В цветном разноголосом хороводе,
в мелькании различий и примет
есть люди, от которых свет исходит,
и люди, поглощающие свет.
И. Губерман


 *( В поморье так называют все рыжее)  
    В этом году зима выдалась на редкость студеной. Снега навалило по самые окна. Вечерами скулеж и лай собак перемежаются жуткими отголосками недалекого волчьего воя, узнаваемыми и пугающими. Кожа от этих звуков покрывается мурашками, дыхание останавливается ,  сердце напротив торопливо стучит, словно желая убежать подальше и скрыться. 
    Подбрасываю в печку побольше дров, чтобы не просыпаться лишний раз ночью, ложусь в постель, натягивая одеяло на голову не гася свет. Не скажу, что боюсь до смерти волков, сколько раз встречал их за околицей на расстоянии выстрела, но ощущение мерзкое. Эта заунывная волчья песня невольно заселяет голову мыслями о смерти и конечности всего. Понятно, что избежать мрачного завершения жизни никому не довелось, но такое знание бодрости не прибавляет. 
    Музыка волчьего оркестра зарождает внутри тревожные импульсы, а память предков немедленно превращает их в безотчетный животный страх. Пытаюсь прогнать нелепые ощущения, но тщетно. Каждая следующая нота усиливает неприятный эффект, подвывание испуганных псов возбуждает и еще сильнее взвинчивает нервное состояние.
    Утром отправляться в командировку, а мне никак не удается уснуть. Может выйти на крыльцо, да пальнуть из ружья в воздух? Засмеют. Зоотехник от страха, мол, обделался. Перетерплю. Лучше поставлю пластинку. Что-нибудь веселенькое. 
    “Поющие гитары,” вполне подойдут. Пусть Антонов поет о любви. Ставлю чайник на электроплитку, мою кружку. Вид у меня залихватский: растоптанные валенки, семейные трусы до коленей, рваная на животе тельняшка и наброшенная на плечи ватная телогрейка. В углу рта папироска “Беломор-канал”, смятая загогулиной, правый глаз полузакрыт и слезится от попадающего в него дыма. Чайник закипает быстро, воды ровно на две кружки, хотя электричество у меня бесплатное - живу в комнате приезжих при конторе совхоза, где и работаю. Завариваю очень крепкий чай, чтобы взбодриться, наливаю и грею о кружку руки. Хорошо. Только одиноко. Не привык жить вне семьи. 
    Угнетает отсутствие поддержки и любви. Точнее потребность в них. Хочется общаться, но не лишь бы с кем, а однозначно с любимой. Только нет в деревне девчонок, кто бы подходил на роль единственной и желанной. Девчонки, кто созрел для любви, уже замужем. Те, что умнее, да сообразительней, учатся в районе, или области. По своей воле молодежь в деревне не задерживается. Умирает северная деревня от отсутствия перспектив. Тихо доживает свой век, старея и дряхлея год от года. Есть, конечно, молодые женщины, в основном вдовы, кто лишился мужа по драматическим обстоятельствам, или по глупости. Те все с довеском из ребятни. На Этих я пока не клюю, не дозрел. Хочу свою, единственную. Чтобы одна и навсегда...
    Решаю еще раз проверить командировочные документы, чтобы не вышло после недоразумений. Достаю кожаную папку на крепкой металлической молнии, приготовленные заранее накладные, требование, доверенность, платежку, паспорт, печать. Вроде все на месте. Вот конверт с командировочными на пять человек, талоны на горючее, листок с номерами телефонов. Можно ехать. Будильник заведен на шесть утра. Время половина третьего. Кажется, волчьи трели стихли. Не слышно. 
    Смотрю в окно, где по небу на огромной скорости проносятся мрачные в стремительном движении облака, в просвете которых время от времени появляется полная луна. Снова повалил снег. И ветер засвистел, гонит по земле вихрь поземки. Чего разволновался. Подумаешь, командировка. Не один же еду. Попробую уснуть.
    Засыпая, неожиданно резко слышу очень громкий, жутко пугающий гудок автомобильного сигнала, словно предупреждающего, что машина без тормозов и вот-вот собьет...
    Резко вскакиваю, больно ударяясь о металлическую трубу спинки кровати, медленно вползая в действительность. Утро. Будильник давно прозвонил. Выглядывая в окно, вижу стоящие вереницей напротив конторы четыре машины: бортовые ГАЗоны и ЗИЛок. Пора выезжать. Быстренько завариваю в термосе чай, кладу двойную порцию сахара, в карман, завернутый в газету батон белого хлеба, пару сваренных вкрутую яиц. Кажется, готов. Трогаем...
    Ехать километров триста, в Каргопольский район. По местным меркам совсем рядом, здесь порой на сотни километров ни одного жилья, а на нашем маршруте кругом деревни. 
    В прошлом году осень была холодная, дождливая. Здесь говорят сеногнойная. Половина заготовленных кормов сопрели на корню. В нашем районе во всех хозяйствах. Занять, или купить, не у кого. Нам дали разнарядку на солому. На безрыбье, как говорится, и рак - рыба. Будем запаривать с комбикормами. Может, до весны продержимся. Если не получится, придется сдать бычков на мясокомбинат. Тогда всем “на орехи” достанется. Мало не покажется. Конечно, здесь мое дело - сторона. Что можно спросить с молодого специалиста, начинающего, неоперенного еще зоотехника? Ответят руководители. У нашего директора зад здорово чешется, ему до пенсии всего ничего осталось. Нужно было осенью беспокоиться, теперь приходится выкручиваться. Вроде мужик с опытом. Так не один он в такую переделку попал. 
    Районные начальники отмажутся. Они в свои кресла впились, как лесной клещ в незащищенную полоску нежной кожи - не отдерешь. Нужно свой совхоз выручать. Вот и едем. Для начала нам десять тонн соломенной резки в тюках выделили, комбикормов подбросили сверх утвержденного лимита, хвою заготавливаем, перерабатываем в витаминную муку, у населения закупаем излишки. Я уже два раза ездил по отдаленным деревням. Там люди хозяйственные, прижимистые, знают, почем фунт лиха. Про голод и недород знают не понаслышке. В таких деревеньках всегда запасы на несколько лет вперед, потому рассчитывать, кроме себя, не на кого. 
    Те мои командировки — отдельная история. Много чего отведал не по своей воле: красоты небывалые, воду чистейшую, но и натерпелся от партнеров-подельников, которых набрали мне в помощники из бичей, отсидевших немалый срок, кто за что. Ну, да ладно. На сей раз еду с проверенными людьми. Все ребята наши, деревенские. С ними не по одному десятку раз ездил по хозяйственным надобностям, иногда на охоту, да рыбалку. Все ребята, кроме меня, практически родственники. Деревеньки маленькие: сестры одних — невесты братьев других. Все перемешалось в этом королевстве. Иногда за столом собутыльники часами выясняют, кто кому кем является, потом обниматься начинают, все одно - родня. Коля Шпякин, самый старший из водителей, двадцать три года. Единственный женатик. У него двое детишек. С ним на ЗИЛе я и еду. Машина просторная, можно поспать. Все - равно дорогу не знаю. Они ребята бывалые, справятся. Конечно, на всякий случай карту я захватил, просмотрел заранее маршрут, однако, надеюсь, моя помощь не понадобится.
    Сразу за нами едет Витя Селиванов. Этот только из армии осенью вернулся. Еще не осмотрелся как следует. Самый молодой. У парня ветер в голове, но огромные жизненные планы. 
    Следующий Женя Голованов, мой дружок. С этим не один десяток бутылок водки усидели, охотились, рыбачили. Поначалу подрались для знакомства. Неделю оба светились разноцветными фингалами, потом сдружились. К нему я в баню хожу, а вечерами играем в шахматы. Женька молчун, каких прежде не встречал. Все время улыбается и только слушает, причем, никак не выражая своего отношения к собеседнику. Зато, насчет помочь - самый первый. Три года на подводной лодке отслужил, оттого, наверно, и молчит. У него невеста есть. Так вышло, что пока молчал, девчонка его потихоньку приручила и девичьими тайными методами окрутила. Уж не знаю, как у них чего в постели происходит, а на людях она командует, он подчиняется. Без эмоций. Валентина, его девушка, говорит - скоро свадьба. Женька молчит, но невеста поправляется чересчур быстро, похоже, уже беременна. Сам не говорит, а спрашивать неудобно. Как будет известно точнее - по деревне молва пойдет. От деревенских сплетниц ничего не скроешь. 
    Замыкает колонну Санька Дементьев, тоже из армии вернулся. Его невеста в Архангельске на врача учится. Этот готов хоть завтра сорваться вслед за боевой подругой, только она девушка принципиальная: до свадьбы к телу не допускает, а замуж пойдет когда диплом получит. Парень тоскует чрезмерно, а через это каждый день в стакан смотрит. Думаю, не дождется. Не, я не каркаю, просто задачка не для каждого.
    Проехав чуть дальше поселка Конево (с ударением на е) Санька начал нам сигналить. Пришлось остановиться. Мало ли что. Оказалось,  предлагает свернуть с трассы и срезать треть пути по проселкам. Лично я не возражаю, поскольку не знаю местности. Ребята посовещались и решили махнуть напрямки. Покурили и в путь.
    Километров двадцать следуем по выглаженной грейдером грунтовке, которая перешла в ухабистый проселок. Его мы почувствовали сразу, как говорится, задницей. Минут через десять надуло чернющие тучи, дорога покрылась мраком и сразу завьюжило. Снег повалил крупный, дворники не успевают смахивать его со стекла. Чуть позже ребята на ГАЗиках начали гудеть, сигналить фарами, проваливаясь и застревая в свежих снежных заносах. Пашка развернулся, принялся вытаскивать одну за одной увязшие в снегу машины. Сколько возились, не засекали, но неожиданно опустилась ночь. Несмотря на это нужно ехать. Мороз. Двигатели глушить нельзя - замерзнем. Решили двигаться дальше. ЗИЛ пробивает дорогу, остальные потихоньку следом. Едем долго. Настроение кошмарное, да и есть жутко хочется. Хотел достать свой батон, да посчитал неудобным жрать втихаря. Вот найдем жилье, тогда поедим.
    Как назло на пути ни одного дома. Нет даже признаков присутствия в данной местности человека. Я загрустил. Пашка сначала рассказывал анекдоты, потом истории из жизни, после и он умолк.
    Мороз усиливается. Печка не справляется с холодом в кабине. Начали замерзать ноги. Через час или около того наткнулись на свою же колею. Тоска медленно растворяется в отчаянии. В подобных ситуациях я бывал в заполярье и каждый раз спасались чудом. Хватит ли чудес на этот раз - неведомо. Остановили машины, собрались, совещаемся. Нужно искать дорогу вперед, позади жилья нет. Может и невелик шанс, но он есть. Дальше едем медленно, то и дело рассматривая, где свернули с дороги. Насилу нашли злосчастный поворот. Маленькая, но  удача. 
    Через час или около того увидели дом, из трубы которого поднимается еле заметный дымок. Я сразу зевать начал, в предвкушении ужина и сна. Домик совсем малюсенький, чуть больше баньки. Дров возле него совсем чуть. Может, сторожка? Стучим, сначала потихоньку, потом что есть силы. Дверь открыло крошечное создание в тулупе до самого пола с лучиной в руке. При таком освещении ничего толком не разглядеть. Просим приютить.
—  Ты, милок, громча кричи. Глухая я. Ничего ня слышу.
—  Переночевать нам надо, бабуля.
 — Спите, есля влезяте. Харомы ня царския.
—  Спасибо! Нас пятеро. А покушать чего есть?
—  Не, исть нечаго.
—  А сама, чем живешь. Небось, не голодаешь.
 — Камбикорму завариваю инагда, есля сил хватат кипятка нагреть. Давяча, Стяпан приязжал, курей привез, да кармов два мяшка.
—  Когда приезжал-то? Давно? 
—  Так не упомню. Може и нядавна. Мне пачем знать. Старая я. Курей лисы патаскали. Вон паследняя бегат, зараза, где нясется, не пайму. Всю хату изгадила.
—  Не топишь в доме почему?
 — Так в даму драва кончались, а со двара мне не данесть.
—  Понятно. Молодежь, давайте, натаскайте дровишек. А вода у тебя где?
—  Во дваре калодец был. Таперича ня знаю. У мяня половина бачонка осталась, толька она горькая, ня вкусная. Застаялась, пади. Да мне все одно, помярать пара, да вот някак Господь не прибярет.
—  Да, беда. А родня где? Степан-то твой, кто будет?
—  Леший его знат. Ездит иногда. Знаю, Стяпан.
 — Деревня твоя как называется?
 — Ня упомню. Там, в тунбочке гумаги ляжат. Може чиво и сказано о том.
—  А люди-то, люди, где живут?
—  Н, ня знаю. Може и ня живут. Одна я.
—  А Степан? 
—  Може и Стяпана нет. Откуда мене знать.
    Натопили печь, отмыли клочок засранного курицей пола и улеглись спать сидя, предварительно попив чай с батоном. Я провалился в сон сразу. Ночью мне снились волки, которые вот-вот подберутся ко мне, как только погаснет костер, и наверняка будут рвать еще живого на части, но сил подняться и принести дров, нет. Гляжу в глаза самого матерого, тот смотрит не мигая и тут вылезает еле живая старуха, на которую сразу же бросается вся стая. Из последних сил достаю догорающую головешку и втыкаю ее в пасть того самого глазастого зверя. Волчара кричит страшным человеческим голосом... от которого я просыпаюсь. Оказывается, сон перепутался с явью и в пылу «борьбы» я заехал березовым поленом Пашке Шпякину прямо в лоб. В долгу он не остался, тоже приложил мне. Впрочем, в темноте и остальным малость досталось. Хорошо бабку до смерти не испугали по причине ее глухоты и крепкого сна.
    Чуть позже приехал Степан. Оказалось, ее внук. Тот привез нехитрый провиант, чему мы были несказанно рады. Быстренько наварили каши, наелись, посмеявшись от души на дорожку и поехали, вслед за конными санями Степана. Он проводил нас до своего дома, дал домашнего хлеба, вареной картошки с луком и направил в дальнейший путь.
    Дорога вся в заносах. ЗИЛок кое-как пробивается. ГАЗоны все время буксуют. Так мы пробиваемся целый день, до тех пор, пока снова не повалил снег. Срезали, твою мать... Так и хочется надавать по ушам Деменьеву Саньке, инициатору «замечательной» идеи, за которую мы уже прилично наказаны. Небось, директор совхоза нас обыскался, только сообщить ему ничего не можем.
    Снегопад снова обрушился сразу и вдруг. Дорогу мы снова упустили, пропетляв, неизвестно сколько, на одном месте. Только теперь у нас был печальный опыт и на нужную колею мы выехали быстрее. Вскоре показалась деревня. Когда узнали ее название, Коля Шпякин просветлел лицом и засветился положительными эмоциями.
—  Дальше я дорогу знаю. Здесь, рядом совсем, братец двоюродный проживает. Тот еще, скажу вам, мужик. Сами увидите. Самородок. Таких  поискать: на все руки мастер. Садись, поехали. У него и переночуем. Считай, повезло. Вот, вживую чувствую, как самогоночка до самого желудка прокатилась. Не самогонка - амброзия. И нажрусь. Да не смотри так, не водки – проголодался. От пуза наемся, брательник уважит. Каша для мужика не еда, особенно на сухую. Это точно. Знаешь, какой у меня брательник... Самый, что ни на есть, лучший - человек... Лет пять его не видал. Ну, повезло, бля...
    Колька надавил на газ, весело выруливая в сторону от наезженной колеи. Машина запрыгала на колдобинах прямо по снежному полю, то и дело подбрасывая нас к потолку кабины, в которую мы звонко врезаемся головами. Остальные машины еле поспевают за нами, но Николая уже не остановить. Он предельно счастлив. Иногда маленькая удача перевешивает большие неприятности. Бывает и так. Его понесло, как испугавшуюся чего-то кобылу, только Колькину крышу снесло от радости. Даже сизый фингал на его лбу горит от восторга, чего не скажешь про меня. За несколько минут я раз десять шмякнулся со всей дури в злополучную крышу. Удержаться от очередного полета не за что. Падая, очередной раз больно и звонко стукаюсь подбородком, прикусив заодно язык. Это перебор. Хватаюсь двумя руками за баранку и кричу, что сейчас звездану водителю в глаз. Он, паразит, подмигивает и корпусом вбок откидывает меня к двери. Дверь распахивается... я лечу... Удачно. Мордой, прямо в рыхлый снег. 
    Санька Деменьтьев останавливает свой грузовик, выскакивает, пытается меня поднять, одновременно крутя у виска в сторону машины Шпякина.
—  У Коляна чо, крышу снесло? Во, мудила! А если бы ты разбился?
    Шпякин сдает задом, выскакивает, разводя руками, словно не понимает, зачем я выпрыгнул. На его лице извиняющаяся, но блаженная улыбка.
—  Ты чо, зоотехник. Потерпи, маленько. Сейчас доедем, расслабимся. Считай, я тебе за полено отомстил. Садись. Поехали. Километра три осталось. Не серчай. То я от радости.
—  Будешь гнать, вылезу. Правда, мудак, бля! Теперь ты мой должник. Я-то за свой фингал еще не расплатился.
    Вскоре мы въехали в деревню домов из двадцати. Для такой глуши прямо поселок. Снег валит на полную катушку косой пеленой, сносит его порывистым ветром. На улице никого. Лишь приглушенный свет в некоторых домах. Останавливаемся у самого на наш взгляд приличного строения, стучимся. Открывает дедок в валенках и шапке-ушанке с ружьем навскидку.
—  Чего шляетесь в такую погоду.
—  Заплутали, отец. Только мы свои. У меня брательник здесь живет, Егорка Бурнасый.
—  Многожонец, что-ли?
—  Он самый. Егорка Шульгин. Рыжий.
 — Вона, посередке, два больших дома видишь? Те оба евойные. Он дома сейчас.
—  А телефон у вас есть? Очень позвонить надо.
—  Телефон в сельсовете. Завтра в девять откроется. И председатель, и секретарь не из нашей деревни. На заимках живут. Изжайте уже к своему Бурнасы.
 — А почему Бурнасы?
—  Рыжий, по нашему и есть Бурнасы. Лешак он. Многожонец. В тюрьме ему место. Ишь, развел гарем, как персидский шах. Окоротить некому. Куда смотрит советская власть?
    Мы подъехали к добротным одинаковым домам, стоявшим по разную сторону улицы. Строения явно не вписываются в местную архитектурную обыденность. Нигде больше в этом районе, да и в своем тоже, не видел я домов с мансардой и большими окнами. 
    Не успели остановиться, как на крыльцо выскочил коренастый мужичок в просторной рубахе, похожие надеты на персонажей фильмов про дореволюционную Россию. Он прикрикнул на заливающихся лаем собак, которые тут же изменили характер общения, принявшись вилять хвостами и ластиться. Мужика отличают от иных жителей местных деревень отливающие медью густые волосы и того же цвета окладистая борода. Определить возраст из-за густой растительности невозможно. Да и не так важно это. Мужичок соскочил одним махом с высокого крыльца, подбежал к нам.
—  Кого на ночь глядя послала мне фортуна? Ба! Никак Коляшка, брательник мой двоюродный. Во, так сюрприз. Алевтина! Живо мечи на стол все, что увидишь. Праздник у нас. Брательник в гости пожаловал, да не один, с другами. Дай, огляжу. Заматерел, приосанился. Всегда крепкий был, теперь вдвойне. Хорош! Женился, али как? Ладно, потом. Все потом. Сейчас за встречу по махонькой. Девки, уже суетятся. Погодите чуток и Варька прибежит. Это моя вторая. Или первая. Я их завсегда путаю. Оне у меня одинаковы. Как двое с ларца, одинаковы с лица. Милости просим, гости дорогие. Чем богаты, тем и рады. Вы-то мне рады? А то я тут кукарекаю. Может зазря? Чего скажешь, брательник?
 — Рад я. Очень рад, что оказия такая вышла. Заплутали мы, только не зря. Может леший не просто так нас кружил. Вдруг, да пожелал, чтобы мы с тобой встренулись. Дай-ка ишшо раз обойму. Крепок. Ох, крепок. Как груздочек.
—  О, напомнил. Алевтина, где ты там? Груздей не забудь, волнух, редьки на закусь, да капусты квашеной с лучком. Люди с дороги голодные. Ладно, соловья баснями не кормят. Мужику с устатку рюмочку желательно граммов на сто пятьдесят. Для начала. А там, как пойдет.
    В дому вся внутренность обшита строганными досками. Мебель тоже изготовлена из массива сосны, да березы. Все добротное, выдержано в одном ключе, но совсем не похоже на местное, поморское. В этом доме во всем изюминка. Вдоль большой стены накрыт стол, заставленный под завязку снедью. Ничего особенного нет, но заглядишься. Морошка, клюква, брусника, голубика. Грибы разные. Вареная картошка. Квашеная капуста. Сметана. Простокваша в литровых банках. Горкой пышущие жаром блины и горячие лепешки, когда только успели? Отдельно лежат несколько видов солонины и холодное вареное мясо, копченая рыбка, сало. Глаза разбегаются от такого изобилия, в животе забурлило от предвкушения.
    На широкой скамье у печи сидят пятеро рыжих девчонок в цветастых хлопчатых сарафанах и мягких катаных валенках, мал мала меньше. В люльке, подвешенной к потолку, лежит младенец. Он не спит, но абсолютно спокоен. У стола русоволосая женщина лет тридцати, одетая, словно на этнографический праздник. Не хватает только кокошника. Статная, фигуристая. Не могу сказать красавица, но весьма видная. 
—  Познакомьтесь. Это моя Алечка. Желанная и вообще... самая-самая...
    В это время в комнату вбегает еще одна Алечка, точно такая же, только одета немного иначе и начинает кричать.
—  Почему все всегда достается одной Альке? Значит, она желанная, самая и прочее, а я?
    Женщина принимается рыдать, заливаясь слезами, словно актриса, которую долго тренировали моментально лить слезу, когда того потребует роль. Егор поднял деревянную ложку и грохнул ее о стол.
—  Цыц, курица! Разве я сказал, что ее люблю, а тебя нет? Ты тоже самая-самая. Может еще желаннее. Только не повод сейчас решать такие проблемы, люди с дороги, да и недосуг им ваши раздоры и дрязги наблюдать. Знакомьтесь, моя любимая супруга Варвара. Самая желанная и дорогая ...
    Теперь в наступление пошла Алевтина, с ходу начав орать на Варю.
—  Не нарывайся, Варька, моя таперича няделя. Значит, и гости мои.
—  Егорка твой, а гости общаи. Я тоже стол накрыла. Не хуже тябя. У мяня гулять будям.
—  Цыц, сказал! Раскудахтались. Вот свалю от вас в монастырь. Здеся гулять будем. И не позорьте меня перед гостями. Брательника стыдно. Ты, Алевтина, по правую руку садись, а ты, Варвара, по левую. Обе любимые. Самые-самые. А за детишками пущай девки сбегают. Да живо чтобы. Марию не уроните. Алевтина, разом вторую люльку подвесь. Начинать пора. Вино уже согрелось от ваших споров. Новое принесите, чтоб со слезой, холодненькое, как положено. Дорогих гостей принимаем. Сейчас ребятня прибежит и начнем.
    Через несколько минут в горницу влетают еще пять рыжих как огонь девочек с кульком на руках. 
    Да!!! Неужто в глазах двоится? Такого во сне не увидишь. Итого двенадцать рыжих девок получается. Чистенькие, нарядные. За такое грех не выпить.
    Наконец все вопросы уладили. Сестры, а это оказались близняшки, уселись. Все налили в огромные, действительно граммов по сто пятьдесят, стопки самогон со слезой и над столом зазвенело. Ух-х! Крепка, зараза.
    Я отхлебнул слегка и украдкой поставил остальное на стол, не решаясь начать закусывать. Думал, сейчас обязательно кто-то обидится, что со всеми не пью.
—  Уважаю. Поддерживаю. Это развлечение не для всех. Потому и выпили первую без тоста, чтобы никого не сильничать. Обычно сначала пьют за хозяев, тогда всем приходится опрокидывать горючее до дна, чтобы хозяева не обиделись. Теперь вижу, что к чему. Дальнейшие тосты не для всех, только желающим. Полагаю теперь все поняли, что к чему. Это моя дражайшая супруга Алевтина, а это дражайшая жена Варвара. Ну а дети, все, как один, мои. Только сейчас мы выпьем не за них и не за нас, а за дорогих гостей. И закусывайте, закусывайте. Девки, давайте музыку. Веселитесь. У нас сегодня замечательный праздник. Брат Колька приехал, — на этом месте Егор прослезился, выпил залпом и отвернулся смахнуть слезу.
—  Не обращайте внимание. Впечатлительный я очень. Говорят мужикам слезы не к лицу, а у нас все наоборот. Жены мои любимые и единственные никогда не плачут, чаще бранятся, все меня делят. Только живого разделить на кучки не получится. Терпите уже, мои дорогие. Бог свидетель, не я тому виной. Обознался. Только ничуть о том не жалею, да и выделить ни одну не могу. Простите уж вы меня. Все для вас сделаю. День и ночь работать буду. Никогда нужды знать не будете...
—  Довольно уже. И так всех разжалобил, отец. Детишки вон и не танцуют. Того и гляди хором рыдать начнут. Давай, лучше споем. Нашу. Любимую. — Сказала Алевтина, сегодня считая себя главной и ответственной.
    Молча наворачиваю все, что попадается в ложку, отмечая отменное качество еды. Хозяйки с Егором поют. Ребята мои постепенно хмелеют, что настораживает – дело-то еще не сделано, чего не скажешь о хозяине, который не пропускает ни одного тоста. Видно очень крепок на голову.
    Николай, наверно чрезмерно расчувствовавшись, может, устал от блужданий по заснеженным проселочным дорогам, сошел с дистанции первый, уснув прямо за столом. Следом за ним начали клевать носом остальные. 
    Женщины собрали со стола, оставив закуску и выпивку только мне и Егору, который был свеж, словно и не пил вовсе. Алевтина уложила спать Колю, постелив мне в одной с ним комнате. Варвара увела к себе остальных. Детишки разошлись по своим комнатам. Только мы с Егором никак не можем наговориться. 
    Для меня он видится загадкой, которую хочется понять. К тому же любопытство. О таком я никогда не слышал. А Егор рад поговорить по душам. Видно, свербит внутри, хочется поделиться своим наболевшим кому-то чужому, незнакомому, кто не станет срамить или попрекать. Алевтина тоже ушла к себе, выключив везде свет, кроме лампочки над столом.
    Хозяин налил еще одну, вопросительно посмотрел на меня. Я тоже налил. Выпили, хрустнули квашеной капустой, отправили в рот по ложке морошки. Егор прокашлялся, словно предстоит сказать или сделать нечто особенно важное, на что нелегко решиться и начал рассказывать. Передать сказанное слово в слово у меня все одно не получится, поэтому пересказываю, что сумел запомнить, тем более он перескакивал с одного на другое, торопясь не успеть высказать все или волновался слишком. А было так...
     Лет около тридцати тому назад, году этак в сорок седьмом или восьмом, понятно, что тысяча девятьсот, в этой самой деревне, насчитывающей тогда дворов восемь, не более, жила Верочка Селиверстова, дочка небогатого в прошлом крестьянина, а нынче инвалида, вернувшегося с войны искалеченным, хотя и способным еще трудиться. Мать ее умерла к тому времени от туберкулеза, осложненного продолжительным голодом. Вышло так, что на войне был отец и возвратился живым, а мамка, оставаясь в тылу, сгинула преждевременно. Дом их стоял на самой окраине. Был низок и черен. Но что означает окраина? С одной стороны это начало деревни, с противоположного - конец. Смотря, с какой стороны заехать.
    Однажды, в студеном и снежном январе, тогда снег не падал, а сыпался, как нынче, в деревню подкатил на дрожках всадник. Никто не знает, отчего ему вздумалось остановиться у первого же встретившегося ему дома, наверно самого бедного и маленького в этом поселении: cлишком сильно устал, не хотел, чтобы его видели, или усмотрев дымок из печной трубы представил себе теплый уютный кров и отдых с нелегкой дороги. О том неизвестно. Да и не важно. История о другом.  
    Верочке в ту пору было было девятнадцать лет. Девица спелая, гладкая, ухоженная. Хоть сегодня на выданье. Прямой стан, лебяжья походка, белая кожа. Волосы тоже почти белые, лишь слегка с желтизной. Толстая коса до пояса, пухлые рубиновые губки, румянец во все щеки, неотразимая улыбка невинной молодости. Ко всему еще мастерица. Мать успела выучить ее кроить, шить, вышивать, да и хозяйство обиходить. 
    Мамка умела все или почти все. Что могла сама, то и дочурка освоила, местами куда лучше управляется. Особенно удаются ей пироги, да сдоба. Это у них в доме никогда не переводится. Денег в семье не густо, зато с продовольствием, не смотря на послевоенные трудности, все в порядке. Отец на стройке подрабатывает, все больше за продукты и мануфактуру. Дочка обшивает всю деревню, хозяйство содержит. Не велико богатство, однако есть корова, куры и гуси. За домом поле картофельное. В палисаднике огород. Два покоса в пойме реки. Если внимательно приглядеться — всего в достатке. Не хватает только любви. Природу не обманешь. Она близости требует и эмоций. Особенно у молоденьких девушек, подсознательно чувствующих потребность в материнстве. Только через любовь и невероятную чувственность проложена дорожка к желанному, которое даже у маленьких девочек неосознанно прячется в любви к куклам.
    Верочка, как и все в ее возрасте, тоже мечтала о страстной любви, хоть и не догадывалась какая она, эта любовь. Только все о ней говорят, а девчонки от удовольствия даже глаза зажмуривают. Знала Вера только одно, что скрывается та любовь где-то внутри. Как подумает о ней, так хорошо и сладостно становится, а внизу живота наступает приятная горячая тяжесть и томление. Тогда так хочется до себя дотронуться голыми руками, особенно грудь, живот и между бедер. Не часто выдается доставить себе удовольствие, да и стесняется она сверх всякой меры, словно свое тело, притягивающее магнитом внимание и потребность в ласке, большой грех. 
    А что на свете не грех? О чем бы хорошем не подумал - все грех. Например, мальчишки. Еще недавно смотрела на них, хулиганов, с брезгливостью. У одного козявка в носу, у другого сопли по колено. Голенастые, нескладные. Самое ужасное - глупые. Вечно норовят за косу дернуть, поставить подножку или ударить. У Веры не забалуешь. Враз на полу очутишься. Научилась отпор давать. Защитить себя умеет. 
    А недавно стало происходить нечто странное: посмотрит на мальчишку тайком, особенно кто постарше, и тут же глаза опустит, покрывшись румянцем, которого стесняться стала, словно оголенного тела. И чем дальше, тем внимательнее рассмотреть хочется этих мальчишек: какие они, чем отличны от девочек? Почему так происходит? Может не совсем в себе девка?
    Так вот заехал, значит, этот человек на конной повозке и прямиком к Селиверстовым. Стучит нетерпеливо. Сам в белобрысых усах, овчинном армейском тулупе и высокой лисьей шапке. Нагайкой по овчине постукивает, усами вертит. Матвей открыл.
—  Чем услужить можем?
—  На постой пустите. Устал. Да и коню отдохнуть пора.
—  Коли с добром, проходи. Миску каши, да постель завсегда гостю найдется.
    Постоялец зашел, скинул тулуп в прихожей прямо на пол. Туда же швырнул шапку. Под овчиной оказались кожаная черная тужурка с портупеей, армейские широченные галифе, наподобие кавалерийских, с кожаными вставками, хромовые сапоги в обтяжку и огромный револьвер в кобуре. Всадник прошел в горницу не снимая сапог, все еще хлопая по ноге нагайкой, огладил усы, с неодобрением или интересом, слишком быстро, посмотрел на образа в красном углу с зажженной лампадкой, не спрашивая разрешения уселся за стол, вопросительно поглядывая на хозяина. Тот засуетился, достал из печи чугун с недоеденной кашей, пироги и кус домашнего хлеба. Осмотрел стол, присовокупил крынку простокваши и встал поодаль, приглядываясь к позднему гостю.
    Тот молча отодвинул ложку, достав из-за голенища свою, рядом положил кинжал и подтянул к себе горшок с кашей. Наклонился, обнюхал, пошевелив усами и носом, зачерпнул полную ложку. Прожевав, одобрительно крякнул, отрезал на весу, по-крестьянски, от себя, ломоть хлеба, опробовав тот на запах и принялся наворачивать одно и другое, запивая простоквашей. Съел немного. Отодвинув угощение, достал кисет, набил самокрутку из клочка газеты, закурил, пустив в потолок облако едкого дыма.
—  Иван. Теперь курить и спать. Все. Где мое место?
—  У печи. На широкой лавке. Постель сейчас дам.
—  Хорошо. Теперь гаси свет и иди. Не мешай отдыхать.
    Утром Иван, так звали гостя, начал собираться, когда из своей горницы вышла Вера. Он засуетился, посерел лицом, осунувшись враз. Немного погодя сказался больным. 
    Матвей к тому времени собрался на заработок. Еще вчера сговорился с соседями заготовить лес на дрова. На его лице проявилось удивление и недоверие, но он хозяин своему слову, нарушить его не в праве. Нужно идти. Наказал Вере напоить гостя горячим чаем со смородиновым листом и сухой малиной, да дать подышать над сваренной в мундире картошкой. Попрощался с гостем и ушел.
    Иван улегся под одеяло, натянув его чуть не с головой. Вера суетится по хозяйству. Когда принесла ему смородиновый чай в алюминиевой кружке, тот схватил ее за руки и резко дернул на себя. Девушка повалилась на скамью. Иван подмял ее под себя, ухватив, словно клещами, сильными ручищами с натянутыми как канаты напряженными жилами. Силушки у него вдосталь. Не обижен. Побороть молодицу - развлечение. 
    Вера вскрикнула, выдергивая руки и отбиваясь ногами. Куда там... Справился, враз, только дышит прерывисто и тяжело. Глаза налились кровью, лицо покраснело, на лбу выступила испарина. Иван прижал руки девушки, навалившись на нее всем телом, а рукой начал шарить под юбками, пока не нащупал влажную горячую мякоть. 
    Вера все еще билась в немой истерике, пытаясь сбросить с себя охальника. Не судьба. Рывком постоялец задрал подол, сильными коленями раздвинул оголенные бедра и отыскав вожделенное отверстие рывком вогнал в него восставший орган, понимая, что насилует девственницу, но не обращая на это ни малейшего внимания. 
    Вера вскрикнула от резкой горящей боли и завыла. Ей казалось, что внутри что-то раскаленное увеличивается до невероятных размеров, пытаясь разорвать пространство внизу живота. Потом это нечто начало конвульсивно сокращаться, по ее бедрам потекло горячее и липкое. Это длилось всего несколько мгновений, однако достаточно, чтобы Вера лишилась сознания, почти перестав дышать...
    Иван привстал, оглядел происшедшее, вытерся хладнокровно о задранный подол, еще раз протер руки, брезгливо посмотрев на пятна крови вперемешку со спермой и ухмыльнулся, по привычке огладив усы. Чем не гусар. Победитель. А ведь могло все быть по-иному.
    Мужчина засуетился, судорожно собирая свои нехитрые пожитки, оглядел внимательно все вокруг, достал наган и пошел к постели, где только что осрамил молодицу. Вера очнулась, смотря на него мутными от слез глазами, видя только размытый неясный силуэт обидчика. Иван потряс наганом, потом махнул рукой.
— Э-э-э... Убью, если что... Тьфу. — Брезгливо сплюнул в сторону Веры и выбежал. Через несколько минут захрустели на снегу копыта и послышался скрип уносящейся прочь дрожки.
    Вера поднялась, не глядя на окровавленную постель, шатаясь пошла к себе в комнату.
—  Все. Теперь все... Что я тятьке скажу? Почему? Почему я? А люди? Как теперь на люди показаться? Жить не хочу. Теперь я грязная, гулящая. Пропащая теперь. Такую, никто замуж не возьмет....
    Вера зарыдала без слез, сотрясаясь до икоты каждой клеточкой опороченного, обесчещенного молодого тела. Сил хватило только на то, чтобы забиться в дальний угол. Глаза опухли от слез. Горло сдавило спазмом от рыданий. Она сидела, опустив руки, и качалась, словно укачивая свое ушедшее разом детство. 
    Такой и застал ее отец. Только сперва его встретили тишина и пустота темного дома. Дочка не встретила, чего никогда прежде не бывало. Предчувствия не обманули. Чуяло его отцовское сердце неладное, только посчитал - блажь. Внутри все оборвалось. В сердце вогнали стальной огненный шип. Он зажег керосиновую лампу, осмотрелся, увидел смятую окровавленную постель. Знал! Чувствовал! Дочка!
    Матвей посмотрел с укоризной и ненавистью на образа. Плюнул в их сторону и повернул иконы лицом к стене.
—  Нет от вас никакой заступы. Сперва, жена, затем я, теперь дочка... Если и есть ты, Господь, то совсем не добрый...
    Он прошел в комнату Веры. Увидев ее страдания, молча, снял шапку и упал на колени.
—  Прости! Прости, родная! Это я во всем виноват! Я. 
    Вера его не слышит. У нее в ушах шум, в голове пелена. Она и сама не знает, кто теперь и жива ли. Матвей дотронулся до ее лица, огладил ласково, прижал к себе.
—  Ничего, дочь! Ничего. Меня тоже никто не спросил, когда на войну помирать отправляли. И мать твоя не по своей воле голодная работала задарма круглые сутки, через чего и преставилась. Видно такова наша мужицкая доля. Ничего не поделаешь. Судьба. Зато у меня есть ты, а у тебя я. Разве это мало? Проживем. Еще и счастье увидим. Я тебе обещаю...
    Осенью, в самый грибной сезон, Вера родила. Две замечательные девочки. Старшую, она появилась на час раньше, назвали Алевтина. Младшую величают Варвара. К тому сроку, как родить, имена уже были заготовлены. Макар не посмотрел, что назвали не по святцам. Очень уж обижен он на того Бога, что посылает людям одни несчастья, причем совсем незаслуженные.
    За повитуху был отец. Он очень удивился числу и размеру малышек. Такого чуда, когда рождение близнецов, в их местности прежде не бывало. Они до сих пор скрывали от общества беременность Веры, боясь порицания и презрения односельчан. 
    На деле этого не случилось. Целую неделю заходили к ним соседи с подарками и поздравлениями. Откуда и как прознали про появление двойни - не понятно, только в маленьком поселении ничего от людей не скроешь. Несли муку, крупу, картофель, отрезы холста и ситца, кур и даже гусей.
     Матвей не успевал наливать стаканчики “за здравие”. Вера? враз просветлела лицом и сердцем, с упоением принявшись учиться быть матерью. Особенно по вкусу пришлось ей кормление дочек. Хоть порой это было и больно, но к ней опять вернулось томление, как в девичестве. Иногда внизу живота что-то начинало судорожно сокращаться, даря небывалые прежде ощущения, которые Вера ждала, как прежде ожидала встречи с любовью.
    Девочки подрастали быстро. Были они похожи, как две капли воды. Дед и мать зачастую не могли отличить одну от другой. Пришлось пришивать на платьица тесьму разного цвета, что вызывало бурю негодования обеих, желающих все такое же, как у сестры. 
    Лицом и сноровкой девочки совсем одинаковы, а характером разные. Старшая, Алевтина, добрая и нежная. Прижимается, ластится, следует за мамкой хвостиком, учится у нее всему, стараясь упредить ее желания. Варвара хитрее и изворотливей. Любит подшутить, обмануть, схитрить. Совсем немного.
    Вдвоем им хорошо и весело. Вместе они занятные, никого не тревожат. Изредка выходят конфликты, когда занятия не хватает на двоих. Тогда, бывает, подерутся. Потом обнимаются, ластятся, норовят сделать дружке приятное. 
    Так и выросли. Никто оглянуться не успел, как созрели ягодки разом. Мамка им нашептала кое-чего, научила, как с такой оказией справляться, зная о том на личном опыте. Еще рассказала, от чего детишки родятся, показала, как и откуда появляются котята. 
    Этим только разогрела их любопытство. Неожиданно появилась потребность разглядывать свое и сестры тело, трогать его, испытывая неведомое прежде возбуждение, хвастаться набухающими сосочками и первыми волосиками между бедер. 
    Пришла пора и на мальчиков посмотреть внимательно, изучая и отмечая происходящие у них изменения. Оказывается кроме соплей у них есть красивые сильные мышцы, изумительные глаза и губы... А голос. Совсем, как у взрослых. И отчего так волнуется сердце, когда соседский Егор нечаянно заденет даже не рукой, а всего-то рукавом своей рубахи? 
    Алевтина первая отметила, что мальчишка стал статным красавцем. Только рыжий совсем . Их семья на всю округу такая единственная. Волосы медные, словно выкрашенные луковой шелухой, какой яйца на Пасху расцвечивают . Ей даже нравится. Глаза у него карие. И такие глубокие-глубокие, как озера перед наступлением сумерек. Еще он замечательно морщит нос. Тогда на нем появляются поразительный и загадочный рисунок, до которого хочется дотронуться губами. Про губы и говорить нечего, настолько они притягивают взор. А как ловко закидывает он на скирду полный навильник сена, словно оно ничего не весит. Хочется, чтобы вместо сена он поднимал ее... и прижимал. Тогда она сможет положить свою голову на его плечо и понюхать, чем он пахнет. Правда - чем на самом деле благоухает мужчина? Нет, не мужчина - юноша. Чем пахнет дедушка, она знает с детства. У него терпкий и очень родной запах, как в старом доме. У мальчиков наверняка иначе. Нежнее, что ли. Думает, если вдохнуть запах Егорки, у нее наверняка закружится голова. Конечно и без того внутри все вертится, как юла. Особенно мысли. Где они все были раньше? Интересно, что он думает о ней? Наверно совсем ничего. Она ведь простая девчонка. У нее  даже грудь как следует не подросла. Все – равно, красивая. Лучше, чем Варька. Та, задавака и слишком хитрая. Варя не такая. Егорка тоже не такой. А какой он? Он хороший. Как же хочется дотронуться до его лица, послушать, как он говорит... Варюха ни о чем и не о ком, кроме него, не может думать. Неужели он этого не видит?
    Видит, милая девочка. Еще как видит. Еще и думает почти как, как ты. Только он тебя боится гораздо сильнее, чем ты его. Оглянись и увидишь, как следует за тобой тенью и ждет, когда настанет миг, в который он сможет обратиться к тебе или помочь чем. Например, поднести ведра от ручья.
    Такая минута все приближалась, пока не повстречались они лицом к лицу со своими желаниями, справиться с которыми уже стало невозможно. Обнимались тайком под высоким берегом говорливой реки. Молча. Понимая друг дружку без слов, торопясь не успеть сделать и познать все, о чем мечтали долгое время до близкого знакомства. 
    Захлебывались от набегающих волн сильных эмоций, растворяясь в неведомом, страстно желая познать все больше. Больше потихоньку наскучило и захотелось глубже. Каждый понял, что отдавать и дарить много приятнее, чем брать без отдачи. Они наслаждались каждой минутой, подаренной им счастливой судьбой, стремясь угодить,  наблюдая за реакцией и настроением друг друга. Постепенно научились понимать потребности души и тела, подстраиваясь. Для Алевтины с каждым днем было все сложнее найти время для тайных встреч: Варвару начали беспокоить постоянные исчезновения сестры, она стала за ней следить. 
    Самое обидное, что тайну, связанную с пропажей, Алевтина раскрыла в тот необыкновенный момент, когда близость вплотную подошла к кульминации. Она выследила сестру с Егоркой на сеновале. В ту минуту свершалось таинство первого проникновения, миг небывалой близости до степени смешения, слияния мужчины и женщины в одно целое.
    Сначала Варвара ужаснулась происходящему, прикусив в ужасе ладонь. Потом смотрела во все глаза, чувствуя небывалое возбуждение и рождение страстного желания... повторить, самой прочувствовать все до последней капельки. Ну почему все самое лучшее в этой жизни достается Альке? Разве она хуже? 
    В голове Вари моментально созревает план. Довольно коварный, если не сказать больше. Ужасный. Безжалостный вариант хитроумной подмены. Ведь они похожи, как капли воды. Можно сказать Варвара это Аля, а Алевтина — та же Варя. Когда другие о том не догадываются. Значит надо досмотреть спектакль до конца, услышать, когда следующая встреча и тогда...
    Варвара закрыла в общей с сестрой комнате ставни на засовы снаружи, подперла тяжеленным комодом дверь, оделась во все Алькино и довольная отправилась на сеновал. Правда перед этим ревела, как белуга, всю ночь, завидуя сестриной удаче. Додумалась до того, что убежит с Егоркой далеко-далеко, где их никто не сыщет. Только мамку жалко. И деда. Впрочем, Алевтина тоже хорошая. Как она без нее? Но любовь важнее. Они с Егором нарожают детишек целую пропасть и будут жить долго и счастливо, пока не умрут в один день. Непонятно только, почему обязательно умирать. Разве нельзя без этого? Нет, не так. Она будет жена Егорки, а Алька их лучшая подружка. Так лучше. Сестренка будет наших детей воспитывать и по хозяйству. А мы оба ее любить и дарить кучу подарков.
    Все удалось как нельзя лучше. Когда Егор залез на сеновал, Варвара его ожидала. Тот начал городить всякий любовный бред. варя молчала, чтобы нечаянно не выдать себя голосом, хотя была уверена, что все пройдет гладко. Егорка увлеченно целует, а девочка не знает, что нужно делать. Хорошо, мальчишка справился и без нее, не дай Бог разоблачил бы проказницу.
    Варька с восторгом познавала всю науку в ускоренном варианте, без предисловий. Сразу практика, без возможности и права допустить ошибку. Она так старалась, что не заметила, когда прозвучал финальный звонок и милый начал ее раздевать. Этого ужасно хотелось, но было жутко страшно. А ну, как у нее не получится, как у Альки. Если Егорка прознает, тогда беда.
    Тот целует и ласкает, слишком долго, как ей показалось, влезая своим смелым, но до ужаса приятным языком в каждую щелочку, возбудив девочку так, что она готова была умолять закончить наконец эту сладкую пытку. Только Егора уже было не остановить. Варя о том даже не догадывалась. Он щепетильно приближался к желанной развязке, по хозяйски запустив ей между ног два пальца. Варя съежилась и превратилась в камень. Что же дальше? А дальше он ласково раздвинул ее детскую щелку и нежно ввел в нее.... это точно не были пальцы. Но как здорово, хотя немножко больно. Она решила с достоинством вытерпеть все до самого конца: ведь Алька терпела.
    Дальше все было, как в волшебном сне: она парила над собой, плавая в невыразимом блаженстве, отдаваясь Егорке целиком, позволяя делать что угодно, лишь бы подольше. Варя не испытывала чувства стыда и угрызений совести. Ей было слишком хорошо. Так не бывает, однако так есть. Как же она счастлива. Только что дальше? Она ведь  воспользовалась сходством, украла у сестренки любовь... значит стала воровкой. Сможет ли теперь Варя в этом признаться? Как вести себя дальше? Неужели правда придется бежать от родных и близких людей? Ощущение блаженство стало бороться с чувством горечи и утраты. Неужели она настоящая преступница и нет ей в этой жизни прощения? Только не это... О таком она и помыслить до случившегося не могла.
    Домой Варя вернулась под утро, почти перед самыми петухами, успев испытать боль и наслаждение многократно и с трудом расставшись с любимым. Вот только с чьим любимым? Теперь она уже не была так уверенна в этом, понимала, что прямо сейчас придется открыться и выяснять отношения... с родной и единственной сестренкой. Это  становилось мучительным. Однако и жалеть о случившемся Варвара не собиралась: должен быть выход. Наверняка есть. А если есть, то она обязательно его найдет.
    К Алевтине Варя пришла с готовым планом, считая его приемлемым и необходимым. Точнее единственным. Отодвинув комод, она осторожно, на цыпочках, вошла в комнату... Аля не спала. Девушка приосанилась и пошла к сестре, как ни в чем не бывало. Та смотрела на нее опухшими глазами, явно не сомкнув глаз. Она еще не знала, но догадывалась, точнее чувствовала интуитивно – что-то произошло, страшное и неправильное. От сознания того, что это с ней сотворила любимая родная сестра, ее двойник, хотелось утопиться. Алька резко соскочила с кровати, вцепилась в волосы сестры и начала ожесточенно хлестать ту по щекам. Варька сопротивлялась, но молча и не в полную силу — чувствовала за собой вину. Отсутствие отпора довольно быстро остудило Алю. Вслед за яростью и злобой пришло безразличное отчаяние. Варвара притянула сестру за голову, погладила и спокойным тоном начала говорить.
— Прости. Ну, прости меня. Ведь мы сестры. Неужели не сможем договориться, решить по-доброму?
— О чем? О чем я должна с тобой договариваться? Ты воровка, развратница и разлучница.
— Не спорю. Да, я такая. И что дальше? Тебе полегчало от того, что все это мне высказала? Нет. Нужно договариваться. Нам с тобой это нужно. Иначе плохо будет всем: тебе, мне, Егорке. Можно поступить иначе...
— Как? Не бывает иначе. Ты подлая, развратная, безжалостная… Ту предательница и этим сказано все. Я тебя убью... или себя. Какая в сущности разница. Одна из нас лишняя. Кто?
 — А если скажу, что лишних нет. Мы все друг другу нужны. Все...
— Зачем ты мне, если так со мной поступаешь? Не знаю. Наверно я отсюда уеду. Навсегда.
 — Для чего? Можно никуда никому не уезжать и жить счастливо...
— Как? Ты бредишь, милая, родная моя сестренка. Правда, теперь не настолько родная, как прежде. Не настолько…
— Есть вариант, когда всем будет хорошо. Слушать будешь?
— Что мне еще остается в этой жизни... только слушать.
— Тогда развешивай уши и думай...
    Варя не успела договорить, когда послышался скрип половиц за дверью. Мамка. Сестры условились договорить позже, когда она уйдет на работу. К тому времени страсти немного улеглись, девчонки принялись за уборку. Любовь любовью, а домашние обязанности никто не отменял. За столом обе сидели с кислыми физиономиями. Отговорились недомоганием, головной болью и вообще... Что подразумевалось под вообще, сказано не было. Да матери этого и не нужно. Главное вот они, расчудесные ее и самые лучшие на свете кровиночки, похожие, как... как маленькие котятки, даже больше. Вот если бы не знала по выражению лица и привычкам, тоже легко могла бы  перепутать. Хорошие девчата растут Вот, кому-то счастье в жены достанется. С этими мыслями мамка собралась и ушла на ферму, а заговорщицы продолжили прерванный разговор.
— Вот я и говорю - договариваться нужно. Есть только один выход: любить его вместе. А он пусть нас обеих любит. Тогда всем будет хорошо.
— Это как? Ты любишься, а я над вами свечку держу, а потом наоборот?
— И совсем не так. Как сегодня. Он ведь не знает, кто из нас кто. Вот. На свидание по очереди нужно ходить. Потом рассказывать, о чем говорили. Чтобы не попасть в неловкое положение. В остальном у каждой своя любовь. Другая и разная. И всем хорошо.
— А если прознает?
— Не прознает. Уже испробовано. Мы для него как одно целое. Он для нас - тоже. Ну, же! Давай, решайся.
    Секретное совещание продолжалось долго, с переменным успехом, но закончилось ничьей. Решение было принято. Вопрос о том, что когда-то признаваться все - равно придется, отложили на потом. И началось...
    Так они дурили Егора до тех пор, пока обе одновременно не начали округляться. Однажды увидев их вместе, он пристально смотрел то на одну, то на другую. Обе покраснели. 
    В голову парня закралась догадка, скорее сомнение. Начал Егор сопоставлять и только тогда стал примечать, что подружка у него разная. У одной шрам на внутренней стороне бедра, у другой он пропадает. Пришлось прижать обманщиц к стенке. Под давлением аргументов те вынуждены были сознаться. Егора обманули. Обе. А он, получается, многоженец. Не иначе. И что дальше?
    Дальше вопросы начала задавать мамка. Она дозналась много быстрей и Егорка был вызван “на ковер” для дачи показаний и выработки неотложных мер. На семейным совете приняли решение: свадьбу будут играть Егор и Алевтина, поскольку она первая влюбила в себя Егора. Варька остается “вечной невестой”, детей будут воспитывать сообща, а регистрировать их сестры будут каждая на себя. Еще решили, что жить Егорке с обеими поочередно, через неделю. На том прения сторон закончились и началась подготовка к свадьбе.
    Гуляли широко. Егоркина семья не из бедных. Пригласили всю деревню. Первая неделя после свадьбы досталась Алевтине. Та ночь далась Варе очень нелегко: ревела белугой, страдала от ревности, еще более от зависти, что опять Алька самый лучший кусок себе вытянула.
    Дальше - как договорились. Только позже решил Егор, что совместно сестры хозяйствовать по доброму не смогут – ревнивые. Решил каждой построить свой дом. На время уехал в Няндому, учиться на шофера-механизатора. Вечерами помогал зодчему, реставратору старинных церквей, который в совершенстве обучил его плотницкому, столярному и слесарному мастерству. Теперь Бурнасый в совхозе главный механик, а после работы лучший в округе строитель и столяр. Настрогал двенадцать ребятишек. Все, до единого, девки и все бурнасы. Сам видел.
   На рассвете мы встали из-за стола, когда закончился его необыкновенный рассказ, подтверждаемый  фактическими данными. Глаза и уши обмануть невозможно. А Егорка? Герой он или преступник - решать вам.
    В девять утра открыли сельсовет. Я дозвонился в совхоз. Соврал, что ЗИЛ сломался и мы его ремонтируем. В остальном говорил правду, только она сути не меняет. Коля Шпякин успел напиться до чертиков, поэтому за баранку его “пылесоса” пришлось сесть мне, хоть и не было у меня водительского удостоверения, да и за рулем второй или третий раз – новичок.
     Пришлось рисковать. Через несколько часов мы уже стояли под погрузкой. Увязали солому, оформили документы, заправились и отправились домой. Теперь по трассе. И так срезали прилично. Не доехав километров двадцать до совхоза, я схватил правым колесом бровку и уехал в заснеженный кювет, скрывшись в сугробе по самую крышу. Сначала пришлось разгружать машину, потом тянуть ее из снежного болота на лебедке, благо в северных широтах все для такого случая предусмотрено. Потом грузились обратно. 
    Оказалось, что я довольно серьезно повредил правое крыло. Металл-то мы выстучали, а краска облетела. Пришлось заезжать в леспромхоз и уговаривать мастеров подмазать, подкрасить, чтобы скрыть факт аварии. В совхоз приехали ночью. Колька все еще спал. Позже выяснилось, что он припрятал по разным местам презентованную ему самогонку, которую он на остановках украдкой попивал. Оттого и оставался всю дорогу в овощном состоянии.
    Я ехал всю дорогу под впечатлением. Не поездки. Егорки Бурнасы и его удивительной семьи. Так и не удалось мне прийти к уравновешенному мнению - как я отношусь к нему и его женам. Сумел бы я при подобных обстоятельствах оставаться счастливым и жизнерадостным? А как сам отношусь к этому коренастому рыжему парню? Вопросы, вопросы. Только где отыскать на них ответ. Жизнь порой такого накрутит. Вовек не расхлебать.