Дверная ручка натужно провернулась, и из кабинета вывалился мальчишка лет шести. Эхо топота рвануло вдоль длинного коридора с картинами в одинаковых рамах, но безнадежно отстало – мальчишка уже влетал в небольшой холл. Здесь, на ковролине, шаги сразу притихли. Стулья – по четыре вдоль правой и левой стены – заняты через один, зато три под широким окном напротив – свободны. Лучик солнца протиснулся сквозь неплотно прикрытые жалюзи, мальчишка поймал его светловолосой головкой и стал похож на солнечный зайчик. Его смешок прозвучал вызовом тусклой тишине помещения. Полненькая дамочка с такой же, как она сама, круглобокой сумкой в ногах, умильно улыбнулась. Регистраторша за стойкой у входа тревожно подобралась, ее кресло чуть откатилось от компьютера. Остальные взрослые, угрюмо ждущие своей очереди, по большей части не сочли помеху достаточным поводом оторваться от смартфонов.

Ничуть не смущаясь присутствующих, мальчуган задорно проскакал вокруг кофейного столика посреди холла; четыре пустые керамические чашки, призванные сократить использование одноразовой посуды, задребезжали среди журнальных развалов.

Вдруг он цапнул одну из чашек, но не удержал в руках. Чашка глухо стукнула о ковролин и осталась лежать на боку. Дамочка вякнула и суетливо прижала пухлые ручки к груди, регистраторша рванула наводить и устранять, остальные неодобрительно покосились на ребенка. Он неловко вскинул руки, криво улыбнулся, и стало видно, что мальчик не обычный. Из тех, кого называют особенными. Равнодушная очередь озарилась вдруг богатой палитрой взглядов: сочувствие, брезгливость, участие, любопытство…

В этот момент из коридора прицокала каблуками женщина в длинной строгой юбке, погладила мальчика по голове, мягко, но настойчиво потянула за локоть. Он громко всхлипнул, но в следующий миг вырвался, озарился такой неистовой радостью, что все вокруг растерялись. А он сграбастал новую чашку и что есть силы швырнул в коридор. Туда, где вместо серого коврового покрытия пол выложен плиткой. Все так пристально провожали чашку взглядами, что казалось, она летит медленно-медленно, с трудом продираясь сквозь них. Наконец чашка достигла пола, оглушительно бахнула и разлетелась целой тучей осколков. Несколько черепков с какими-то болезненно-белыми, острыми даже на вид сколами прыгнули обратно в холл. Среди взрослых послышались ахи и охи, регистраторша убрала от греха последние две чашки, женщина в юбке присела перед мальчиком на корточки. Его лицо дергалось, мгновенно менялось, каждую секунду выдавая новое выражение. Гримасы получались карикатурными, как смайлики в телефоне. Вот смайлик "радость", а вот "плач", теперь “чертенок”, и сразу "ярость". Пухленькая дамочка подхватила сумку на колени, словно пытаясь укрыться за ней, спрятать отчетливо задрожавшие губы. Женщина в строгой юбке все говорила что-то мальчику; не прекращая ни на миг, встала, повела его обратно в коридор. Мальчик шел безвольно, рассеянно наступая на осколки, так и не зная, что с собой делать.

Регистраторша протараторила "прошу извинить за этот инцидент" и достала метлу. Я смотрел застывшим взглядом, как она сметает в кучку страх, притаившийся за толстой сумкой, равнодушие, залепившее экраны смартфонов, и осколки, застрявшие в сером ворсе. Я в клинике душевного здоровья вместе с людьми, ждущими очереди. Я тоже жду. Только не очереди, а пассажира, которого привез. Пожалуй, мне следовало подождать в машине, там водителю самое место. Так же, как гримасам эмоций место в тексте сообщений, а не на хрупком мальчишеском лице.