Попалась мне как-то на глаза реклама банка ВТБ, снятая по мотивам пьесы “Бесприданница”. Там Лариса Огудалова берет кредит, открывает магазин, богатеет в пять секунд и плывет по Волге(?) на форум в Петербург, а в финальном кадре вещает голосом рыночной торговки: “С ВТБ и приданого не надо!”

В общем, типичная блаблаблатина, рассчитанная непонятно на каких дураков… но воскресила в памяти эта реклама, детские впечатления мои от старого Рязановского фильма с юной Гузеевой в главной роли. Где она лишь гримасничала и строила  глазки, а говорили и пели за нее другие люди, и невозможно было в ней еще распознать ту хабалистую телесваху, в какую превратилась она сейчас.

Впечатления от фильма остались у меня двоякие. До сих пор не могу забыть накрывшее меня уныние от столкновения с жестокостью этого мира, мучительное желание изменить финал и наивную уверенность в том, что будь тогда я (а не какой-то там ВТБ), то все сложилось бы по-другому.

И в то же время чувствовалась в фильме недосказанность, а, возможно, даже и ложь. Я никак не мог понять, разве такая ангельская красота не стоила всех на свете приисков и пароходов? И почему смог оценить ее лишь самый глупый, самый жалкий из мужчин? 

Что-то было не так с этим фильмом — не сходились у меня концы с концами. Но взрослые отвечали на мои вопросы лишь насмешливой улыбкой: мол, подрастешь и когда-нибудь сам поймешь. Не сговариваясь, были они так единодушны, что начал я  подозревать, что и они не знают ответа, а надеются лишь на то, что я подрасту, и мне как и им станет не до того.

Тут стоит сказать, что за малым все именно так и не вышло. Прошло какое-то количество лет, десять из них я отмучился в школе, потом закончил институт, устроился на работу и как-то сразу вскарабкался по служебной лестнице на одну ступеньку вверх. По этому поводу был горд собой и считал себя умнее других.   

Однако, подойди ко мне какой-нибудь ребенок и задай любой вопрос, из тех, что меня волновали в детстве, я бы так же снисходительно улыбнулся и отправил бы его подрастать. Почти уверен в этом, но вышло так, что вскоре я попал в одну историю, которая заставила по-новому взглянуть на женскую красоту. 

***

В начале нулевых, когда в стране только-только набирала силу пресловутая стабильность, завод, где я работал начальником планового отдела, стремительно разбогател. Почти как Лариса Огудалова в рекламе. Только случилось это без помощи ВТБ, и стало возможным лишь потому, что у него пока что не было конкурентов. 

Но едва он оторвался ото дна, едва стряхнул с себя слежавшуюся советскую  пыль и едва успел нарядить фасад в праздничные цвета, как попал в поле зрения одного уважаемого человека. Известного в городе мецената и филантропа, лучшего друга мэра и, по совместительству, бандита из девяностых. 

Однако, времена были уже не те, чтобы два друга просто так зашли и объявили, что завод теперь переходит к ним. Ну а чтобы у них не было поводов и легальных, чтобы “и комар носа не подточил”, руководство наняло самую дорогую в городе аудиторскую контору.

  И вот, прислали к нам из этой конторы девушку редкой красоты: скромной, строгой и в то же время ослепительной. Я бы мог еще накрутить сюда прилагательных, или попытаться описать внешность этой девушки (по аналогии буду называть ее Ларисой), но боюсь, суть этой удивительной красоты от этого понятней не станет.  Лучше попытаюсь объяснить на примере.

Работал у меня в отделе Костик, по паспорту мой ровесник, но по факту еще  дитя-дитем: маленький, худенький, стеснительный, и, в довершении всего, маменькин сынок. По несколько раз на дню раздавался в нашем кабинете требовательный звонок, и Костик, розовея от стыда, отчитывался при всех как и на чем добрался на работу, хорошо ли чувствует себя, что ел на обед, вовремя ли будет дома. 

У психологов есть теория, что именно такие вот неразвившиеся индивиды, по сути так и оставшиеся детьми, испытывают слабость к женской груди, особенно, если она больших размеров. Не знаю как вообще, но на Костике работала эта теория стопроцентно.

Стоило ему увидеть пару аппетитных дынек, растянувших майку или кофту, или, более того, вываливающихся из декольте, он выпадал из реальности, утыкал в них свой взгляд, начинал улыбаться по-идиотски и судорожно сглатывал копившуюся во рту слюну.  Причем, не имело существенного значения, была ли хозяйка этих форм старой или молодой, красивой или нет. Все они ему казались супермоделями.

Ну и напротив, если грудь у девушки не дотягивала хотя бы до третьего размера, то такую девушку он практически не замечал. Если и говорил о ней, то с сожалением, как о каком-нибудь потерянном для общества инвалиде.

И вот, на третий или на четвертый день появления Ларисы на заводе, я отправил  Костика передать ей папку с документами. Мог бы отнести и сам, но очень уж хотелось посмотреть на его реакцию. И, скажу, что она затмила все мои предположения.

Когда он появился на пороге кабинета, вид у него был пришибленный, сам он сутулился и глупо улыбался, а глаза его все время щурились, словно только что смотрели на слишком яркое солнце. 

— Там такая девушка! — произнес он слабым голосом, схватившись за дверной косяк. Вздохнул мечтательно и замолчал, не пытаясь даже расшифровать слово “такая”.

— Какой размер? — насмешливо выкрикнул кто-то из отдела.

Костика аж подбросило, как будто эта фраза выдернула его из сладких снов, грубо вернув к реальности. Стерлась улыбка с его лица, он отпустил дверной  косяк, выпрямился, потер рукой лоб, но изменившись вдруг в лице, испуганно выкатил глаза.

— Не поверите, не запомнил… — прошептал он ошарашенно глядя по сторонам.

Все заржали, а Костик, видимо пытаясь оправдать себя, прибавил:

— С такой красотой…не так и важно это.

Заводская жизнь скучна и почти целиком заполнена рутиной, потому появление нового лица, тем более лица такого, не могло не остаться незамеченным. Главным образом у непрекрасной части человечества. Нет, без женских сплетен и пересуд тоже не обошлось, но мужики в большинстве своем откровенно подвинулись рассудком. 

  Ходили в комнату к Ларисе, словно в зоопарк. Представьте: открывается в кабинете дверь, туда просовывается голова, в лучшем случае здоровается, а то и попросту молчит и лыбится по-идиотски. Но уже тогда поразило меня очень сильно, что никто из них, даже самые прожженные казановы, так и не попытались познакомиться с Ларисой.

Человек привыкает ко всему, а к хорошему привыкает еще и быстро.  Думаю, прошло бы месяца два или три, и безумие это сошло бы нет.  Но  Лариса нам такого срока не предоставила. 

Исчезла через месяц, оставив в памяти лишь след, схожий с тем, что оставляет в небе самолет. День за днем он расплывался и бледнел, и наверно скоро растворился бы совсем, если бы не дошедшие до нас слухи.

Говорили, что она в Москве, что у нее роман, и не абы с кем, а с министром из нашего профильного министерства. При этом и фамилия называлась, и как мне показалось, какая-то не русская.

Обладатель фамилии представлялся мне бородатым стариком с рыхлым и рябым лицом, с кустистыми бровями и пучками волос, росшими из ушей, и я не мог понять, зачем Ларисе это все было нужно. Не успокоился, пока не забрался в интернет и не нашел фотографию министра.

Судя по ней, было Ларисыному избраннику не больше сорока, и лицо он имел моложавое, холеное и по-кавказски самовлюбленное. “Не самый худший вариант,” — подумал я и закрыл страницу. Не только в браузере, но и вообще — страницу жизни связанную с Ларисой. Мне тогда казалось, что получила она что хотела, и что ее я больше не увижу.

Но через полгода она вернулась. Вышла на работу как ни в чем не бывало, все такая же красивая, разве только повзрослевшая, да в глубине ее черных глаз поселилась грусть. И еще, с той поры начал я замечать с ее стороны к себе благосклонность. В характерной для нее сдержанной манере. То вдруг долго и многозначительно посмотрит на меня, то улыбнется без причины, и вообще, повеяло от нее теплом и домашним уютом.

Что уж говорить, мне приятно было, что такая девушка выбрала меня. Ну и конечно же, нравилась мне она, не знаю даже, кому бы она могла не понравиться.

— Ты красивый, она красивая, чего теряешься? —- как-то раз спросила у меня главбухша, заметив, как смотрю Ларисе вслед. 

Я, тогда возможно в первый раз всерьез задумался, а почему бы и нет? Много раз говорили мне про то, что одной красоты для счастья мало, что человек рядом должен быть каким-то твоим, или каким-то там хорошим. 

Но так это лишь слова, красивые, но бесполезные. Что такое “твоим”, что такое “хорошим”? Нет на этот счет никаких инструкций. Вот как понять, что человек твой? Надо с ним и огонь, и воду пройти, и пуд соли съесть, и все равно нет гарантии, что поймешь. А красота — это факт,  факт неоспоримый, и осязаемый, видимый не только лишь тебе, но и всем вокруг. А оттого, наверное, приятный вдвойне.

В общем, начал я на счет Ларисы строить планы, наверно похожие на те, что на мой счет строила она. И казалось бы: пазл сложился, мы нашли друг друга, и почему бы нам не быть вдвоем, и все такое в этом духе…но едва я попытался сделать шаг навстречу, как выросла передо мной фантомная стена.

Точнее, не передо мной, а как бы даже и внутри. Рядом с Ларисой нападали на меня одновременно и столбняк, и паралич, и ступор. Я становился неуклюжим, угловатым, заторможенным, слова застревали не то что в горле, а, едва успев родиться, в коре головного мозга.

Объяснить стеснительностью это состояние не могу, потому что напротив, был чересчур высокого мнения о себе и считал себя подарком к международному женскому дню. Было нечто другое, но пока непонятно что. Казалось, будто подсознание специально останавливает меня.

В общем, ситуация припаршивая — хотеть и не мочь, что может быть хуже? Какая-то моральная импотенция. В конце концов дошел я до того, что всячески старался избегать Ларису. Но судьба как будто специально подталкивала нас друг к другу.

Случилось так, что в это время, пока раскручивалась вся эта история с Ларисой, ситуация на заводе развивалась уже не так блестяще. Не столько стараниями вышеупомянутого филантропа, сколько потому, что в соседней области открылись новые производства. И выпускали они  уже не кондовое советское дерьмо, а дерьмо современное, российское: низкокачественное, но дешевое и в нарядной глянцевой упаковке. Вот тогда руководство наше впервые и задумалось о техническом прогрессе. А точнее, о покупке новой расфасовочной линии.

Как сказал один говорящий кот, чтобы купить что-нибудь нужное, надо что-нибудь ненужное продать. Принадлежала нашему заводу база на Черном море — этакий чемодан без ручки. Вроде бы престижно, вроде социальный объект, но построена она была кое-как, а денег на нее хронически не хватало. Потому каждый год сантиметр за сантиметром она сползала в пучину: и в морскую, и в долговую.

И вот, однажды я узнал, что мы с Ларисой едем готовить ее к продаже.

— Заодно и узнаете друг-друга получше, — хитро подмигнув, сказала мне главбухша.

Не перестану удивляться, насколько жизнь других бывает людям интересней чем своя. И я сейчас не только про главбухшу. Вскоре весь завод был в курсе нашего путешествия. И всем до этого было дело. Правда реагировали все по-своему.

 Женщины, они поделикатнее, заходили издалека. Спрашивали, что я думаю про Ларису, неискренне расхваливали ее, но почти всегда в конце беседы требовали назвать дату свадьбы.

Мужики не загадывали так далеко вперед, и ограничивались практическими советами: “Как понять, даст тебе баба или нет, и что надо делать, что бы она все-таки дала”.

Самое смешное, что говорили это те самые казановы, что так и не решились познакомиться с Ларисой. Я не спорил с ними, не переубеждал, и тем более не делился своими проблемами.

Но постепенно, незаметно для себя, проникся, если не идеями, то их духом. Появилось у меня даже что-то вроде чувства долга. Словно я обязан был на поползновения к Ларисе, и не только для себя, но и для людей, которые так беззаветно верили  в меня.

Только не добавило мне это уверенности ни на грамм. А наоборот, повисло на душе булыганом, так что о будущей поездке думал я почти что с ужасом.

***

Если на земле есть Рай, то это точно не Краснодарский край. Тот, кто бывал на нашем южном побережье только летом, может, и не согласится со мной. Но девять месяцев в году небо там затянуто тучами, моросит изнуряющий мелкий дождь, а под ногами хлюпают лужи. Сырость на небе, сырость на земле, сырость между ними. И вокруг тишина, тоскливая и тоже какая-то сырая.

Ну а когда мы с Ларисой приехали туда, там еще и бесчинствовал какой-то  безразличный науке вирус. Малочисленный, не ушедший в отпуска персонал, как в фильме ужасов глядел на нас красными глазами, отхаркивался легкими и говорил бесцветными низкими голосами.

Но все это было ничто, в сравнений с той обидой, что читал я во взгляде Ларисы. Считал себя негодяем, неудачником, извращенцем. Ежеутренне обещал себе, что уж сегодня точно сделаю первый шаг, вспоминал заветы заводских  ловеласов, но ничего не мог поделать с собой. 

Только я собирался с духом, чтобы открыть свой рот, и с деланной небрежностью извергнуть какую-нибудь заученную заранее шутку, тут же странная тяжесть придавливала меня, и немощь растекалась по телу. Я не то что был не в силах что-нибудь сказать, но и дышать с трудом получалось.

Так проходил день за днем, таяло время командировки, а я ни на шаг не приблизился к цели. Да что там, честно говоря, уже отчаялся и был готов признать поражение. Но повторюсь, жизнь словно подталкивала нас друг к другу.

В конце недели, кажется это была суббота, тоскливую тишину сменило нервное оживление — база принимала делегатов какого-то слета. Не помню уже, не то мыловаров, не то сыроделов. Я их увидел первый раз за завтраком в столовой: десятка два заскорузлых бабенок и мужичков, совсем уж дремучих провинциалов, еще не старых, но порядочно заеденных бытовухой.

Судя по расписанию, висевшему на двери столовой, до обеда их должны были вывезти на экскурсию в горы, после начиналась сама конференция, в пять часов плавно перетекающая в банкет. А уже около часа ночи, со стороны пляжа донесся нестройный хор нетрезвых, но вдохновенных голосов.

Исполняли золотые хиты того времени: “Как упоительны в России вечера” и, почему-то,  “Голубую луну”. Удивительно, но луна действительно выглянула из-за туч, правда не голубая,  а самая обыкновенная. Грустно она заглядывала мне в окно, словно заранее зная, что поспать мне этой ночью не доведется.

Минут через сорок хор распался на отдельные голоса. Мужские выкрикивали  что-то веселое, а женщины хохотали заливистым нервным смехом. Потом голоса и смех зазвучали под окнами, заработал лифт, в коридоре послышались бесцеремонные шаги, потекла по трубам вода, а после, остаток ночи кто-то кого-то драл в соседнем номере. Да, именно так. Слово грубое, но вспоминая звуки, доносившиеся из-за стены, я не могу подобрать какое-нибудь другое.

В те оставшиеся до утра часы я ненавидел этих полуживотных, но потом, за обедом на следующий день, даже жалел. На их опухших и почерневших лицах читалась такая нестерпимая тоска, и, как мне казалось, не столько от физических страданий, столько из-за того, что надо было возвращаться домой. Какой же ад ждал их в семье, если вчерашний акт самоистязания принимали они за счастье.   

А ведь наверняка когда-то они любили и выбирали спутника на всю жизнь. Получается, выбирали не так, значит не хватило терпения или ума. Так тогда думал я, и обещал себе не повторять чужих ошибок. Как говорится, хочешь рассмешить Бога — расскажи о своих планах.

Прошло с обеда около двух часов. Сыроделов или мыловаров давно погрузили на автобусы, и они уже тряслись где-то на горных перевалах. А мы с Ларисой, забившись в пустующей бухгалтерии в разные углы, карпели над бумагами. Я сидел к двери спиной и не заметил, как она открылась, и внутрь вошел директор базы: Мадин Муратович. Старый, разжиревший адыг, с лицом покрытым желтыми пятнами и заросшим густой растительностью. Наверняка я представлял именно его, когда придумывал себе образ Ларисыного министра. 

Несмотря на возраст и лишний вес, это был еще жизнелюбивый и очень энергичный человек. Не удостоив нас своим вниманием, он бодрым шагом прошел к шкафам, стоявшим вдоль стены, рывком открыл одну из дверей, что-то выгрузил туда из принесенного с собой пакета и также бодро направился обратно к выходу, но, случайно бросив взгляд на меня, остановился и задумался, как будто решая, стоит ли связываться со мной.

Несколько секунд понадобилось ему, чтобы принять решение. Но решившись, он подошел ко мне, заговорщицки наклонился над столом, и спросил, простуженным голосом. Негромко, но так, чтобы слышала Лариса:

— Слушай, не пойму, вроде с виду ты нормальный мужик…

— Мадин Муратович, я вообще-то работаю! — попытался я отделаться от него, понимая куда он клонит. 

— Вот-вот! — возмутился он. — И я про это! Зарылся в свои бумажки-мумажки. А рядом такая красавица страдает от невнимания.

— Пожалуйста, не начинайте, —  промямлил я, сильнее склонившись над лежавшей передо мной амбарной книгой.

Но его было не остановить.

— Удивляюсь вам молодым, живете так, что в старости и вспомнить нечего будет, — Он мечтательно улыбнулыбнулся. — Вот ты, с виду вроде джигит, а ведешь себя как этот…бледно-синий.   

— Какой? —  оторвавшись от документов, я недоуменно посмотрел на него.

— Какой-какой? Голубой! — мрачно усмехнулся он и неожиданно вдруг взял и захлопнул амбарную книгу.

— Джигит я, джит. Не мешайте работать. —  Ответил я покраснев, и попытался открыть амбарную книгу. 

— Э нет! — Он снова закрыл ее и придавил ладонью. — На слово не поверю. Знаешь что? Как джигит, возьми бутылочку вина, я тут с конференции пару припас. Скажу — сделают тебе шашлык в столовой, и пригласи девушку на пляж, посидите вечером, пообщаетесь, туда-сюда, а там уже решите что дальше делать!

Он все той же решительной походкой подошел к шкафу, и открыл одну из дверей. Там действительно стояло вино, правда целая батарея, а не две бутылки. Он достал одну, принес и поставил передо мной.

 Если бы Ларисы не было в кабинете, я бы наверняка отшутился или как-нибудь по-другому съехал с темы. Но поскольку, уверен, она все слышала, хоть и делала вид что работает, — отказаться было нельзя, это было все равно что плюнуть ей в лицо, там более, что она и так обижалась на меня.

Думаю, Муратовичу было начихать и на Ларису, и на меня, и на то, какого я оттенка. Уверен, он хотел отвлечь нас от работы, там более что уже обнаружилась пропажа двух стральных машин из четырех, и всех трех биотуалетов. Но тем не менее, надо признать, что он сделал то, на что бы я сам никогда бы не решился. Говорю же, судьба словно специально подталкивала меня к Ларисе. 

***

В тот день Краснодарский край внезапно вспомнил, что может быть Раем. Залетный турецкий ветер разогнал облака и вернул на несколько часов лето. Солнце  жарило как в июле, и так прогрело гальку на берегу, что даже поздно вечером она еще отдавала тепло. Едва стемнело, успокоился ветер, затихло море и ласковые волны лишь осторожно облизывали самую кромку берега. 

Луна и звезды светили с небес нежным, приглушенным светом и до полного ощущения рая не хватало только запаха роз и соловьиных трелей. В такой приятный вечер в любом мужчине просто обязан был проснуться романтик, и ему непременно захотелось бы думать и говорить о возвышенных вещах, в том числе и о любви. 

В любом, но только не во мне. Я ощущал себя прыгуном с десятиметровой вышки, смертельно боящимся высоты. Меня затащили на самый верх и теперь подталкивали на край трамплина. И чем ближе было до него, тем сильней давило чувство страха. Сначала шел я на полусогнутых ногах, потом опустился на четвереньки, а теперь лег на живот и обхватил трамплин руками. 

 Кроме нас с Ларисой оставались на пляже еще две компании. Справа какой-то зеленый молодняк жег костер и веселился, а слева, в соседнем аэрарии, расслаблялись после рабочего дня спасатели. Так вот, мне казалось, что и те и другие все время смотрят на нас, ждут, что я как-нибудь облажаюсь, и думают обо мне всякую ерунду. Что я неуклюжий, что я нелепый, и не пара девушке с которой пришел.

Не знаю, что там на самом деле, но основания думать так у них конечно были. Я сидел напротив Ларисы не жив, и не мертв, в каком-то полуобморочном состоянии. Подуй, наверно, ветер посильней, и я бы завалился на песок между шезлонгами.  К тому же бил меня какой-то нездоровый озноб, и когда я наливал вино в бокал, рука у меня тряслась как у алкоголика. 

Но едва сладковатый запах с легкими нотками какой-то пряной чепухи долетел до моего обоняния, едва первые капли обожгли мне язык, стало понятно, что это правильный напиток, а не та бурда, что бадяжат местные бракоделы.

Ну а когда первый глоток провалился в желудок и растворился во мне, я почувствовал удивительные изменения. Словно выключили генератор шума, и разом пропало все то, что до этого мешало мне. 

Исчезла дрожь в руках, прояснилось в голове, появилась уверенность, которой не было раньше. После второго бокала заработал мозг и шутки из меня посыпались одна за другой. 

Три или четыре из них были даже удачными. Но Лариса радовалась каждой,  и хохотала в том числе и тогда, когда я говорил серьезно. Хотя она почти не пила, лицо ее оживилось, щеки порозовели и в глазах появились веселые огоньки. Никогда еще не видел ее такой красивой. Что там и говорить, я не мог наглядеться на нее.

Теперь мне даже нравилось, что у нас есть зрители. Уже не казалось, что они смеются надо мной, или ждут какой-то оплошности. Я теперь был уверен, что они завидуют мне. Нет, даже не мне, а нам с Ларисой.

Это был прекрасный вечер, какие случаются в жизни от силы пару раз. Когда время пролетает слишком быстро, а хочется, чтобы оно остановилось. Потому наверно, когда пришла охрана закрывать пляж, мы с Ларисой собирались дольше всех, и уже одни поднимались по крутой и длинной лестнице.  

Пара пролетов в неверном свете фонарей, и перед нами появилось здание жилого корпуса, полностью погруженное во тьму. Только луна, по мере того, как мы поднимались по ступенькам, перескакивала из окна в окно. Я так увлекся этим зрелищем, что на мгновение забыл о Ларисе, но она, похоже, все это время не спускала глаз с меня.

Думаю, ей показалось, что я ищу окно ее номера.

— Ну наконец-то, — прошептала она, бросила на меня быстрый взгляд, и я почувствовал, как ее рука касается моей.

И тут волна нежности пробежала от нее ко мне, и накрыла с головой. Я и так шел словно в сладком тумане, а тут он сгустился до того, что пропало ощущения времени и пространства. Да и в воспоминаниях с того момента остались лишь незначительные фрагменты. 

Правда теперь они кажутся мне жутковатыми. Помню только полутемный коридор пустого жилого корпуса, обшарпанные двери и таинственный свет луны  в одном из дальних окон. Но тогда мне было наплевать, я боялся лишь одного: что Лариса отпустит руку, словно в ней, в этой руке, смысл моей жизни и надежда на счастье.

Только рядом с дверью своего номера, борясь с замком, Лариса выпустила меня. Туман немного развеялся, и я почувствовал, что алкоголь ударил не только в голову, но уже собрался внизу живота и просится наружу.

Не зная как сказать об этом, так чтобы не испортить момент, я дождался, когда Лариса справится с замком, зашел за ней и прошмыгнул в туалет. Нащупал выключатель, щелкнул им, подошел к унитазу, попутно расстегивая штаны, наклонился и увидел там…

Нет, ничего такого, что там быть не должно. Более того, я увидел именно то, для чего унитаз предназначен. Жирную коричневую полоску, не смытую водой. Казалось бы, ну и что. Я видел это каждый день, не придавая этому значения.

Но, блин, не в этот час, когда в душе поют соловьи и распускаются розы . Да и  не мог я никак принять, что на унитазной стенке то, что когда-то было частью Ларисы. Такая красота и субстанция эта не могли существовать одновременно в одной вселенной.

 Словно не веря своим глазам, я еще сильнее наклонился над унитазом. Как уже было сказано выше, это была коричневая полоса, толстая, жирная, блестящая, прилипшая к стенке унитаза и не смытая водой. Но теперь, вблизи стало заметно, что  она не однородна, состоит из крохотных комков разных оттенков: чуть посветлее и чуть темнее, с крупинками непереваренной пищи и еще какими-то черными прожилками. 

Почему-то именно последние сильней всего подействовали на меня. Если бы Лариса оказалась иноплянетянкой, заманивающей мужчин, и высасывающей их мозг, я бы наверное так не поразился.

Горячий пот выступил у меня на лбу и опьянение мгновенно испарилось. Снова появились озноб и тремор — меня теперь буквально трясло. А я все также стоял согнувшись и разглядывал эти долбанные прожилки.

— Эй, с тобой все нормально? — послышался за дверью голос Ларисы, одновременно веселый и в то же время время встревоженный. 

— Кажется я заболел, — ответил я чужим омертвевшим голосом. Застегнул штаны, вышел из туалета, и пройдя мимо Ларисы, покинул номер. Она не сказала ни слова, только посмотрела на меня с подозрением. 

Не помню, как добрался к себе. Помню только, что долго возился с замком, и закрыл дверь на внутреннюю задвижку, словно боялся, что Лариса будет ломиться в номер. Скинул туфли и прямо в одежде упал на кровать.

Самое смешное, что я ей не соврал — вирус все-таки добрался и до меня. Вскоре я почувствовал, что ком наждачной бумаги застрял в горле, а озноб принялся колотить меня так, что даже зарывшись под двумя одеялами, я так и не смог согреться.   

И мысли, самые разные болезненные мысли, роились у меня в голове. Я то обвинял Ларису в том, что она неряха, то, вновь, вспоминая черные прожилки, придумывал себе, что она больна и скрывала это от меня. Но, повторюсь, думал это я все в горячечном бреду, и истинная суть моих претензий тогда ускользнула от меня.

Но важно даже не это, важно совсем другое. С той самой ночи меня словно расколдовали. Начал я замечать, что Лариса не такой уж и идеал. Что ноги у нее толстоваты, что на щеке огромное родимое пятно, которое она скрывает под слоями штукатурки, но все равно, расколдованными глазами не заметить его нельзя. 

Ну и главное, увидел я, что и человек она тоже не ахти: скучный, неинтересный, зацикленный на карьере. Не мой, в общем-то, человек. Впрочем, и она не могла не заметить изменения во мне, так что на завод вернулись мы почти что врагами.

***

С тех событий прошло несколько лет. Душевная рана моя хоть и зарубцевалась, но окончательно не зажила.  Каждый раз, встречая на работе Ларису, я испытывал сложную мешанину чувств. И чувство вины, и брезгливость при воспоминании от черных прожилках, и удивление от того, что когда-то она могла мне нравиться. Не мог я отпустить эту историю, и она не отпускала меня. 

И вот однажды по случайной рекламной ссылке попал я на женский форум. Не важно как он назвался, может “Wow вумен”, а может “Мамочки Улан-удэ”, про себя я назвал его “Куриное королевство”. О, женский форум  — это уникальное место, это территория логика фри. По крайней мере мужская логика. От глобальности поставленных и решаемых тут проблем неподготовленному человеку наверняка станет не по себе. 

Вот только некоторые из них: 

“Как перестать ЖРАТЬ?”

“Что делать, если приснился мужчина с бородой?”

“Сбудется ли желание, если загадать его, когда из века выпала ресничка?” 

“Можно ли отменить восьмилетний сглаз?”

“Как понять, любит ли меня кошка или нет?”

И это только те, что стояли в топе. Но тема, на которую меня забросила ссылка, все-таки сумела привлечь к себе внимание. 

Некая форумчанка под ником Yoalanda жаловалась на то, что муж перестал “видеть в ней женщину”.  Несчастная Иоланда не жалела денег(наверно мужниных) на красоту. Прописалась у косметологов, отдала себя в руки пластических хирургов, и даже записалась в спортзал. Но этот безымянный муж никак не оценил ее старания. 

Но больше всего бомбило Иоланду от того, что посторонние мужчины женщину в ней видели, причем так отчетливо, что не давали ей практически прохода. “Что делать?” — спрашивала она, рыдая над своей несчастной долей.  

Чужое горе — магнит для скучающих дураков, желающих доказать, что они умнее других. Солидно так порезвилась под этой темой орда всяких разных бесплатных советчиков. Каждый по мере умственных сил и своей распущенности.

Кто-то советовал Иоланде прикупить сексуальное белье, кто-то топил за ролевые игры, а большинство кричало большими буквами: БРОСАЙ ЭТОГО НЕБЛАГОДАРНОГО НЕГОДЯЯ!

Обычно я не вписываюсь в такое, но, то ли из-за того, что все еще кровоточила рана после истории с Ларисой, то ли я сам незаметно превратился скучающего дурака. В общем сел я и стал писать Иоланде ответ, и вот, что у меня получилось:

“Здравствуйте уважаемая Иоланда, скорблю вместе с вами, чувствую боль каждой клеточкой своего организма,  — написал я не без некоторого ехидства, — Но, с чего это вы вдруг решили, что первоначальная увлеченность вашего мужа это норма, а его теперешнее охлаждение — непонятная аномалия. А может, все наоборот? 

Не задумывались ли вы над тем, что увлеченность мужа — лишь обман, а охлаждение — это прозрение?”. Я никогда не стал вам бы писать, если бы и со мной не случилось нечто похожее…(дальше я описал историю с Ларисой, не в двух словах и не в двух предложениях, но постарался без лишних подробностей)...

Теперь вы согласитесь, наверно, — продолжил я, — что истории эти во много похожи, только красота Ларисы — такой чудовищный обман, что не почувствовать его я не мог, впрочем, как и все другие, отсюда и моя такая нерешительность. Но все равно, не попадись мне на глаза, эти несчастные прожилки, я бы мог оказаться, в положении вашего мужа.

Так стоит ли цепляться за обман, может лучше быть чем-то стоящим, чем казаться им? Сходите не в косметический  салон, а в библиотеку, запишитесь не на фитнес, а на шахматы, научитесь готовить борщ, и печь пирожки. И тогда будет вам счастье!”

Ну конечно же, куриное королевство тут же набросилось на меня и принялось клевать. Вот, какие вы, мужики: жестокие, черствые, бездушные, глупые и не место вам вообще на женском форуме. А вот Иоалнда, кажется, почти поверила мне.

“Здравствуйте уважаемый Голос_Разума, — подражая моему тону, ответила она. — Ну, допустим, вы правы, и я послушаюсь ваших ‘мудрых’ советов. Освою борщ, пирожки и шахматы. И возможно даже стану такой же ‘умной’ как вы. Но ответьте мне мне, только честно, кого выберет нормальный мужик, умную меня, или мою глупую, но красивую подругу?  Кого выберете вы? Почему-то, уверена, что не меня. Хотя, может я ошибаюсь, жду вашего ответа, уважаемый Голос_Разума”.

И хотя в тоне Иоланды я узнал свой, от него меня хорошо так покорежило. Кипя от ярости, тут же бросился я сочинять ответ, намереваясь написать что-нибудь обидное. Но злость, плохой советчик. Слова не шли мне в голову, а те что удалось написать, казались безобидными, детскими и глупыми. Так что я решил отложить ответ на завтра.

Но следующим утром я уже остыл, перечитал ответ Иоланды, и подумал, что она возможно, в чем-то и права. Спрос порождает предложение, а предложение спрос. Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь вырваться из этого круга.