Дверь открылась и в кабинет, не утруждая себя даже формальным «можно войти» или «вы не заняты Викентий Павлович», вошёл начальник особого отдела дивизии Щукин. Отодвинув ногой в сторону табурет напротив рабочего стола начальника госпиталя, он замер, над доктором буравя его взглядом. Всё-таки фамилия Николаю Николаевичу очень подходила, было в ней что-то такое … хищное.  

- Чем обязан?  

Скривив недовольную гримасу, особист произнёс:  

- Что вы намерены делать с Воропаевым?  

- Ну, ранение не тяжёлое. Кость не задета, думаю денька через три …  

- Перестаньте нести чушь! - стукнул кулаком по столешнице, Щукин.  

Взглянув на удивленно раскрытые глаза хозяина кабинета, и поняв, что переборщил, Николай Николаевич плюхнулся на стоящий позади него табурет, выдохнул воздух сквозь сжатые зубы и продолжил:  

- Вы же прекрасно понимаете, о чём я. Меня беспокоит его душевное здоровье … или как там у вас врачей это называется?  

Кашлянув, Забелин налил себе из графина в стакан воды и продолжил:  

- И психиатр и психолог не нашли у него никаких отклонений.  

Щукин подпрыгнул со своего места и, спрятав руки в карманы галифе буквально прокричал:  

- То есть вы считаете, что у него все дома?  

Сделав несколько глотков воды из стакана, начальник госпиталя, вытер губы тыльной стороной ладони и пояснил:  

- Вы сами потребовали вызвать других специалистов, так как медицинское заключение наших вас не устроило. Столичные врачи всего лишь подтвердили наш диагноз.  

- Какой диагноз?! – снова подпрыгнул на месте особист.  

- Психическое здоровье Воропаева в норме. Никаких отклонений нет.  

Вытянув из кармана брюк огромный платок, Щукин долго высмаркивался в него, а затем абсолютно успокоившись, снова сел на своё место.  

- И вас не настораживает тот факт, что он видел того чего не было и быть не могло?  

Этот разговор нервировал Забелина, но как человек ответственный и здравомыслящий, он понимал, что избежать его не удастся.  

- Парень герой. Сколько там он немцев убил? Пятьдесят восемь, шестьдесят?  

- Шестьдесят четыре, официально подтверждённых.  

- Ну, вот видите. Целые сутки он в одиночку сражался с противником среди мёртвых тел своих товарищей. Возможно, у него был стресс, который и вызвал временные галлюцинации.  

Пододвинув табурет к рабочему столу собеседника, особист почти шёпотом спросил:  

- А признаки стрессового состояния у него обнаружены?  

- Нет. Не обнаружены, - развёл руками в стороны Забелин. – Но это же психиатрия, с полной уверенностью сказать что-либо трудно. Вы же не сомневаетесь в его подвиге?  

- Конечно, нет. Есть куча фактов подтверждающих его отважное поведение. К тому же у нас имеются показания красноармейца Каримова, который почти сутки находился на позиции корректировщика и всё видел собственными глазами в бинокль.  

- Ну, вот видите. Что же вам ещё нужно?  

Снова стукнув кулаком по столу, от чего стакан с остатками воды подпрыгнул и перевернулся, Николай Николаевич проорал:  

- Вы что не понимаете? Возможно, даже, скорее всего, Воропаева представят к званию Героя Советского Союза. Его будут фотографировать, брать у него интервью, повезут в Москву для встречи с нашим руководством. Не исключаю такой возможности, что товарищ Ворошилов или даже сам товарищ Сталин попросят его рассказать о подвиге. А вдруг он ляпнет им про этого старика, который будто бы сидел с ним целые сутки в окопе?  

Смахнув с зелёного сукна капли воды, начальник госпиталя посмотрел на Щукина.  

- Ну, он же не идиот. Поговорите с ним.  

- В этом всё и дело. Если он адекватный человек и ваши врачи правы, то проблем нет. Воропаев забудет про своего старика, и будет наслаждаться заслуженной славой. А если доктора ошиблись, … тогда место ему не в рядах Красной армии, а в психиатрической лечебнице.  

Вынув из нагрудного кармана мундира портсигар, Щукин достал папиросу и постучал ей по металлической крышке коробочки.  

- Николай Николаевич вы, что предлагаете отправить парня в дурдом? – не веря своим ушам, спросил Забелин.  

Прикурив от зажигалки и выпустив из ноздрей струйки дыма, особист, пристально взглянул на начальника госпиталя.  

- А вы предлагаете отправить в Москву сумасшедшего? Понимаете, чем это грозит?  

- Вы сгущаете краски.  

- Возможно, но проверить так это или нет, не собираюсь.  

Вытерев рукавом пот, выступивший на лбу, Забелин молча уставился в окно, за которым вовсю хозяйничал последний весенний месяц.  

Потушив папиросу в бронзовой пепельнице стоящей на столе, Щукин медленно, с какой-то садистской тщательностью, положил перед хозяином кабинета два листка бумаги.  

- Не позднее, чем завтра, вы как начальник госпиталя должны принять решение насчёт Воропаева. Верхний бланк – принудительная госпитализация, нижний - выписка по выздоровлению.  

Дверь кабинета бесшумно закрылась, и о визите особиста напоминал только запах папирос всё ещё витавший в воздухе.  

- Тоже мне вершитель судеб, - тихо произнёс себе под нос Забелин, вставая на ноги. Одной рукой он подцепил со стола бланки, а другой снял с вешалки белый медицинский халат. Набросив его на плечи, он вышел из кабинета.  

* * *  

Воропаев в одиночестве сидел в своей палате и также как Забелин всего несколько минут назад, смотрел в окно, наслаждаясь весенней погодой.  

Больничная пижама, серый шерстяной халат, матерчатые тапочки на босу ногу, так не вязались с образом отважного героя целые сутки в одиночку ведущего бой с превосходящими силами противника. Сейчас перед Викентием Павловичем сидел рядовой пациент с забинтованной рукой на перевязи и синяками под глазами.  

- Здравствуйте Александр, меня зовут Викентий Павлович. Я начальник этого госпиталя.  

Воропаев устало взглянул на врача.  

- Наверное, именно вы будете принимать решение о моём будущем? Щукин мне всё подробно объяснил.  

Желваки заиграли на скулах солдата.  

- Так куда меня, к психам или разрешите вернуться в часть?  

Забелин присел на пустующую кровать соседа Воропаева, нащупав пальцами руки, жгущие его бедро бланки в кармане халата.  

- Давай так, ты расскажешь мне что произошло, а я обещаю разобраться и не принимать скоропалительных решений. Согласен?  

- Согласен.  

Вздохнув солдат, наверное, уже в двадцатый раз начал пересказывать свою историю.  

- 14 апреля 1942 года моя рота заняла высоту между деревнями Маслово и Пастухово. Нас было восемьдесят шесть человек.  

Громко сглотнув слюну, он продолжил:  

- Немцы атаковали наши позиции весь день и всю ночь. Мы подбили шесть танков и четыре бронетранспортёра, уничтожили почти сотню пехоты и нескольких мотоциклистов. К утру нас осталось только двое – я и Коля Михеев, который был серьёзно ранен в живот. Я пытался оказать ему помощь, но к полудню он скончался.  

Видно было, что воспоминания о смерти товарищей приносят боль Воропаеву. Крепко сжав кулак на здоровой руке, он опустил глаза в пол и немного помолчав, продолжил:  

- Примерно через час после смерти Николая немецкая пехота вновь пошла в атаку. Я перемещался по окопу и стрелял, стрелял, стрелял. Скольких убил, точно сказать не могу, но думаю не менее дюжины.  

- Говорят ты «Ворошиловский стрелок»? – спросил Забелин, стремясь отвлечь парня от мыслей о погибших сослуживцах и боясь, что он замкнётся и замолчит.  

- Да. Значок получил ещё в учёбке.  

- А где ты брал патроны, чтобы вести бой?  

Махнув здоровой рукой в сторону окна, как будто врач мог что-то там увидеть, солдат пояснил:  

- Я стрелял из винтовки. Пробежался вдоль наших позиций, обшарил тела ребят и набрал целую каску для трёхлинейки.  

- Что было дальше?  

- Когда фрицы отступили, вернулся к телу Николая. Привёл себя в порядок: одел чистую гимнастёрку, сапоги почистил, вымыл лицо.  

- Зачем?  

- Я прекрасно понимал, что следующий бой для меня будет последним. Немцы наверняка догадались, что я остался один, - пояснил Воропаев, залившись краской стыда. - Да и устал я если честно. Хотел, чтобы всё закончилось, побыстрее.  

- Ты был ранен, контужен? – подался вперёд Забелин.  

Помотав головой чуть сильнее, чем нужно, солдат впился глазами в начальника госпиталя.  

- Нет. У меня было несколько царапин на руках и ногах, но никаких серьёзных травм … и голова в полном порядке. Я был в своём уме.  

Последнюю фразу, он почти выкрикнул.  

- Продолжай дальше.  

- В общем, я приготовился. Винтовку почистил, патроны разложил, лопатку для рукопашной наточил. Отвлёкся буквально на несколько секунд, а когда повернулся к телу товарища, увидел ЕГО.  

- Кого?  

- Ну, деда этого, о котором мне нельзя никому рассказывать.  

- Как он выглядел?  

Солдат пожал плечами.  

- Обычно. Старый, седой, с усами. Таких в наших деревнях много.  

- Это понятно. Но одет то он во что был?  

- Потёртые сапоги, поношенные синие галифе с лампасами, фуражка с красным околышем без кокарды, гимнастёрка вот на нём была, но не современная, застиранная, даже цвета не различить.  

- Так может старик просто в окоп запрыгнул, а ты и не заметил, – облокотившись на спинку кровати, спросил Забелин.  

Категорично рубанув ладонью в воздухе, Воропаев возразил:  

- Это невозможно. Я уже думал об этом. Он бы всё равно попался мне на глаза, будь это так. Да и откуда он пришёл? В округе ни одной целой деревни не осталось. Масловчан ещё в феврале в Германию угнали.  

Примирительно подняв руки вверх, начальник госпиталя сменил взбудоражившую пациента тему.  

- И этот дед начал тебе помогать? Сражался с оружием в руках?  

- Да что вы доктор. Он наоборот мешал мне, злил, насмехался и …, - солдат споткнулся на полуслове и несколько секунд замолчал. – По крайней мере, я так тогда считал.  

- А сейчас считаешь по-другому?  

- Понимаете, дед этот даже с места не поднимался. Целые сутки так и просидел рядом с телом Николая. Сначала он начал надо мной посмеиваться. Дескать причесался, заправился, намылился сдастся на милость врагу. Не говорил, что я трус, но намекал.  

- Но ты же вроде собирался с оружием в руках встретить противника?  

- То-то и оно, я ему говорил, но он всё равно утверждал, что это трусость. В общем, разозлил он меня так, что я решил ему показать на что способен.  

- Отбил атаку?  

- Отбил. Вот тогда меня первый раз и ранило.  

- А старик что?  

Ничего. Сидел на своём месте и нес какую-то чушь про царя, русско-турецкую войну, как он немцев бил в каком-то там году. Я просил его уйти или замолчать на худой конец …  

- Давай, давай, рассказывай дальше.  

- Ну, вот так мы кусались, а потом началась ещё одна атака. Я снова справился, правда, меня чуть гранатами не закидали. Зато разжился немецким автоматом.  

- А собеседник твой, что делал?  

- Всё то же. Самокрутками попыхивал и улыбался.  

Пододвинувшись поближе к Забелину Воропаев доверительным тоном произнёс:  

- У него был такой матерчатый кисет для махорки, с изображением павлина. У птицы вместо глаза маленький зелёный камушек. Заметная вещь. Я такой никогда не видел.  

Начальник госпиталя внимательно взглянул на собеседника, впервые подумав, что солдат не в себе, но всё же продолжил.  

- Старик этот что-нибудь ещё рассказывал про себя?  

- Он много чего рассказывал. Вот только меня слегка оглушило взрывом, и слышал я не очень. Потом ночь наступила. Мне так спать захотелось, что сморило меня. Всё-таки двое суток на ногах. А проснулся я от того, что дед прокричал мне что-то в самое ухо. Глаза открыл, а трое фрицев уже в окопе. Еле с ними справился.  

- Старик помог?  

- Нет. Он даже глазом не моргнул пока мы там, в грязи катались. Сидел, смотрел на меня и скалился.  

Встав с кровати, Воропаев прошёлся по комнате.  

- Извините, ноги затекли. Можно я буду ходить? Мне так легче.  

- Делай, что хочешь.  

Благодарно кивнув, солдат, продолжил свой рассказ.  

- У мёртвых немцев, которые в гости ко мне без спросу пришли, я забрал несколько гранат, патроны и банку тушёнки. Правда поесть мне так и не дали. Только жестянку откупорил как дед мне и говорит: «Бросай всё, они снова здесь».  

- А ты что?  

- Хотел было его послать куда подальше, но что-то заставило меня выглянуть из окопа и пустить в небо сигнальную ракету. Фрицы буквально в нескольких шагах от меня замерли.  

- Снова был бой?  

- Самый короткий и самый страшный в моей жизни. Меня снова ранили, но немцев я человек двадцать положил. Все автоматные патроны расстрелял до железки и гранаты израсходовал. Перевязал себя как смог.  

Потрогав здоровой рукой забинтованную, Воропаев, снова погрузился в воспоминания:  

- До утра мне дед рассказывал свои байки не давая заснуть. Потом я вроде как снова отключился, так этот изверг меня так тряхнул, что я чуть все зубу во рту не переломал.  

- То есть старик подошёл к тебе и разбудил?  

Наверное. Не знаю. Я когда глаза открыл он сидел рядом с Николаем.  

- А закурить он тебе предлагал?  

- Так я не курящий.  

- Продолжай рассказ.  

- Так это конец. Примерно пару часов я отстреливался из винтовки, а когда патроны кончились снова приполз в свой окоп. Дед усы пригладил пальцами и говорит: «Ты Сашка потерпи, совсем немного осталось». И исчез.  

- Что значит исчез?  

- А то и значит - моргнул, а его нет. Я немного поискал старика, а потом снова сознание потерял. Очнулся уже в госпитале.  

Некоторое время в палате царила абсолютная тишина, а затем Забелин, протерев стёкла очков рукавом халата сказал:  

- Ты уверен, что старик этот тебе не привиделся. Потому как корректировщик, наблюдавший за тобой, никого не видел.  

Взъерошив волосы на голове, Воропаев ответил:  

- Да ни в чём я не уверен. Рассказал всё, как было. Никаких чудес дед мне не показывал. Болтал всё время, именно этим меня и спас. Погибнуть глупо не дал, будил, предупреждал. Кто он такой? Ангел? Призрак? Галлюцинация?  

- А он не похож ни на кого из твоих родственников? Бывает, что во время стрессовой ситуации мы подсознательно …  

Солдат резко дёрнул плечами, от чего халат с плеч, упал на пол.  

- Да не знаю я своих родственников доктор, я детдомовский! Ради бога отпустите меня обратно в мою часть, не надо мне ничего, я буду молчать как рыба!  

* * *  

Впечатления от общения с Воропаевым были противоречивыми. С одной стороны, он не был похож на умалишённого, но с другой, приходил в сильнейшее возбуждение только от одного намёка на то, что всё происходящее было видением. Парень был с характером, и достаточно было вспомнить, как яростно он отрицал появление старика в окопе простым и легко объяснимым способом. В чём-то Щукин был всё же прав. В общем, было о чём подумать.  

Вернувшись в кабинет, Забелин положил перед собой оба бланка и долго смотрел на них, не решаясь взять ручку и подписать какой-либо.  

Воропаев герой и сомнений никаких быть не может. Конечно, в минуты опасности и стресса он мог создать себе воображаемого помощника, который бы поддержал его и помог выжить. Это странно, но подобные случаи медицине известны. Например, это мог быть его друг Николай, к которому солдат явно испытывал привязанность. Однако когда всё закончилось, Александр должен был чётко разграничить вымысел и реальность. Этого, к сожалению не произошло. Возможно, за подвиг заплачено слишком большая цена и это расшатало психическое здоровье Воропаева. Чего только стоит упоминание о кисете с павлином. Скорее всего, это первый тревожный звоночек. Парень упорствует и начинает погружаться в свой бред, детализируя его. Ничего такого обследующим его специалистам он не говорил, а значит, положение ухудшается. Уже было, совсем решив подписать бланк о госпитализации и даже протянув к нему руку, Забелин был остановлен телефонным звонком.  

- Слушаю.  

- Викентий Павлович раненых привезли. Мы не справляемся, спуститесь, пожалуйста, - прострекотала в трубку дежурная медсестра.  

Следующие восемь часов слились для Забелина в сплошную кашу из криков раненных и умирающих бойцов, брызг крови, отданных распоряжений и пяти срочных операций, которые он проводил лично.  

Когда солнце взошло, и робкие лучики наполнили окружающий мир новыми красками, начальник госпиталя вышел на улицу и присев на деревянную скамейку у входа, трясущимися руками попытался зажечь папиросу. Рядом с ним сидело двое: старуха, обнимавшая во сне мешок с вещами и старик, глядевший на небо. Удивляться тому, что даже в такое время здесь кто-то был, не приходилось. Родственники ехали к своим сыновьям, дочерям, внукам и просто знакомым стремясь узнать о здоровье, привезти немудрёный гостинчик, неистово надеясь просто успеть. То ли ещё будет завтра.  

- Что мил человек, досталось вам сегодня? – щёлкнув допотопной зажигалкой перед носом Забелина спросил старик.  

Прикурив начальник госпиталя благодарно кивнул.  

- Работа у нас такая.  

- Да, не позавидуешь.  

- Это ещё что. Вот бывает боец цел остался и выздоравливает, а невредимым его назвать нельзя. Что-то ломается внутри, иногда даже насовсем.  

- А как же уважаемый по-другому то будет? Война дело тяжёлое, опасное. Каждый её по-своему воспринимает, но пропускает через себя до последней капельки.  

Бабка на скамейки всхрапнула и что-то промямлила во сне, ещё крепче прижав к себе брезентовый мешок.  

- То-то и оно дедушка, то-то и оно.  

Пододвинувшись к Забелину, старый философ улыбнулся и, стараясь не разбудить старуху тихо сказал:  

- Для нас русских нет ничего страшнее, чем остаться в одиночестве. Пока мы едины и нам есть, что защищать победить нас невозможно. Никому не удавалось.  

- А если всё же остался один.  

- Один это не тогда когда в одиночестве, - крякнул в усы старик. Один это когда защищать нечего, и людей вокруг нет.  

- Людей?  

- Да уважаемый, ЛЮДЕЙ. Ради которых и погибнуть не жалко. Слава богу, Россия ими богата.  

Старик тоже начал дымить папироской, и клубы дыма окутывали их в утренней прохладе словно саван. Подумав, что выбрал неудачное сравнение, Забелин сплюнул через плечо и постучал по дереву.  

- Вот вы долгую жизнь прожили, скажите, а чудеса бывают?  

- Бывают, а как же милейший. Вот только не все их достойны, я так считаю. Такие есть, кто пройдёт мимо чуда и не заметит его. Им хоть кол на голове теши, не поймут ничего. А вот Сашка два раза рассвет встретил ворогу назло и это чудо. Духом не пал, его и подтолкнуть то всего маненько надо было.  

Начальник госпиталя вздрогнул и выронил недокуренную папиросу, которая упала на галифе и прожгла в них дырку. Чертыхнувшись, он соскочил со скамейки, качнув её, бабка снова всхрапнула и попросила кого-то закрыть окно. Только сейчас Забелин внимательно разглядел своего собеседника. Лампасы, фуражка с красным околышем без кокарды, и вечная улыбка на губах, но не злорадная - отцовская. Нет, скорее дедовская, всёпонимающая. Всё как описывал Воропаев.  

- Вы …, вы кто?  

Разгладив седые усы пальцами, дед, внимательно посмотрел на стоящего перед ним доктора и сказал, чётко произнося каждое слово:  

- Я это я. А ты уважаемый кто будешь?  

Викентий Павлович, словно мальчишка, бежал по лестнице на последний этаж, перепрыгивая через несколько ступенек за раз. Сердце билось часто, но ровно. Оказавшись на третьем, он, напугав медсестру, протопал по коридору и ворвался в свой кабинет. Подбежав к столу, врач схватил со столешницы бланк принудительной госпитализации и, порвав его на мелкие клочки, выбросил в корзину для мусора, твёрдо решив сегодня же, ещё раз поговорит с Воропаевым, чтобы успокоить парня и объяснить ему, что он не сумасшедший. Ведь заразного безумия не бывает. Забелин не успокоился, пока не заполнил выписку и не спрятал в карман гимнастерки, довольно похлопав себя по груди.  

- Уф-ф-ф. Так-то оно лучше будет.  

Только сейчас начальник госпиталя заметил, что всё ещё сжимал в руке полупустой кисет с павлином, который подмигивал ему зелёным глазом в виде камушка.