Июньский сиреневый вечер, источавший ароматы так, что кружилась голова, выдался не по-летнему холодным. Виктор Степанович поёжился под свежим дыханием ветерка и поднял воротник кожаной куртки. «Вот опять поцапались, - с досадой подумал он, - а из-за чего собственно? Ерунда какая-то, мелочь. А как обидно! Ни сотенки в загашнике жалко, отношения. Что тебе с этих рублей достаток, что ли больше станет? Тебе же, Мила, на презент копить решил. Так нет, нашла и скандал устроила: «Пропьёшь, все деньги пропиваешь!» А где они эти деньги? Всё до последней копеечки тебе. Что тут пропивать – гроши? Так себе дороже! Даже курить бросил, как посчитал, во что это обходится. Кончились те времена давно уже, кончились, когда и попивал и погуливал. Пора бы научиться доверять. Так нет же! Как настроение плохое, так всё припоминает – хоть из дому беги! А куда от неё сбежишь? Попритёрлись за годы, свыклись друг с дружкой,… да и кому я такой «кобель драный» теперь нужен, кроме тебя? – мужчина подошёл к лавочке у подъезда и, поведя по ней рукой, удостоверился, что высохла после дождя, - Эх, охолонусь здесь, чтобы до драки не дошло и вернусь…»

  Сидеть так, поглядывая на светящиеся такие разные окна многоэтажек, было как-то скучно. Плясали чёрные резные тени от фонарей среди блеска мокрого асфальта и неровных зеркал луж. Все парковочные места были уже заняты. Порядочные зажиточные граждане давно дома отдыхают. Один он, как пёс бездомный! Раздражение никак не спадало, и не на ком было его разрядить. Во двор въехал чей-то крутой автомобиль и, шелестя по дорожному «болоту», подкатил к его подъезду. «Никак новый сосед из пентхауза пожаловал! Больше месяца всему дому его стройка жить спокойно не давала! Вот я с ним сейчас разберусь! По-полной получит за всё богатей наглый!» – и решительно поднялся, сжимая кулаки. А буржуй неторопливо вышел из машины и тихо что-то сказал высунувшемуся в окно водителю. После кивнул ему по-простецки и направился к подъезду.

  Домовый абориген наступал на вновь прибывшего, как «командо» на бандитов: насупив брови, сощурив глаза и слегка ссутулившись. И вдруг, расплылся в доброй улыбке узнавания:

- Колька! Николашка Сазонов!

- Витёк? Витька Матвеев! – раскрывая объятия, медведем пошёл на него старинный друг, - Сколько лет, сколько зим!

- Вот уж не думал, ни гадал, а приятеля повидал! – мяли они друг друга, похлопывая по плечам.

- Совсем не изменился!

- Да и ты тоже орёл, а не мужчина! Никак не поверишь, что четверть века не виделись!

- Вот ведь, чертяка! Ни годы его не берут, ни жизнь не ломает. Что здесь делаешь?

- Живу я здесь, вот воздухом подышать вышел, - от мыслей насчёт повода для прогулки, задора немного поубавилось, но знакомый этого как-то не заметил или сделал вид, что не заметил. Впрочем, это было совсем не важно, и радости от встречи не убавило.

- Здорово нас судьба свела! А я теперь над вами живу под крышей. Если пошумели мои ребятки немного, то прощения прошу – спешили. Жена с дочкой должны приехать с моря, вот им сюрприз готовил, - Николай даже как-то смутился, оправдываясь.

- Да, ничего! – заверил его приятель, - Пошуметь пошумел, так перестал же! Тем более для семьи старался.

- Ну, что? Может, ко мне поднимемся? Опрокинем по рюмашке за встречу? – потрепал его Николай по плечу.

- «Хорошо бы по рюмашке для снятия стресса, так ведь потом – хуже будет!» - подумал Виктор Степанович, а вслух сказал: - Ты меня уж извини, только я в завязке! Не стоит и начинать.

- Эх, где наши годы молодые?! – вздохнул Николай, - Помнишь, как гуляли? Все девки, наши были!

- Да, девки …, - как-то чересчур мечтательно протянул Виктор, - все они хороши пока жёнами не стали!

- Что ж, давай и я с тобой на лавочке погуляю, - приятели уселись и немного помолчали, - Что в рот воды набрал? Рассказывай, как живёшь? Женат? Дети как?

- Что я? Живу, как живётся! Всю жизнь на стройке, как начал после армии, так и горбачусь сантехником. Только разряды прибавлялись, - он махнул рукой, - Теперь, вот в коммунальном хозяйстве определился. Жена, Мила в магазине кассиршей работает в супермаркете… Ей там нервы клиенты трепят, а она нам вечером, - поделился своей горечью с другом, - Троих детей родили. Двое старших уже своими семьями живут. Младший Сашка в будущем году школу заканчивает - отличник, явно не в нас пошёл. Умный, больно …, - словно вспомнив что-то, стукнул кулаком по коленке. – Так, в общем, жизнь прошла, а вспомнить особо нечего. Это вот ты, гляжу, чего-то добился и то, наверное, родители помогали. Ты помнится, говорил, что они какие-то зажиточные, высокообразованные. Когда вместе бузили, и ты деньгами сорил.  С такими, пожалуй, можно чего-то добиться. А как я всё своими мозолями …

- Знаешь, врал я всё! – как-то отчаянно признался Николай, - Сейчас, правда, вспомнить даже стыдно, - он опёрся о колени и опустил голову, - Надо, наверное, кому-то исповедаться…

- Как так? Врал, а откуда деньги тогда брал? Воровал что ли? – удивился Виктор.

- Не-ет! – протянул рассказчик, - Воровать – что? До этого, слава Богу, не дошло. Но и то, что делал не лучше… Был у меня в то время, как теперь говорят, спонсор. На самом же деле, как оказалось, самый близкий и дорогой мне человек. Это я, дурак, потом уже после понял, когда ничего ни изменить, ни поправить нельзя стало. Если хочешь, то послушай, разговор длинным не будет, - он тяжело вздохнул и начал.

- Я в деревне родился. Мать дояркой на ферме работала, а отец – там же скотником. Так что, как видишь, происхождение у меня самое, что ни наесть крестьянское. Добро бы ещё просто колхозники, они ведь, разные бывают. Помнится, дядя Матвей, царствие ему небесное, тем в своей жизни гордился, что даже зёрнышка чужого не взял. Матерщинник был страшный, никто такие ступеньки избранных слов выстраивать не мог, как он. В каждом его предложении их было больше, чем тех, которые смысл имеют. Но мужик был крепкий, трудовой. Но была у него своя какая-то внутренняя сила, достоинство. Даже не знаю, зачем о нём вспомнил? Так, к слову пришлось.

  Мой отец ругался мало и если не на работе, то либо книжку читает, либо пьяный валяется. Другим его не помню. Мать по молодости стройная фигуристая, может быть, даже красивая. Помню, про неё с восторгом говорил ветврач, какая она смелая – под любую корову с дойником залезет – только ноги вокруг мелькают! А копытом, знаешь ли, получить - радости мало! Корова и убить может, ей силы хватит. «Смелая», – говорили про неё. А я так, думаю, что это от безразличия к себе и другим. Жила просто потому, что родилась, работала потому, что так положено, воровала зерно и муку с фермы, потому, что все так поступают. Троих детей родила, потому, что не уследила. Но мы ей были не нужны – обуза.

- Что-то ты совсем уж, издалека начал, - вставил своё слово Виктор. Ему не нравилось, как этот уже седеющий мужчина, отозвался о своей матери.

- Это так, чтобы ты обстановку понял. Когда мы росли, они ведь, не какие-нибудь горькие пьяницы были. Работали. Но всё как-то в их жизни было наперекосяк. И я поначалу ни о чём не задумывался. Жил себе и жил. Может быть, меня сейчас бы и в живых не было, если бы не Февралина.

   Каким запомнилось мне то лето?  Своей беспросветной серостью от постоянных проливных и моросящих дождей. Сыростью, пробирающей до самых костей, когда кажется, что ещё немного, и ты покроешься плесенью, как старый гриб. Неподъёмными от налипшей грязи сапогами. Промокшими насквозь телогрейками, весившими от этого, казалось, что не меньше сотни килограмм. Вечно злыми от этой беспросветности лицами людей. Даже взрывы хохота наших шефов шахтёров, проводящих пустое времяпрепровождение за игрой в карты, казались неуместными и дикими. Их безделье было вынужденным и каким-то обречённым. Кого могли – того отряжали на работу. Но сенокос откладывался. В общежитии стоял гвалд от пьяных голосов, сдобренный очень щедро матюками. И даже Февралина некогда очень строго следившая за порядком и нравственностью, махнула на всё рукой и больше не стремилась выставлять пришлых девок. Возможно, что ей уже было не до них. Наверное, я, по разгельдяйской своей сущности, просто не замечал, что она чувствует себя плохо и лишний раз уже не схлёстывается с ними в неравном бою.

  Анна Ивановна была женщина строгая и к себе и к другим. Характер настолько переменчивый, что не угадаешь, как она отреагирует на то или иное событие. Прямо, как погода в феврале – то мороз, то оттепель, то солнце глаза слепит, то ледяной дождь, непостоянная в общем. Вот и бабка Аня такая же. Может рассмеяться, а может и чем под руку попадётся огулять. От того или нет, но была она одинока. Откуда она приехала в наш колхоз, никто не знал. На этот счёт сама не распространялась, а я как-то не интересовался. Определили её комендантшей над двумя общежитиями.  

  К тому времени, как я что-то соображать начал, взяла Февралина над нашей семьёй некое шефство: «Самое непутёвое ваше семейство», - ворчала она частенько. Точнее будет сказать, заботилась женщина о нас - детях. Кормила, если надо – мыла, штопала, вязала. Наверное, и одевала, и обувала, и даже уроки помогала делать. Как относилась к этому моя мать? Если выражаться так, как моя дочь, просто, но ёмко - то «фиолетово». Ни разу не слышал, чтобы она поблагодарила её или просто ласковое слово сказала. Да и мы, воспринимали эту заботу, как данность по привычке. Есть нужда – прибежим, а нет – так и забудем, а чтобы самим ей в чём-то помочь – так  тоже - нет.

  Отвлёкся я опять от той истории, что хотел про себя рассказать. Но опять-таки по делу, иначе непонятно будет. Вам в ПТУ я много чего наплёл. Сейчас, даже стыдно. А тогда…

  Шефы, отсидев своё положенное время, отбывали к себе, на их место приезжали новые. В тот год их было уже не так много, как раньше, и второе кирпичное общежитие стояло пустым. Из Казахстана прибыли первые переселенцы с семьями. Поселили их отдельно от шахтёров. У меня появились новые приятели. И почти целый день я проводил там. Что-то я совсем ухожу в сторону от сути… не в них, ведь, дело.        

  В одной из новоприбывших шефов, был парень старше меня всего года на три, но жутко крутой, как мне тогда казалось. Он уже много чего повидал в своей жизни. И побродяжничал, хоть в то время это было редкостью, и по малолетке отсидел. Его руки украшали наколки, а речь изобиловала редкостной нецензурщиной. Ему было, что рассказать таким деревенским увальням, как я. Повествовал он о своих похождениях охотно и красочно, скорее всего, сильно привирая и переиначивая события. И везде-то он был на первом плане, эдакий благородный разбойник и сердцеед, страдающий безвинно.

  Вёл он себя нагло и вызывающе со всеми, чем вызывал у меня тогда восторг. Страстно хотелось ему подражать. Поэтому, где бы мы ни встречались, старался быть к нему поближе. И мои телодвижения не остались не замеченными. Очень скоро я вошёл в его ближний круг. Он называл меня «коришем» и использовал на побегушках, как шестёрку – сбегать, принести, позвать или что-то узнать. Среди таких слуг наметилось ещё двое из мальчишек переселенцев. Но за ними строго глядели матери, и они очень быстро откололись от нашей компании. С девчонками и молодыми женщинами Шалый, как называли его товарищи по шефскому несчастью, не церемонился. Поэтому, умные его сторонились, а шалавы обожали. На выпивку и угощения он не жмотился. Но вот попалась и на его пути одна заноза из-за которой и вышел весь сыр бор.

  Среди погуливающих бабёнок была у нас одна, своего рода, «королева». И кликуха у неё была славная – Синеглазка, за огромные и ярко синие очи, иначе и не скажешь. Да и на личико хороша, и фигуристая - просто девушка с обложки «Плейбоя». Ей бы в столицу в какое-нибудь рекламное агентство или на подиум. Могла бы многого достичь. В крайнем случае, подцепила бы какого-нибудь мужичка побогаче и жила бы себе припеваючи. Так ведь – нет, стала подстилкой шоферам и приезжим, да ещё специалистам сельским самого разного профиля.

  В общем, увидел её Шалый и начал подкатывать. С наскока не получилось, послала она его очень далеко. Кто он был для неё – пацан, не больше. Народ долго потом смеялся. Злость его взяла, как это так – ему отказывают. И стал «красотку» задирать при каждой встрече. Но после такой атаки, облом его ждал ещё круче. За Синеглазку решил заступиться её тогдашний кавалер – шофёр с автобазы. Мужик он был высокий видный и силы немереной. Так что в драке, моему боссу так же не повезло, шансов не было. Нож улетел в крапиву. После третьего удара он уже встать не смог. И добирался в общажную конуру с моей помощью, а правильнее было бы сказать – на мне. Сейчас смешно вспомнить, как я переживал за него. Неделю он обходил девицу стороной, а потом стал подарками задабривать – то шоколадкой угостит, то конфетами. Благо, шоферюгу директор совхоза услал на время обратно в посёлок от греха подальше. А она над «зелёным» ухажёром всё посмеивалась, да подтрунивала. И пропал Шалый, так завёлся, что на всё был готов пойти, лишь бы своего добиться.

  И вот осталось уже совсем немного времени до отъезда очередной партии – дня два или три, когда Синеглазка решила смилостивиться и пригласить его в гости. И он, как «истый джентльмен» с бутылкой самогона и кульком конфет отправился на свидание.

  Было уже часа два ночи, когда я проснулся от того, что меня трясут за плечи. Извергая из себя при каждом слове пары спирта, Шалый попытался объяснить, что он от меня хочет. Оказалось, что благородные разбойники ни в какой прихоти своей даме отказать не могут. Синеглазка возжелала селёдки и шоколада, да и водки им явно не хватило. Поэтому мы с ним сейчас идём на дело. В магазин как раз завезли всё требуемое.

  Только по прошествии времени, я понял весь идиотизм той ситуации. Шалый не просто был пьян тогда, нет, не в этом было дело. Он был просто безмозглым дураком. Сначала он попёрся домой к продавщице с целью уговорить её открыть магазин. Конечно же, она ни за какие деньги не согласилась. Тогда-то он и решил ограбить сельский «супермаркет». Зачем ему был нужен я? Не знаю. Допускаю, что это было его первое крупное «дело». И без моральной поддержки было трудно обойтись. Только в тот миг я был горд и счастлив, ибо ни кого-то иного, а меня он брал с собой. Быстро оделся. Как гангстеры из фильмов, надел на руки подаренные бабкой Аней перчатки. Схватил матерчатую сумку. И мы покинули дом так же, как шеф сюда попал, то есть – через окно. В сарае умыкнули у отца топор и фомку.

  Самое странное было то, что мне не было страшно! Меня не мучили никакие сомнения или укоры совести. Какое-то чудовищно нереальное легкомыслие охватывало мозг. Какие мысли бродили в голове, пока мы шли, совершенно открыто не прячась, по дороге к магазину, сопровождаемые волной собачьего лая, интенсивность которого только возрастала, не помню. Чувствовал ли себя героем какого-то фильма? Глупость, глупость.. Но…

  Нас не повязали буквально сразу только потому, что какой-то недоумок поленился поставить сигнализацию на чёрный ход.  А магазинчик стоял на отшибе, рядом со школой и совхозной конторой. И никаких сторожей в то время не было. Висячий замок, мы сбили, дверь, запертую изнутри – выломали, не очень-то стараясь, всё делать тихо. Вошли и включили свет. И нас абсолютно не беспокоило, что всё видно, как на экране телевизора. Мне лично, там не было ничего нужно. Но, следуя указаниям главаря, нисколько не сомневаясь, я набил свою авоську конфетами, пряниками и баранками – всем понемногу, что было на прилавке. Потом, помог Шалому разыскать селёдку. С ней мы не стали возиться и куда-то перекладывать, а взяли целое ведро. Три коробки конфет, бутылки водки и вина, пару пузырей одеколона «опытный грабитель» засунул за пазуху. Так как мы совершенно не спешили, то уже начало светать. Но свет мы в магазине выключили, а как же - иначе?! И громко делясь впечатлениями от вылазки и грохоча стеклотарой, опять же подняв всех собак на уши, отправились восвояси, я – домой, а он - к Синеглазке.

  Моя мать сразу же всё поняла и смекнула, где это я был ночью и чем занимался. Она собиралась на утреннюю дойку. Сумку отобрала и спрятала от греха подальше. Она даже потрепала меня по щеке и проворковала: «Добытчик ты мой!» И только потом ушла.     Самое весёлое началось позже. Вычислить, кто ограбил магазин – не составило труда. Поэтому, уже часов в десять утра, я был грубо поднят с постели участковым и вытолкан на кухню, где уже сидел насупившийся отец и притворно сердитая мать в сопровождении женщины в форме, что-то писавшей на листе бумаги. Испугался ли я? Не знаю, всё это меня отчего-то забавляло. Единственное, что я знал твёрдо – это то, что надо всё отрицать. Поэтому на неоднократно задаваемые вопросы: «Где был ночью? Знаю ли я Василия ***? Куда я с ним ходил ночью? Где спрятал краденое?», отвечал неизменно одно и то же: «Ночью спал. С Василием дружил. Никуда с ним не ходил. О чём вы говорите? Какое такое краденое?» Конечно, мне не верили, правда, считали, что так и должно быть.

  Обыск в доме и сарае, даже на участке – ничего не дал. Прятать то, что не должно быть найдено – это мать умела лучше любого шпиона. Как несовершеннолетнего меня оставили дома, даже после истерики мамаши со словами которые я слышал неоднократно и запомнил на всю жизнь: «Если чо натворил, то забирайте его куда хотите! Он мне не нужон такой! Ирод недоделанный. Уж я ему спину-то разукрашу, я ему волосья-то повыдергаю кровопийцу!» Но как только ментовский газик скрылся из виду, пропылив к районному центру, сумка была обнародована. И все печенюшки и конфеты отданы на уничтожение. Ленка, младшая сестрёнка, визжала от восторга, увидев такое сокровище. И даже то, что на лице высыпала сыпь от шоколада, нисколько не умерило её пыл. Только старший брат Костюха, придя с работы, покачал головой:

- Значит, всё-таки - ты! И стоило оно того? – но зажевав конфету, продолжил, - Ну, хоть какая-то от тебя польза!

  Я радовался всеобщему одобрению. Впервые ко мне не относились, как к пустому довеску. Даже всегда молчаливый отец потрепал меня по плечу и проскрипел натужно: «Ну-ну, вырос, значит. Всё в семью. Это правильно». Последствия такой выходки, лично для меня - никого не заботили. Некоторое время я почивал на лаврах. Но из дома особо не высовывался. Моего кумира и учителя арестовали в тот же день. Синеглазка без всяких возражений отдала всё или почти всё, что Шалый ей приволок. И по её словам, осталась «жертвой» подлого обмана. Правда, ГАЗик участкового ещё несколько раз замечали стартующим ранним утром от её дома. Но это уже совсем другая история…

  О бабке Анне я вспомнил уже дней через пять – шесть, или больше – не помню, когда основная волна улеглась, и меня перестали дёргать. И что было к ней ходить, если сыто брюхо? – так я тогда думал. А она сама не звала. Но моя совесть, спрятанная где-то там, в глубине, всё же, напоминала о себе. Она была единственным человеком, кто заботился обо мне совершенно бескорыстно и искренне. Но в этот раз старуха мне была не рада.

 Февралина сидела на своём потёртом ветхом диванчике, закутанная в тёплую кофту, несмотря на июльскую жару. Лицо её было строго и печально.

- Пришёл-таки, - вскинула на меня суровый взгляд.

- Вот, гостинец тебе принёс, - и я выложил из кармана на край буфета пару изломанных печений, пряник и конфету. Эти сласти были единственной её слабостью. Именно ими я и решил задобрить гордую бабку.

- Я всю жизнь честно прожила, - брезгливо поджала она губы, - и ворованного - мне не нужно.

- Но я же, от всех прятал, чтобы не съели. Тебе принёс! А ты так…, - обиделся я.

- И тебе не стыдно! Забирай это непотребство, - грозно приказала она, - Не думала я, что ты, Коленька, до такого докатишься. А теперь, вот ещё и в колонию загремишь! – припечатала старуха.

- Как в колонию? – испугался я.

- А куда ж ещё малолетних преступников сажают? – продолжила она.

  Нет, вот уж куда – куда, а в колонию для малолеток, я не хотел отправляться. Наслушался от Шалого про нравы и обычаи контингента этого учебного заведения. Испытать такое на собственной шкуре, как-то не хотелось. До сих пор помню, как от этих бабкиных слов, меня морозом обдало и передёрнуло. О чём далее мы с ней говорили, уже не помню. Но только именно в этот момент, я впервые стал хоть о чём-то задумываться. И размышления эти привели к тому, что мой кумир очень быстро слетел с пьедестала. Но это было только самое начало, как сказали бы, самопознания. И до взрослости было ещё – ой, как – далеко!

  Тогда я наивно полагал, что смогу доказать ей какую-то свою правду. Сейчас даже сформулировать не могу, чего я хотел добиться. Возможно, просто ожидал, когда сломается упрямица, не сможет выдержать и съест подношения. Ведь это же от чистого сердца! Непонятна мне была её брезгливость, да и не верил я, что соблазн не победит. Так начался наш психологический поединок. Подношения остались лежать на своём месте. А она, даже вытирая пыль с буфета, обходила их по кругу брезгуя прикасаться к ним. Такая своеобразная дуэль продолжалась целый месяц.

  Каждый день я теперь её навещал с единственной целью. Терпел её нравоучения, поглощал приготовленную для меня еду, отвечал на вопрос: заберу ли я то, что украл, неизменным отрицательным мотанием головы и убегал, чтобы завтра наведаться снова.

  Вначале я думал, что бабка Аня просто упрямится, потом, надеялся её уговорить. И это уже было просто моё упрямство в непризнании её правоты: «Что особенного в том, чтобы взять то, что тебе дали по доброй воле. И какая тебе разница, каким способом добыто то, что тебе подарили? От способа добычи презент, ведь, не стал хуже! И тебе не станет от этого плохо. Все же так живут…» Весь её вид и тот слой пыли на буфете, который обозначил чёткой границей презрение именно к воровству, показывали: «Мне будет очень плохо, если я, хотя бы притронусь к этой мерзости!» Такое подчёркнутое неприятие такой обыденной вещи, как умыкание чужой собственности, было для меня ново.

  А Февралина упрямо, до моей внутренней тошноты, повторяла свою прописную истину: «Если хочешь что-то получить, то заработай!» И стала подталкивать меня к действию своими просьбами: подбить расшатавшиеся и вылезшие из досок гвозди в полу, помочь вставить выбитые стёкла… Когда я получил от неё первую свою получку, уже не помню сейчас сколько, то был горд, как не знаю кто. Отдал половину матери, а на другую часть купил пряников в магазине и принёс их бабке Анне.

  Она обрадовалась им так искренне, что меня едва не оторвало от земли от распиравшей гордости и счастья. На кухне бодро тарахтел крышкой старенький эмалированный чайник. Жарилось что-то, выпуская вкусные пары из-под крышки на сковороде. Я вышел в комнату и, бросив привычный взгляд на буфет, замер. Позорное подношение исчезло. Его не было! Что это значит? Невольно ухмыльнулся и подошёл ближе. Упрямица решила всё-таки обломиться и убрать – не съела же, в самом деле?!

  Но пыльное пятно было на своём месте. От него тянулся серый след чуть в сторону к краю. Под шкафом в углу валялась пустая обёртка от конфеты и крошки от печенья. Моё позорное подношение стащили мыши, только этим вороватым созданиям пригодилось добытое тем же путём сокровище. Не знаю, как к внезапному исчезновению подарка, отнеслась баба Аня, она, скорее всего, поняла его по-своему. И в наших отношениях наступил благодатный мир.

  Надо сказать спасибо Шалому хотя бы за то, что всю вину он взял на себя. Сейчас понимаю, что невыгодно было ему групповое ограбление. Но всё же… А Февралина за меня плотно взялась: и поучала, и стыдила, а где надо и заставляла. Я злился, но постепенно менялся. После девятого класса именно она чуть ли ни силком заставила поступить в ПТУ, где мы с тобой встретились. И деньги, что я приписывал «богатым» маме с папой, давала мне Анна Ивановна.

  Не знаю, по какой причине эта совершенно посторонняя женщина выбрала именно меня, ни моего старшего брата, ни сестрёнку, а именно меня, для своего добровольного шефства. И если не знала, то уж точно догадывалась, что использую я её бескорыстную доброту совершенно бессовестно, но всё равно надеялась, ждала чего-то. Нет, при жизни не дождалась. После армии я вообще в загул ушёл. Пил, гулял, дебоширил. Но к ней появлялся в трезвом виде, правда, визиты эти были очень редки. А она болела всё больше, но по больницам не желала разлёживаться – всё переносила на ногах.

  Так, однажды, в очередной раз, отоспавшись, я на последние деньги добрался до родной деревни, да там и узнал, что Анну Ивановну уже три дня, как схоронили. Моя мать, с каким-то странным на неё совсем не похожим выражением лица, отдала мне сберегательную книжку на моё имя, заведённую Февралиной уже после всех реформ, когда деньги стали хоть что-то стоить. И на ней значилась вполне приличная сумма. Как она жила всё это время? Мне показалось, что под моими ногами разверзлась земля!

  В романах пишут, как раскаявшиеся грешники рыдают на могилах своих самых близких людей. Нет, я не плакал, не стенал, не каялся. Я дал себе и ей зарок: стать настоящим человеком таким, как она мечтала меня видеть. Работал и учился, потом снова работал. Очень хотелось добиться чего-то лучшего, вырваться из болота, в котором родился. Надеюсь, что стало что-то получаться.

  Николай впервые, с начала рассказа, поднял голову и посмотрел на старинного друга. В глазах Виктора читались смешанные чувства: удивление, сочувствие…, досада на самого себя и ещё что-то непонятное.

- Считаешь, что дрянь я, а не человек, раз изменился только тогда, а не раньше?

- Не-ет, что ты! – махнул тот рукой, - Все мы тогда хороши были: учиться не хотели, жили за чужой счёт, неважно чей – родительский или как у тебя. О другом, задумался. Почему я так живу?

- И как же? – заинтересовался собеседник.

- Да слишком уж, просто, что ли? – он закашлялся, и уже чуть сипло продолжил, - Правильно ты сказал про болото житейское. А если и не в самой трясине, то недолёко от неё, на кочке какой-нибудь. Хм, никуда не стремлюсь, ничего менять не собираюсь. А, ну её к лешему, такую жизнь!

- Зря ты так, - Николаю стало, вдруг, от чего-то жарко, и он расстегнул пиджак, - трое детей у тебя – это немало. Я, вот, со всеми этими стремлениями, женился всего пять лет назад. Вначале, не до того было, потом, бояться стал, что приклеится какая-нибудь стерва, на деньги падкая. А встретил Машеньку и пропал. Все сомнения исчезли. Решил всё – моя, никому её не отдам! Я вас обязательно познакомлю. Сам увидишь, какая она лапочка. А главное – ей ничего  и никого кроме нас с дочкой не надо. Проверено уже на практике. И, не дай Бог, никому такой проверки!

- Бандиты? – догадался Виктор.

- Да, что-то в этом роде…,- он вздохнул и перевёл разговор на другую тему, - Вот как ты думаешь, откуда эта пожилая женщина знала, что именно из меня что-то может получиться? Ни из моего старшего брата Константина, ни из Ленки. Помогала всем одинаково. А деньги копила для меня. Откуда у простой без высшего образования старухи, дар предвидения? Мы, вот всё к психологам, к колдунам, и прочим специалистам обращаемся. Хотим точно знать перспективы, определить круг лиц, которым можно доверять, как самому себе. И всё пофиг! Предатели вокруг. Скольких уж за руку ловил. В строительстве что внизу, что вверху – жуликов – пруд пруди! – скамейка содрогнулась от мужского кулака, - Опять не о том я говорю. Просто накипело. Достали уже! – повисло успокоительное молчание, - Мне бы её дар… А то, ведь, сколько  своим родным не помогал материально – всё не впрок пошло. Родители-то быстро убрались, ещё до того, как на ноги встал. Один за другим ушли и всё из-за пьянки. Диагноз – отравление метиловым спиртом. Ленка кончит так же, если не уймётся. Сколько не лечил – всё без толку. Её дочку старший брат под опеку взял. Вместе со своими детьми растит. Правда и сам иногда зашибает вместе с женой.

- А что ж ты племяшку к себе не взял? – удивился сосед.

- Так не дали холостому. А теперь, вроде и не к чему. Она Татьяну мамой зовёт, - развёл руками Николай, - Вот школу закончит, тогда сама решит, где ей жить и с кем…

  Дом потихоньку засыпал. Давно затихла музыка, доносившаяся из раскрытых окон. Да и сами окна гасли одно за другим. Во дворе сгущалась ночная темнота. Даже звёзды стало видно, только месяц ещё где-то скрывался за крышами высоток.

- Вить! – послышался сверху усталый голос жены, - Шёл бы уж домой, что ли? На работу ж завтра…

- Щас, Мила, - вскочил со скамейки Виктор, - друга юности, вот, встретил, - указал он на кланяющегося Николая, - Ещё чуток подожди. Приду скоро…

- Жду! – послышалась почти угроза, и тихо хлопнуло окно на балконе.

- Николай, - оправдывался мужчина, - ты, это не подумай чего! Мила, она хорошая баба. Только натерпелась со мной. Вот теперь ко всему подозрительная стала. Но всё ещё наладится. Вот познакомится с тобой и поймёт…

- Ладно, что уж там. Заговорил я тебя совсем. Значит, сам виноват, - они направились к дверям. Неожиданно Николай притормозил, - Да, знаешь, что ещё. Я жильцов плохо знаю. Тебе-то лучше известны.

- Кому ж, как ни сантехнику их родимых знать!

- Вот, то-то и оно. Так вот, передай им. Что пока я здесь живу, все лифты будут работать бесперебойно, крыша протекать не посмеет. А если там, аврал какой, по строительной части, то пусть ко мне обращаются. Только без излишней наглости. Врунов и воров не люблю…

  Кодовый замок мягко щёлкнул, закрываясь за спинами приятелей. Недовольным остался только серый кот, который не успел проскочить между ног в тёплый свет подъезда.