Продолжение...

И не дав мне толком усвоить новую информацию, протянула «треугольник». Это так «резануло» глаз! Чет побери, да мы что в сорок втором что ли!? И жути мне нагнала как ребёнку малолетнему. Уже протянув руку, я замер. Вот хитрая бестия! Если я возьму письмо – тем самым дам согласие. Я хмыкнул, покачал головой и взял треугольный конвертик. Вернуться ведь никогда не поздно? Мало ли что бабушка фантазирует. Кстати, а как далеко живут родители? Я уже хотел было задать этот вопрос, но в гостиную вернулась запыхавшаяся Люба.

            - Бабуля, нет там коробочки, я все обыскала!

            - Ах, да я запамятовала. Посмотри в секретере деда, там где-то справа.

Спровадив внучку, довольная моим быстрым согласием Лидия Ивановна, растянув тонкие губы в подобие улыбки, продолжила меня инструктировать:

- Сейчас Люба принесёт револьвер мужа, и я научу вас им пользоваться. Надеюсь, патронов вам хватит надолго.

У меня глаза на лоб полезли. Вот это бабка! Мне конечно как любому нормальному мужику интересно повертеть в руках «огнестрел» Но чтоб пользоваться…

            - Лидия Ивановна, может это лишнее?

            - Надеюсь, очень надеюсь… Но взять вам его придётся, хотя бы для того, чтоб передать моему зятю. Согласитесь – глупо иметь под рукой оружие и не уметь с ним обращаться.

В тот момент мне даже не могло прийти в голову, насколько окажутся точны прогнозы этой несгибаемой
женщины.

После того как Люба принесла увесистую коробку я часа два учился разбирать, собирать, заряжать и правильно чистить древний «Наган» образца тридцать пятого года. Чтобы произвести выстрел из этого допотопного оружия, каждый раз приходилось взводить курок! Но я давно так не увлекался. И со стороны, наверное, выглядел взрослым идиотом с горящим взором и высунутым от усердия языком. Оружие придало силу и уверенность, но я понимал, что уверенность легко может перейти в самоуверенность. Стрелять в живого человека я был не готов, и очень надеялся, что не придётся.

            Мы ещё долго сидели в уютной гостиной, обсуждая, что взять в предстоящее путешествие. Путь предстоял не близкий «по карте» триста километров, а уж сколько выйдет на местности я даже не предполагал. Ближе к вечеру план был готов, и я отправился домой паковать вещи. Лидия Ивановна, вызвалась меня проводить. Выйдя следом за мной на лестничную площадку, прикрыла двери. Поняв, что наш разговор ещё не окончен я задержался. Лидия Ивановна, поправив ниспадающую шаль, наклонив голову на бок, чтобы лучше заглянуть в мои глаза своим коронным взглядом, выдала:

            - Константин, вы нравитесь женщинам и без стеснения пользуетесь их вниманием. Но, к сожалению, вы не Казанова и даже не Дон Жуан. Вы обыкновенный бабник. Может быть, в этом и нет вашей вины. Всего лишь современные нравы современных женщин. Но я вас прошу: если вы разобьёте сердце моей внучке…

Вот же противная старушенция! Я ещё понимаешь не сном ни духом, а меня уже осудили и приговор зачитали! Я хотел было принести клятву, здесь же на месте. Мол: никогда, ни в жизнь и «даже в мыслях не было». Но, помычав немного, понял что врать-то, не стоит. Тем более сейчас и тем более женщине остающейся умирать в родном городе. Самого себя не обманешь. Дорога предстояла нам дальняя. И в мыслях было, и планы уже строил…

            - Вы…

            - Не нужно перебивать Константин. – Она подняла в останавливающем жесте сухую ладонь, прервав моё мычание - Я знаю с пелёнок ваших родителей, а вас и подавно. Так вот, если обстоятельства сложатся так, что вам придётся оставить Любу, пусть у девочки останутся о вас только светлые воспоминания. Я хочу, чтоб она гордилась, знакомством с вами. Попытайтесь стать настоящим мужчиной. Сейчас самое время. Вы меня понимаете?

Конечно, я не совсем догонял, чем отличается «настоящий мужчина» в её представлении от очень даже
замечательного меня, но попытался изобразить полнее понимание. Проникнувшись так сказать «глубиной откровения». Оставив беспокойную старушку, наконец-то отправился к себе.

Если бы какому-нибудь предсказателю вздумалось поведать, что мне предстоит пережить в ближайшую неделю – он бы умер, составляя полный перечень событий. Впереди ждали; суматошные сборы, слёзное прощание, долгий путь и непредвиденные трудности, сопряженные со смертельной опасностью.

Пять месяцев спустя.

Конец света, наверное, уже наступил. Не знаю, можно ли уже начинать отсчёт новой эры? Для меня дни слились в недели, недели в месяцы. И всё время я чем-то занят с утра до ночи. Некогда осознать и принять всё что происходит со мной... Или неохота? Но заглянув в потаённые уголки души понимаю что просто боюсь. Мне страшно признать что мир рухнул, что многие из тех кого я знал погибли, и может быть мои родители тоже.

После удачного возвращения в деревню, (спасибо бабушке, что выгнала из Питера раньше других) меня закрутил водоворот сельской жизни. Даже представить себе не мог, что нужно так много вкалывать, чтобы просто поесть! За спасибо меня никто кормить не собирался. Приходилось работать как какому-нибудь батраку в дореволюционной России – за еду и крышу над головой. Родители Любы отнеслись ко мне довольно прохладно, да и я им в родственники не набивался. Хотел было вернуться в город, но поток беженцев с каждым днём становился всё больше. Даже не смотря на то, что в сторону Карельского перешейка шли немногие. Те, кто добрался до нашей глухомани, вырвавшись из городского ада, рассказывали страшные и ужасающие истории. Не верить несчастным было глупо. Вот и приходилось мне кидать навоз, перекапывать огороды, пасти коров и спать на сеновале. Ковыряние в земле, и возня с грязными животными поначалу раздражали.

Но со временем я обжился. Мои увещевания о том что я «почти доктор» никого не убеждали и лишь после того как мне удалось вылечить первого серьёзно больного, положение в местной иерархии резко изменилось. Ко мне уважительно стали обращаться «доктор». У меня даже появился собственный дом. Местное вече решило, что негоже такому «нужному» человеку жить при ком-то и любезно выделило
пустовавшую избу. Немало ужаса мне пришлось натерпеться с этим «подарком» приводя его в жилой вид.

Местный фельдшер, премилая женщина бальзаковского возраста, первая убедилась в моей проф. пригодности и постепенно переложила на мои плечи все медицинские хлопоты. Мой домик быстро превратился в поликлинику для жителей трёх ближайших деревень. К лежачим больным приходилось мотаться на велосипеде, в распутицу - пешочком. Больше всего хлопот доставляли пенсионеры давно и основательно сидящие на «колёсах». Наматывая километры расстояний и нервов, к вечеру я уставал совершенно. Но зато у меня был достаток, как говориться: «полная чаша». Даже вполне здоровые сельчане всякий раз старались мне помочь и угодить. Видимо «впрок» - мало ли что случится.

Яростно отваживая конкуренток от такого завидного жениха как я, Люба стремилась помочь мне и с больными и по хозяйству. Сначала я отнекивался, видя в этом угрозу своей независимости. Со временем понял, что без неё не справлюсь даже с осмотром больных. Но по-прежнему упорно отстаивал своё право считаться холостяком, не смотря на бешеный натиск Любаши. И с каждым днем мне всё труднее становилось держать оборону, находя всё больше и больше «полезного» и «удобного»  в супружеской жизни. Готовить, стирать, носить воду, мыть посуду – бесконечный кошмар, который казалось, никогда не кончится! Может жертва на алтарь брака в виде моей независимой и гордой шкурки вполне приемлема? Одним словом – докатился.

 Лёжа в тёмной избе слушая трели сверчков и «перебирая» в голове ещё один прошедший день я удивился, что давно не волнуюсь о том, что происходит в мире «вообще». Что твориться в других странах, на других континентах? Что стало с Москвой, Россией? Грандиозность катастрофы не ощущалась, всё сводилась к моим личным трагедиям. Я не знал, что происходит с родителями, что с нашим имуществом, квартирой и даже что стало с Лидией Ивановной сыгравшей в моей жизни такую значимую роль.  Конечно, «глобальные вопросы» горячо обсуждали на вечерних посиделках, но скорее как сплетни и очередной повод наквасить друг другу носы. Нехватка самого необходимого ощущалась с каждым днём всё сильнее. Меня сейчас больше интересовало, где и какие раздобыть медикаменты, а не то, что сказал лидер демократического образа жизни за океаном.

С потерей связи новости «приходили» в прямом смысле этого слова. А ведь, сколько было шуму про апокалипсис и неизбежные войны. Народ домысливал многое из крупиц информации, но все были твёрдо уверены, что войны нет. Сельчане не очень-то опечалились пропаже электричества. Так же как и раньше вставали с рассветом, ложились с закатом и работали, работали, работали… кошмар. Гротескная картина получалась: я всё-таки переживал катастрофу. Привычный огромный мир сжался для меня до пределов этой забытой Богом глуши. А для местных всего лишь добавились новые хлопоты, и появилась ещё одна тема для пересудов. Безумный мир и безумные люди не желающие видеть дальше своего носа. Или наоборот - это нормальное поведение? Может быть, именно это и помогает выжить, не сойти с ума? Взять тех же беженцев решивших остаться в наших краях, вот кто действительно пережил катастрофу. Интересно как выгляжу я со своими «глобальными» проблемами в их глазах? Всё! Нужно спать, завтра трудный день. Вставать рано, обоз с продовольствием ждать не будет. Хм, я прям как Михаил Ломоносов – с обозом отправляюсь в путь. Ну и времена!

Мужики быстро сообразили, что излишки продуктов можно выгодно обменять в ближайшей военчасти на ту же солярку для тракторов, запчасти, инструмент патроны и прочие необходимые вещи. Деньги давно вышли из обращения, натуральный обмен устанавливал новые правила торговли. А с вояками крестьянам проще было договориться и спокойней. Не обманывали и охрану на обратном пути обеспечивали. Правда, от военной части осталось одно название – повальное дезертирство, резко сократило состав только-только сформированной бригады. А кому охота охранять усадьбы бывших олигархов-чиновников и генералов, когда какой-нибудь гад в это самое время, может быть твой дом грабит? Дезертировали поодиночке, группами и даже взводами. Естественно с оружием, иногда на бронетехнике. У нас в деревне таких «возвращенцев» уже две дюжины набралось. Основа местного отряда самообороны, не знаю даже, что бы мы без них делали. Охотников до чужого добра с каждым днем становилось всё больше.

Заливистый лай собак так и не дал мне окунуться в объятья Морфея. Я встал, нашарил на столе пачку сигарет и вышел на скрипучее крылечко. Задрав голову к звёздному небу, задымил сигареткой, отгоняя назойливых комаров. Красота. Такого яркого ночного неба я раньше не видел.

Скоро собаки успокоились и только возгласы мужиков, варивших самогон на соседней улице, нарушали умиротворяющую тишину. Сидя на завалинке, прислонившись к бревенчатой стене, я потихоньку растворялся в этой ночи. Покой природы был разлит невидимым эфиром и в свежести воздуха, и в ветвях замершей рябины, и в космическом сиянии млечного пути. Умиротворение.

На мгновение я осознал и постиг частичку внутреннего мира тех людей, что здесь росли с детства. Стала немного понятна их неторопливость, основательность, рассудительность то, что я принимал за ограниченность ума. И почему они кажутся такими невозмутимыми и терпеливыми. Невозможно противостоять удивительным чарам природы, проникающим в душу, в самое сердце, не слиться с ней и не стать её частью. Куда торопиться и о чем беспокоиться, если ты каждый день наблюдаешь бесконечную гармонию мироздания?

Выбросив окурок, я накинул куртку и отправился на огонек к самогонщикам. «Сливаться» с природой здесь умели и знали, как это делать правильно. Тибетские монахи тратили годы чтоб достичь  состояния нирваны, просветления. У наших мужиков не было столько времени, потому они достигали тех же результатов экспрес-методом. И мне не хотелось «упускать» такой вечер и такое состояние души!

Я даже не догадывался, что завтра с похмелья мне три часа придется бороться за жизнь красивой девушки. И девушкой этой окажется Марина.

Пять лет спустя.

Возвращение в Питер наверно было последним проявлением отчаяния. Мне уже давно всё равно,
как я поступаю, что делаю, как выгляжу. Стоя под порывами северного ветра, слезящимися глазами я вглядывался в гладь Финского залива. Пытался увидеть привычные очертания, но ничего не мог узнать в этой мёртвой воде, и облезлых берегах затянутых толстыми слоями нефти.

А ведь так хотелось напоследок найти то, что было когда-то дорого. Дом, дворик, мосты, Исаакиевский… хоть что-то от прежнего Петербурга. Вглядывался и не узнавал ничего. Половина города под водой, другая половина разрушена. Даже непонятно было, в каком районе нахожусь. Ну что же здравствуй город Петра, я к тебе вернулся!

Разлившаяся в морях и океанах нефть изменила течение не только Гольфстрима, но и течение привычной жизни планеты. Землетрясения продолжались бесконечной чередой, температура выросла многократно, даже здесь в северных широтах зимой было выше тридцати по Цельсию. Озёра и болота парили ядовитыми газами. Безудержные эпидемии и голод косили народ миллионами. Человечество вымирало.

За два года я потерял близких и родных мне людей. Любимых жён; Любу и Марину, и наших первенцев. Моя выжженная душа бала похожа на раскинувшийся у ног пейзаж – безжизненный и равнодушный. Только навязчивая идея вернуться в город заставляла меня двигаться, есть, и пить последние недели.

И вот я вернулся. Я знал, что скоро уйду вслед за любимыми. Где-то над просторами океана каждую секунду из прогретых глубин поднимались миллионы кубометров метана, сероводорода и прочих газов изменяя состав атмосферы и её давление. Ещё немного и привычный воздух на всей планете будет ядовит и непригоден для дыхания.

Ночью станет прохладней, с залива накатит удушающая волна, тихо убивая всё на своём пути. Мне оставалось лишь найти достойное место для того, чтобы встретить последний закат в моей жизни. Бросив прощальный взгляд на колышущиеся фиолетовые волны, я развернулся и побрёл к ближайшим руинам.

На следующий день.

Прислонившись к покорёженной столешнице доминошного столика, с умиротворённой улыбкой на застывших устах сидела седовласая мумия молодого человека. Потухший взгляд, устремлен на родной залив, чтобы каждый вечер наблюдать самые красивые в мире закаты.

Прошедшей ночью природа с благодарностью приняла ещё одну маленькую плату давно накопившегося долга.