой  елки. Когда Дед Мороз менял направление хоровода, адепты путались, сбивались, бросали руки и даже падали, чем сильно умиляли своих родителей. Да и мои тоже были в восторге. Мне же они показались стадом бездумных баранов.

— Мама, а этот дедушка настоящий? — спросил я, предварительно состроив безразличную мину.

— Настоящий, сынок, настоящий, — ответила она, ласково и весело глядя на меня чистыми голубыми глазами.

Все шло по плану. Теперь надо было выждать время и я стал наблюдать за поклонниками второго Деда Мороза. Тот выбрал из толпы фанатов смазливого ребенка  в черной искусственной шубке  и поднял его на руки. “Избранный” от счастья едва не наделал в штаны, остальные адепты культа глядели на него дрожа от зависти. “Видимо уверены, что у этого теперь желания точно сбудутся”, - ехидно подумал я, а вслух спросил:

— Мам, а тот дедушка настоящий тоже?

Но хотя мое лицо снова было бесхитростным и безразличным, чуткое материнское сердце заподозрило что-то неладное. Она уставилась на меня тем удивленным и испуганным взглядом, каким смотрела, когда мой развитый не по годам интеллект ставил ее в тупик. Неожиданным вопросом, простым, но в то же время не имеющим ответа, или каким-нибудь заумным словом из энциклопедии, или не по детски глубоким выводом. Мамин взгляд одновременно спрашивал: “И в кого ты такой уродился?”, и в то же время как будто предупреждал: “Ох и тяжело же тебе придется в жизни.”

Однако надо было хоть что-то ответить, а любой ее ответ кроме утвердительного, рождал новые непростые вопросы, поэтому она снова сказала “да”. Вернее:

— Конечно, и этот тоже.

Сказала, и поспешила отвернуться от меня. И она не видела, как изменилось мое лицо. Ведь в этот миг с моих глаз, словно в сказке, спала пелена. Волшебный посох стал обычной палкой с наклеенными звездами из фольги, седая борода - куском свалявшейся ваты, добрый волшебник - актером-неудачником из бюро добрых услуг, а мои родители из лучших в мире мамы и папы превратились в обычных врунов.

***

После,  уже вечером, я сидел в спальне и грустил, обнимая набитого поролоном и пылью медведя. Заблудившийся дождь смывал с подоконника остатки вчерашнего снегопада, но остальные атрибуты фальшивого праздника он был стереть не в силах. В зале мигали разноцветные лампы электрогирлянды, пахло скипидаром и мандаринами. Из недр желудка передавала пряные приветы московская сырокопченая.

Но колбасило меня не от нее. И тем более не от того, что не стало Деда Мороза. Своим рациональным умом я никак не мог понять зачем родители все время врали?

Ответы я стал искать в своей памяти, моя короткая жизнь быстро промелькнула перед глазами, и в какой то момент стало понятно, что все в ней было обманом. От этого на душе совсем запаршивело. А когда мне было паршиво, всегда хотелось, чтобы паршиво стало всем остальным.

***

“Все остальные”: папа и мама, смотрели в зале телевизор, сидя на разных концах дивана, словно какое-то невидимое поле отталкивало их друг от друга.

На отце была белая майка, тесная и короткая. Она с трудом налезла, на его сильный, но уже чуть заплывший жиром торс, и между ней и красными трениками темнела полоска загорелого тела.

У мамы, напротив, кожа была очень бледной. И узкий в бедрах, но свободный в груди темно-синий халат, только подчеркивал ее белизну. Обе ноги совсем не по праздничному были замотаны эластичным бинтом - в последний год маму сильно мучали вены.

В руках она держала журнал “Работница”, на обложке которого красовалась дородная девушка в каске. Подобно всем женщинам мира мама умудрялась одним глазом читать, а другим следить за тем, что происходит на экране лампового “Рубина”.

А там, словно в мутном аквариуме, красивая тетя и слегка потасканный нетрезвый дядя делили жилплощадь по адресу “улица Строителей 6”. Их отношения складывались непросто. Но отчего-то уже тогда было понятно, что в конце-концов они поженятся, родят ребенка, и будут потом точно так же сидеть на разных концах дивана и тупо пялиться в телевизор.

Чтобы привлечь к себе внимание, я встал посредине комнаты, заслонив  от родителей красивую тетю вместе с потасканным дядей. Расставил ноги, а руки скрестил на груди, всем видом желая показать серьезность своих намерений.

— Сереженька, сыночек, что-то случилась? - ласково спросила мама.

А папа скорчил недовольную мину и буркнул:

— Серый, ну я не понял, что за ботва?

Как же я ненавидел эту “ботву”. Она прицепилась к отцу и поработила его, выскакивая где надо и где не надо.

— А такая ботва, папуля, — ответил я как можно язвительней, — что вы меня обманули! Деда Мороза не существует!

Эти вруны даже не стали отпираться.

— Ну нет и нет. Догадался — молодец, — заявил отец, и сделал рукой нетерпеливое движение, словно хотел дотянуться до меня с дивана и отодвинуть в сторону от телевизора.

— Ну сыночек, это же просто добрая сказка, — примирительно сказала мама, видимо почувствовав мой решительный настрой.

— Нет, это не сказка, мамуля! — продолжал я все тем же язвительным тоном. — В сказку никто не заставляет верить! А это секта какая-то. Вы нас туда специально заманиваете, чтобы держать в узде! Что бы мы вели себя хорошо и учились отлично! Потому, что сами вы не в силах объяснить, для чего это нужно! Вам проще сбрехать! Да еще так тупо! Понимаете же, что обман раскроется. Но вам плевать на то, что мы почувствствуем тогда, что верить вам никогда больше не сможем. А может и сами станем такими брехунами как вы. Вы же не можете не врать. Вы же уже в конец заврались!

Мама снова смотрела на меня тем удивленным и испуганным взглядом, который спрашивал и предупреждал, но сказать ей было нечего. Поэтому в разговор снова вмешался отец:

— Че за ботва, Серый, а ну ка, матери не хами! — грозно крикнул он и хлопнул рукой по дивану.

— А такая ботва, — ответил я и почувствовал, что во рту у меня не слюни а яд королевской кобры, — такая ботва, что если нет Деда Мороза, то не было никакой медсестры!

— Медсестры? — удивилась мама?

— Какой медсестры? — попытался удивиться отец, но голос его предательски дрогнул.

— Да как же, помнишь, папуля, тетю Иру, на море. Мы с ее Пашкой сидели в комнате ребенка, а она в это время была у нас в номере. А потом ты ходил в одних трусах и сказал, что она медсестра и заглянула чтобы сделать тебе укол. Так вот! Пашка мне сказал, что его мама работает в столовой…

— Ну мало ли… — попытался оправдаться отец, но мама не дала ему договорить.

— Скотина! При ребенке! Подлец! Подонок! — истерично закричала она.

Потом она размахнулась и запустила в отца журналом. Но тот, видимо попав в загадочное поле дивана, зашелестел страницами и упал так и не долетев до цели.

— Сереженька, сыночка моя, иди же сюда, я тебя пожалею, — запричитала мама, таким грустным и ласковым голосом, что я едва не смягчился, но обида все же  была сильнее.

— Не спеши, мамуль. Это еще не все! Ведь если нету Деда Мороза, то не было и инкассатора!

— Инкассатора? — повторил за мной папа.

— Какого инкассатора? — теперь голос невольно предал маму.

— Ну помнишь, мам, у нас как-то физры не было в понедельник. И я пришел пораньше к тебе на работу. Окошко кассы было закрыто, я подергал ручку двери, мне никто не открыл. А через пятнадцать минут от тебя вышел довольный дядя Дима из отдела птицеводства.

— Дядя Дима, — тихим эхом повторил за мной отец.

— Ты тогда сказала, — продолжал я, —  что это инкассатор, и вы с ним считали деньги.

— Инкассатор, —  снова долетело тихое эхо из угла, где сидел отец.

— Так вот, мамуля, я тогда посмотрел, сколько денег было в сейфе — всего тридцать восемь рублей, сорок две копейки.  Не пойму, вы что их пятнадцать минут считали?

— Да, да, было, было один раз! А как, как мне жить в этой грязи! — закричала мама на отца, хотя он сидел совершенно молча, видимо переваривая услышанное.

— Ну почему же один, мамуля?  В среду у нас опять не было физры, — все тем же ядовитым голосом сказал я, в полной мере наслаждаясь местью. — Окошко кассы снова было закрыто, и я тогда приложил ухо к замочной скважине и начал слушать. Вы сначала дышали…

— Дышали, — повторило эхо.

— … потом стало тихо, а потом голос дяди Димы сказал: “Вот не пойму, Кудряшова, ты же умная баба, где же ты себе такого обормота оторвала?”...

— Обормота? — удивилось эхо.

— ...а ты ему и отвечаешь: “Да выбора мол и не было, по залету получилось. Он ребенка не хотел конечно,  умолял аборт сделать, но я не в какую, так и дожала его родимого. Мне же Мишка тогда еще нравился, но он потверже был, жениться не хотел ни в какую”.

А дядя Дима тогда и спрашивает: “Вот скажи Кудряшова, ты уверена, что твой-то и есть отец ребенка?” А ты ему, мамуля, отвечаешь…

В какой-то передаче, я слышал, что если взял паузу, то нужно ее держать. Я и держал, держал, как можно дольше, чувствуя как закипают у родителей мозги.  На маму было тяжело уже смотреть. Ее лицо и так ужасно бледное, приобрело какой-то неживой серый оттенок. Казалось что она уже не дышит.

Зато очухался отец, хотя он тоже был скорее похож на оживший труп, чем на нормального человека. Загорелое лицо его побелело, глаза растерянно бегали по комнате, руки дрожали, а губы все время шептали какое-то слово. Рискну предположить, что это была его любимая “ботва”.  Он встал и нетвердым шагом подошел к телевизору. Зачем-то выключил его и долго смотрел на то как гаснет экран кинескопа.

Когда исчезла последняя яркая точка отец провел ладонью по пыльной крышке телевизора, опять что-то буркнул себе под нос и теперь, уже решительно отправился в прихожую.

— Куда, на ночь глядя!? - властно, но в то же время испуганно крикнула выбежавшая за ним мама.

Однако отец не слышал ее. Пристально глядя в зеркало, но не видя в нем никого, он надел “аляску” прямо поверх майки, кряхтя сунул ноги в дутые сапоги и беспомощно покрутил головой в поисках шапки. Но где у нас дома хранятся шапки знала только мама. Поэтому он лишь махнул рукой и натянув на голову капюшон выскочил в подъезд.

— Можешь не возвращаться! — крикнула мать захлопнувшейся у ней перед носом двери.

Видимо в этот крик она вложила последние остатки сил. Потому что тут же безвольно опустилась на полку для обуви, уронив на пол щетку и тюбик с кремом.

Из маминого горла вылетел какой-то нечеловеческий звук, что-то среднее между стоном и всхлипом, и ее наконец прорвало. Щеки заблестели от слез, а нос стал красным, как у Деда Мороза.

Я посмотрел на ее нескладную фигуру, на застиранный халат, на туго затянутые на ногах бинты, уткнулся носом в ее плечо и тоже зарыдал. Как маленький. Нет, не от жалости, вряд ли тогда я мог испытывать это чувство к кому-то кроме себя. Меня испугал этот непонятный мир, где правда никому не нужна, и от нее всем только хуже...

***

И все же не хочется завершать новогодний рассказ на такой минорной ноте. Расскажу поэтому вкратце о том что было дальше. Через два дня отец все-таки вернулся. Или  может быть его нам вернули, судя по тому состоянию, в котором мы нашли его под дверью квартиры. Потом родители простили друг друга или, может, просто сделали вид. Думаю, ради меня.

Я же вскоре позабыл этот случай и постепенно научился притворяться обычным ребенком. Мне стало понятно, что ложь иногда полезна, а порою так просто необходима. Все шло нормально, пока в пятнадцать лет у меня не проснулась необычайная страсть к вранью. Я врал самозабвенно, логично, продумывая ложь на несколько ходов вперед. И долго оставался нераскрытым. К счастью, потом произошел один необычный случай, после которого я зарекся говорить хоть слово неправды.

Но это уже совсем другая ботва.