День страха известного

За окном вдруг стало тихо.

Николай приоткрыл глаза и недоверчиво поглядел на часы. Три часа двадцать две минуты ночного времени. В комнате было светло, полоса утреннего солнца почти доползла до лица. Это смущало. Николай еще раз взглянул на часы. Внимательнее. Секундная стрелка с сухим цокотом преодолевала два деления, а потом пугливо отступала назад.

- Батарейка, - постарался запомнить парень.

Батарейка. Батарейка.Б…

Он сонливо сощурился и принялся задремывать, чуть сместив обрюзгшее лицо в сторону от светового копья.

БР-Р-Р-Р-Р-З-З-З-Ж-Ж!!!

Николай, не вздрагивая, проснулся и снова поглядел на часы. Вспомнил. Запустил пальцы в прохладу подподушечного пространства и вытащил мобильный телефон.

Восемь часов, восемь минут.

Прислушиваясь к мотоциклетному рычанию газонокосилки, Николай думал о том, что некоторые (чаще досадные) явления распространяются независимо от объективной реальности. Вот к примеру… Спальный район, стоящий на цементе тридцатых годов, удивительных примерах человеческой приспособляемости и экономии на контрацептивах. Здесь весной не убирают мусор, - его скрывают выбившиеся на полметра травы. Здесь капитальный ремонт подъездов это лишь идея, почти утопия, что-то вроде озеленения Марса. Здесьземли минимализма. Наделы суконной бедности.

Но даже здесь, в субботу, найдется человек, который по приказу какого-то враждебного разума начнет ранним утром подстригать под твоими окнами траву. Которая, кстати, должна маскировать мусор.

В Николае, правда, теплилась еще слабая надежда на то, что ему все же удастся переждать. Перетерпеть, как-нибудь удачно расположиться на липнущей к коже простыне. Он пытался верить, и…

И тут в комнату, миновав слету открытую форточку, залетел шершень. Мрачно жужжа, он заложил вираж вокруг плафона и вернулся к окну. Там, по традиции, ударился в стекло и принялся таранить его, постукивая и шелестя.

- Ясно, - сказал себе Николай.

Он поднялся, и, прислушиваясь к маневрам шершня, застелил простынь покрывалом. Потом взял со спинки дивана толстый том.

Хлоп!

Парень отер обложку занавеской, положил книгу на подоконник, и поплелся через зал в уборную. Откуда-то спрыгнул кот, побежал следом сипло взмяргивая со сна

- Что, жрать хочешь, кошатина? – равнодушно спросил Николай. – Хо-о-о-чешь.

Кот откликался в том смысле, что, да, неплохо бы.

Минут через пятнадцать Николай, уже на кухне, тупо глядел на него, нарезая колбасу к завтраку. Он отрезал два куска и потянулся к хлебнице. В ней он обнаружил обрезанный со всех сторон фрагмент пшеничной буханки, которая выглядела как археологический артефакт.

- Так, - сказал Николай, рассматривая находку. - Плесень.

Хлеб с каменным стуком улетел в мусорное ведро.

- Мягр!

Николай бросил коту круг колбасы, а сам сжевал второй.

- Хлеб… Что там еще? Батарейка.

Парень хлебнул чаю.

- Сахар. Тебе чего-нибудь взять?

Кот не ответил. Жрал колбасу.

На лестничной площадке было холодно, серо и пустынно как в новостройке. Этажом выше кто-то глухо долбил кулаком в железную дверь и раздраженно орал:

- Валера ты готов? Валера, открывай, Валера! Опоздаем, Валька! Ай-с-с…

Николай молча слушал, складывая квадратом пакет. Пакет был затертый, весь в царапинах. С новогодней елкой и надписью "хеппи ню иар". Под елкой раньше можно было увидеть культурный гибрид Деда Мороза и Санта Клауса в шубе, но с черным широким ремнем. Он доставал из широкого мешка возбужденную снегурочку. Картинка как бы наглядно демонстрировала широту взглядов и гибкость основ. К сожалению, массивная грудь снегурочки, давно исчезла.

Сверху сбежал молодой человек с рюкзаком-глыбой за спиной. С такими обычно принято отыскивать новые, незасранные туристические мекки. Парень облизывал рану на ребре ладони и глядел под ноги.

Николай предупредительно отошел в сторону. Турист, как ящерица, обратил внимание на движение.

- О!

Николаю это начало не понравилось. Слишком много энтузиазма класса «вот кто мне нужен» было в этом восклицании.

- Нет, - просто сказал Николай.

- Что, нет? – опешил турист. – Ты ведь тут живешь? Вальку знаешь?

- Нет.

- Да ну как же нет! Он такой вихрастый, пятно на щеке…

Турист принялся на ходу составлять фоторобот Вальки. Николай почувствовал остервенение. Есть такой тип людей, которые не умеют читать выражения лиц. И наблюдать интонацию чужой речи. Они настолько полны энергии, что в любых разговорах им хватает только собственного воодушевления и бодрости.

Как жаль, что не бывает книг размером со строительную плиту.

Наверху защелкали замки. Кто-то, шумно сопя и гремя жестью, выбирался наружу.

- Валька! – радостно заорал турист.

Он помчался наверх, опасно раскачиваясь вместе со своим титаническим рюкзаком.

Спустившись вниз, Николай брезгливо вытащил из почтовых ящиков рекламные листы. У подъезда он втиснул их в урну, между пивными бутылкой и сломанным детским ксилофоном.

Неуверенно забираясь выше, пригревало солнце. На него наплывали подсвеченные желтым перистые облака. Николай опустил взгляд и пониже опустил козырек бейсболки. Он вышел на дорожку между домами и увидел пазик, вокруг которого прогуливались сородичи нерадивого Вальки и его шумного товарища. С балконов соседнего дома за ними недобро наблюдали две бабки средней сварливости и одна тетка с угрожающе приоткрытым ртом.

Дело было в том, что во дворе, рядом с автобусом и слоняющимися путешественниками реяло на детских турниках желтоватое белье.

- Молодой человек! Вы там не видели двоих наших?! Там один такой вихрастый должен быть, с пятном!..

- Он умер, - коротко бросил Николай.

- А Толя?!

Иисусе, подумал парень. Они что, серьёзно? Ему сразу же вспомнился анекдот про еврея и борщ.

- Тоже умер. Все умерли.

- Да сколько можно ждать? – возопил кто-то из недр пазика. – Уедем сейчас, будут знать. Пить хочу! Тоня, достань воды!

- Доставай сам, че!

- Водитель, езжай! Пацаныезжаем, пацаны! Эй, шутник, умеешь водить?

Обойдя свой дом, он увидел газонокосильщика. Тот прислонил свой заляпанный зеленью инструмент к стене дома и бездарно изображал внимание. Ему читали нотацию, длинную как свитки китайских императоров. С элементами мемуаров.

- Я эти тюльпаны привез из турции! - громко вспоминал нагретый кухонными парами дед. Он утирал влажную ряшку салфеткой с цыплятами и неторопливо разорялся. Его трибуна в окне первого этажа, была надежной, а у слушателя под ногами лежали подрубленные цветы.

- Они для внутреннего рынка были. На виллы, в сады, для облагораживания туристических зон. В дворец президента. На клумбы. Вы понимаете, меня? Прекрасные, здоровые луковицы. Лучшее в мире! Ведь даже в Голландию, тюльпан попал из Турции.

- Газон в таком состоянии, что их просто не...

Защита была вялой. Нагретый дед брал пустые позиции, но тон его не ослабевал.

- Так вот вы смотрите! Под ноги смотреть надо. Вы специалист. Вы же не во ржи. Здесь преддомовая территория. Здесь облагорожено. Это наши личные посадки. Я садил здесь алое, но оно не прижилось. Я садил персик и лимон! Они не приживаются, потому что ответственные люди - безответсвенны. Не смотрят под ноги. Элементарно.

Ему что-то пробормотали в ответ.

- Эх, молодежь!

Господи, подумал Николай. Мое любимое. В транспорте. Во дворе. В больницах. Везде одно и то же. Сопляки. Воспитание. Молодежь. Полжизни писали друг на друга доносы, сидели по тюрьмам, тащили с заводов все что плохо лежит, спокойно глядели как разваливалась их идеология и теперь рассказывают нам, что мы - говно.

Это ведь даже не те уже, кто страну защищал от серой гидры. Это - после. И все равно туда же. Уважение. Трепет перед накопленной мудростью.

Да бог с ним. В голову лезли какие-то мажорные высказывания, пополам с максимализмом и злобой не выспавшегося человека. В самом деле, жалко цветы. Что я в конце концов знаю об их времени? Поставил как-то Сталин к стенке миллиард человек... А Брежнев ему и говорит... У-у-вуза, тха-авищи.. Ну вот. Сплошные карикатуры в голове. В конце концов, должен же человек с кем-то разговаривать. Хотя бы с газонокосильщиком. Разговор с газонокосильшиком. Основные тезисы: жизнь дана нам, чтобы смотреть под ноги. Будучи не во ржи, сохраняй бдительность.

Николай, не оборачиваясь, шел по асфальтовой тропке, давно расколовшейся, осевшей по краям. Ее насквозь пробивали сорняки. Это был путь смиренного человека, готового перешагивать преграды, в виде корневищ древних тополей, которые, каждый в отдельности, дали уже столько пуха, что хватило бы на пухогенную катастрофу. Он засыпал бы, не тревожась, пол-мира. Замедлив, или остановив человеческую историю. И немногочисленные толпы вырождающихся дикарей жгли и жгли его огнем. Пух шипел бы, испаряясь, но все равно наступал бы, как пустыня на Дубай.

На пути появились два здания. Оба здания были одинаковой планировки, одинакового серого кирпича. Только окнами они различались. Пластиковые, новые. И - старые, с щербатыми рамами, проданными стеклами. Первый дом занимал ЖЭК и библиотека имени Чехова. А напротив - не уникальный, но колоритный заповедник не унываюшей пьяни.

Как и на что жила эта пьянь было совершенно непонятно. Представить их работающими - совершить непростой трюк, нагрузив фантазию до предела. Но летом, каждый вечер, население его, вылезало на пикники. Прямо перед домом. Оно что-то ело, что-то пило. Что-то жарило на маленьком мангале. Это опять наводило на мысль о поддатливой природе причинно-следственных связей. Они плодились, чем-то умудряясь вскармливать и потомство. Кошек в районе было много. Но их никто не ловил и не заготавливал. Возможно, Николай видел только то, что ему дозволено было видеть. На самом деле, этот барак был, конечно, тайной штаб-квартирой массонов, которая мимикрировала под среду. И в особенные ночи, алкаши резким движением руки сбрасывали посуду со стола, и клали на ее место списки. Кто угрожает власти великого ока? Этот Н. странно глядит. Он подозревает. Это должен быть несчастный случай, братья. Мы будем посылать к нему нано-роботов замаскированных под шершней, пока один из них не вонзит ему ядовитое жало в восемь утра.

Телефон тренькнул, о чем-то предупреждая. Николай посмотрел. Новостная рассылка. "Санкции будут продлены..." От забора до заката, - подумал Николай. Раньше человек мог услышать за день пару плохих новостей. Что-нибудь вроде: знаешь икса? Икс погиб на поле! Его заклевали перепелы. Во время жатвы он потревожил их гнезда и эти дьявольские твари не оставили от него даже запаха.

Интернет дал нам возможность узнать о любом говне, которое может никак нас не касаться. Но это говно маленьким черным камушком упадет к нам в душу. А сколько его там уже? Тонны четыре гравия?

С каждым днем шаг становится тяжелее.

Ему вдруг расхотелось просто идти в магазин. Захотелось в центр. К людям. К здоровому общению. К цивилизации. К комбо-наборам "шаурма плюс каппучино" за сто девяносто рублей, наконец.

Он сел в троллейбус. Кондуктор был мужчина. Крупный и хорошо постриженный. Он взял плату с Николая и вернулся к своим баранам. А именно: вытуриванию безбилетника. Это было чем-то вроде специальной олимпиады. Объяснить человеку, что он должен отдать двадцать рублей. Первое место обычно доставалось водителю, который останавливал транспорт и кричал в громкую свзяь.

На этот раз это был какой-то басовитый тип, который добивался расположения женщины, сидящей впереди него. Женщина была полной, болезненной, с тростью. Он был здоровым, дебиловатым, даже не настойчивым, а просто упертым. Безнадежно и угнетающе упертым, как умалишенный черпающий воду вилкой.

Из разговора стало ясно, что он помог ей донести раму от картины и теперь надеется на близость. Даже рассчитывает. Даже располагает уверенностью. Баба была откровенно страшная. Но Николай за свою жизнь уяснил правило: порят всех. Слава богу с исключениями. Вот сейчас должно быть такое исключение, но долдон этот просил, настаивал, уговаривал, одновременно отмахиваясь от хорошо стриженного кондуктора.

В конце концов эти двое вышли. Возможно он таки отберет у нее трость, что бы не убежала и так же безнадежно начнет насиловать.

Николай начал думать о том, что когда работаешь с людьми, начинаешь замечать, что подавляющее большинство из них - люди не симпатичные. Буквально, в плане физическом. И что это когда-нибудь приведет к тому, что не симпатичное большинство отожмет планету у красивого большинства и тогда конкурсы красоты приобретут совершенно иные стандарты. Жури, например, будет пересчитывать у конкурсанток зубы и смотреть, чтобы нос был не короче длины ладони.

Он вышел в центре. Было рано, но у модного кафе уже стояли они. Люди с парилками. Николай-то, дурак, думал, что последняя степень нехватки внимания, это дыры по всему телу, заткнутые железом. Или татуировки на голенях. Николай знал одного парня, который набил на голени лицо известной модели. Так как голень была мужская, лицо модели странно глядело на свидетелей своего позора сквозь густой и рыжеватый волосяной покров. Складывалось впечатление, что она плохо следила за своей внешностью.

Так вот, это все херня, честно.

Парилки - вот сегодняшний венец демонстративности и вызова проклятому закоснелому обществу. Оглушительный вопль "ну посмотрите же на меня!!!", заключающийся в выдыхании кошмарных облаков вонючего пара. Парилка выглядела как электронная сигарета, но была, вроде бы, технологичнее. В нее заливалась какая-то жижа, которая была на 95 процентов безопаснее табака. Так говорили адепты парилок. Чего они не говорили, и видимо никогда, об этом не задумывались, так это: зачем психически здоровому человеку нужно дышать паром? Возможно они представляли себя драконами. Или ифритами. Или относились к этому своему увлечению не так серьезно как Николай думал. Всегда был шанс, что Николай страдал синдромом бабки и просто не любил новое. Он брал это в расчет и долго про себя не разорялся. Просто проходил мимо.

Он любил заходить в суши-бар, открытый в кинотеатре. Это было удобно. Можно было пожрать, а потом посмотреть. Или наоборот. А еще там была официантка с грудью. Из симпатичного меньшинства. Аркас жрал свои сраные роллы и думал о том, как поливает ее титьки соевым соусом, а соски мажет васаби. А потом слизывает. Потом он думал, что японцы все-таки молодцы, хоть и националисты. И что им можно простить все, за эти роллы, которые когда-то придумали их самые бедные бедняки и зацензуренный хентай, и язык, которому хрен научишься, и то, что живут они лучше. И даже их сумасшедшие телепередачи, где надо по голой жопе, просунутой в фанеру, угадать чья она. Иногда не только визуально.

Потом он пошел на набережную, так ничего ни откуда и не слизав и ни чего не намазав. Он замечал, что девушки им интересуются, но эта робость природная, черт бы ее подрал совсем. И эти, черт бы их подрал совсем, комплексы затворника.

Он сидел на скамейке и глядел на пруд. Какой он широкий, мутный и спокойный. Как сознание в три часа ночи. Он научился наблюдать за этой красотой совсем недавно. За синим небом, облаками. Как только пожил немного с настоящей женщиной. У него в жизни, может и не было ничего значительнее, кроме этих дней. Но очень уж они были разными. Она была от мира сего, а он - нет. Вот и все. И на этом они не сходились. Разрывы были ежемесячными. Иногда и недели не проходило. Потом он возвращался. И - все по новой.

Не понимала она его увлечений. Моделизм считала детским увлечением. Он с призрением относился к ее шмотничеству. И огрызался, когда его пытались красиво одеть.

Вот сейчас опять порознь. Никто никому не пишет, никто никого не зовет. Как это у других людей просто получается. Махнула Василиса Прекрасная левым рукавом, а из него - квартира в ипотеку, махнула правым, а оттуда - спиногрыз, с следом второй, чтоб материнский капитал.

Конечно, это не так все. Опять карикатуры.

Просто страх перед ответственностью. 27 лет и все еще ничего не построено, не посажено и никто не выращен. А может так оно и должно быть? Точнее не должно, а просто вариантов-то масса.

Николай взвесил телефон на ладони. Позвонит потом, конечно, куда денется. Или напишет. Он быстрее, она - недели через две, не меньше. Гордая. И никого не держит.

Господи, ну сделай так, что бы вся эта красота передо мной что-то значила. Чтоб я духовно развивался, а не просто пялился на водохранилище города. Что б я тоже чего-то стоил. Ведь никому не мешаю.

Это же такая редкость в наше время, что б жить и не мешать никому.