Я знал, что рожден для великих свершений, и когда-нибудь мир заговорит обо мне. Основу восхождения на пьедестал закладывал с детства, даже слабым по тому времени умом додумавшись до простых истин. Например, до того, что безвозмездная на первый взгляд помощь вполне может стать маленьким, но твердым шагом к славе. Жаль, не умел наращивать уровни, и скудный опыт позволял лишь таскать за других сумки, переводить старушек через дорогу или что-то подобное по мелочам. Рос я крепким в маму и сильным в папу. Одноклассники смотрели снизу вверх, правда дразня Толстым, а чаще Свинопотамом, но бабушка объяснила, что это они от зависти. Ведь я, скорее, русский богатырь – сродни Илье Муромцу, не зря назвали Илюшей: такой же добросердечный, с распахнутой душой. И если меня не причислят к лику святых, то грамоту вручат точно. Грамоты было мало, вполне сгодилась бы медаль, а лучше – присвоение звания, как человеку, совершившему наибольшее количество благих дел. И, хоть я трескался от злости на одноклассников, желая раздавить их, словно козявок, все равно терпел. Ради репутации. Никакие профессии не интересовали меня так, как кредо настоящего Героя.
Время шло. Мама каждый раз плакала от умиления на родительских собраниях, слушая рассказы о малых подвигах сына. Бабульки привычно совали в мои руки неподъёмные пакеты или подставляли локти, чтобы перебраться через дорогу, но не больше. - А вы кому-нибудь обо мне расскажете? – спрашивал я. - Конечно-конечно! Уже-уже, - уверяли бабушки. – И Марья Сергевна теперь в курсе – ждет тебя мебель передвинуть. А Зое Палне надо котика покормить, пока она в отъезде. - А как насчет письма в газету? - тянул я умоляюще, покусывая ноготь. - Эва, милок, - говорили они, - там активистов и без тебя хватает. Вот если бы война, а ты на амбразуру… Тут я понял – в моих деяниях не хватает размаха. Займись у Зои Палны пожар, спас бы кота – это уже что-то, хотя кот – мелочи, про котов, наверно, каждый день пишут. А едва не угоревшая Марья Сергевна на моих широких плечах – пожалуй, героизм.
Двигать мебель я пошел с зажигалкой, одолженной у отца. Шурша красно-желтым сентябрьским покровом, представлял, что это пламя и где-то в нем страдает бедная женщина. Я пробивал дорогу сквозь разрезающие воздух его остроконечные кленовые языки, стряхивал с пуховика искры лиственниц, ладонью прикрывался от обжигающей ветром осени. Впереди проемом зияла дверь, а за ней… - Илюшенька к бабе Маше спешит, - проскрипело откуда-то извне огненного кольца. - Какой мальчик золотой! Пионер! Горнист трубит – труба зовет. При Союзе таких много было, а сейчас… эх. - Да, распустилась молодежь, - поддержали соседки, вечно охающие и протирающие на скамейке латаные рейтузы. Лишь на секунду я затормозил, лучезарно расплывшись в приветствии – не мог же уронить свой имидж. И рванул к ступеням. Конечно, торопился! Там, на втором этаже без помощи загибалась Мария Сергеевна! Лавочка со старухами проехала мимо. Я влетел в подъезд, и тут осознал, что не имею за душой и мало-мальски стоящего плана. По лестнице восходил как на Эверест, где новая ступенька – порог, за который цеплялся идеей, а свинцовые мысли так и норовили сорваться. Вначале я собирался поджечь дверь. Закричать: «Пожар, пожар!», но ведро воды от любезных соседей и отсутствие паутины Питера Паркера, дабы через балкон извлечь старушку, убило б на корню смысл затеи. Потом возникло желание чиркнуть где-нибудь в уголке квартиры и подождать, пока разгорится. Здесь надо было обдумать, как не спалиться самому. В смысле дальнейших последствий. Я затормозил между этажами, пустым взглядом скользя по надписям на стене. Как в насмешку, перед глазами возник большой человеческий орган – произведение хулиганов с подтверждающим словом, мол хрен у тебя, что выйдет. С досады я лупанул по нему кулаком. - Илюшенька, - раздалось сверху, - что же ты не идешь, детка? Рая позвонила, сказала – вот-вот будет наш пионер, я и дверь открыла, жду. Неужто гадости пишешь? Перегнувшись через перила, сверху глазела Мария Сергеевна. Губы ее сжались, я почти видел, как она щурится из-под очков, разглядывая каждый сантиметр моих ладоней в поисках мелка, чтобы затем растрезвонить - плохой мальчик этот Илюшка. - Да никогда! – возразил я с горячностью, размазывая в подтверждение гнусную картинку. Заодно стирая сомнения. – Ужас тут у вас. А вы смотрите на такое каждый день, кошмар просто. Линия рта бабульки смягчилась, даже очки перестали гневно блестеть. - Да, брось ты, зайка. Все равно поначеркают, гады. Будто опомнившись, старуха всплеснула руками. – Какой славный ребенок! Ну пойдем, пойдем. Вона чайник свистит, чайку-кофейку и за дело. Пропустив меня вперед, она притворила дверь. В нос ударил дым и резкий запах, я уж было решил, что опоздал с зажигалкой, а квартира действительно горит, но крючковатые пальцы бабки цапнули из пепельницы недокуренную папиросу. Пыхтя ею на ходу, Марья Сергеевна потянула меня на кухню. Указала на табурет. - Вот, присаживайся. Блинчики, конфеты. А это, - она покрутила шоколадкой, сунув затем в цветастый фартук, - после работы. Словно перед ней какой-нибудь малыш, готовый скакать дрессированным пуделем за плитку «Аленки». Но я заставил себя улыбнуться. - Ой, да не надо. Не стоит. Я же не за награду, а за так. И развернулся в комнату. - Для начала покажите – что куда, обмозгуем вместе. А после и чайку попьем. - Хваткий парень! Молодец! – похвалила бабуся.
Пока она водила желтым ногтем, чертя в воздухе схемы мебельного передвижения, я осматривался. И нервно теребил в кармане болоньевых штанов зажигалку, ведь приходилось действовать на «авось». По плану бабы Маши, затянутый клетчатым пледом диван от серванта должен был переехать к окну, чтобы закрыть облупившуюся батарею. А сервант предположительно разворачивался, ширмой отделяя спальное место от книжной полки и письменного стола. Совковый ламповый телевизор смещался к дивану на удобное для переключения каналов расстояние. Также в доступности оказывался и журнальный столик со стоящей на нем хрустальной пепельницей. Эта вещь заинтересовала меня больше всего – ее доверху наполняли окурки. В мозгу зажглась лампочка. - Диванчик-то тяжелый? – спросил я, как-бы невзначай отвернув уголок пледа. Между подлокотником и матрацем открылась замечательно удобная щель. Если засунуть туда бычок, он не провалится, но и не потухнет. - Как перышко! – махнула папироской Марья Сергевна. - Рассохся со временем, полегчал. «И это прекрасно. Значит, скорей воспламенится» - подумал я, облизываясь от нетерпежа. Бабка восприняла вынутый язык по-своему. - Ох, батюшки! Голодный! Сейчас-сейчас. Блинчики, конфеты, чай – настоящий, индийский. Шустря, пошаркала к кухне, а я быстренько крутанул на зажигалке колесико, сунул в рот бычок. Пососал, не затягиваясь, зная, что никотин вреден для здоровья. И вставил тлеющую беломорину на отведенное ей место.
Чай оказался действительно вкусным – не зеленая бурда, коей поили родители якобы в профилактически-лечебных целях. Блины были тонкими, ажурными, просто таяли! И сливочная начинка «Коровки» тянулась, а не осыпалась слипшейся крошкой. Я ел не торопясь, смакуя. Не забывал вытираться салфеткой, демонстрируя правильное воспитание, хотя дома вскорую нажирался до отвала и чуть ли не руками лез в тарелку. Как и моя бабушка, Марья Сергевна глядела с обожанием, подталкивала ближе вкусности. Даже не курила, всем видом – и платком, и передником – создавая уют. На чистенькой клеенке стола перемежались клубники с вишней, плитка прорастала наклеенными фруктами, а веселого цвета занавески раскрывались, как дольки апельсина. Я разнежился и совершенно забыл об оставленном в диване бычке, пока едкая вонь не перебила аромат пищи. - Опять что ли дворники костры жгут? - ахнула баба Маша, принюхиваясь. – Вот пожалуюсь в администрацию. Как это так, форточку не открыть! Я вскочил, нажевывая последний блин. Для приличия поводил носом. - Вроде не с улицы пахнет. Дым уже валил в коридор. - Горим, Мария Сергеевна, горим! – вскричал я. Мы ломанулись в комнату, а там огонь с деревянного подлокотника перебрался на спинку, стараясь дотянуться до настенного ковра. - Святые угодники! Неси воды! Я из чашки, чтобы медленней, старушка из кастрюли – чтобы быстрей гасили пламя, но оно только ворчало, дымовухой застилая глаза. Марье Сергевне, видно, поплохело. Она закашлялась, схватилась за грудь. Я сгреб ее в охапку и потащил к выходу. Спотыкаясь на лестнице, бабулька причитала об оставленных документах и деньгах, а я успокаивал, что жизнь дороже материальных ценностей. У подъезда кто-то сердобольный звонил в пожарную охрану. Баба Маша рухнула на лавочку к облепившим ее соседкам и распустила нюни: - Как же оно так? Нежданно-негаданно. Курево треклятое! Зарекалась ведь в постели не дымить, да вроде и не дымила. Чертов склероз! Я стоял над ней, гладя по сбившемуся платку, и пытался выдавить слезы сочувствия. Пришлось растормошить воспоминания о ни к месту слетевшей «Винде», когда осталось пройти в «Человеке-Пауке» лишь финального босса. Обидно было до крайности, эту крайность я сейчас и размазывал по лицу, возвратившись в тот ужас. - Господи, какой ребенок жалостливый. А какой самоотверженный! - соседки тоже наматывали сопли. К чему-то пришло на ум, что Паук не поджигал квартир для спасения хозяев, но я отмел эту мысль, как неразумную. В его мире каждые пять минут случались происшествия, причем в зоне прямого доступа. А здесь самое интересное обходило стороной, поэтому в списке героев значились чужие имена. И если ждать случая, то можно всю жизнь прождать. Так что, я поступил верно. Баба Маша вдруг протянула дрожащей рукой подтаявшую «Аленку». Но я верил - шоколадкой в этот раз от меня не отделаться.
При компактности нашего городка, вести – не телевизионная программа, а множество шепотков и полуголосий в очередях, на остановках, в гостевых походах за солью. Меня встречали с восхищением, с расспросами: что я чувствовал, не страшно ли мне было. «Страшно» - признавался честно. Особенно тогда, когда колесико зажигалки издало еле слышный, но громоподобный «чик», и за стеной шлепали тапки Марьи Сергевны. А кремень выбил искру – не пламя, пришлось чикать еще раз. Шорохи не смолкали, меня бросало в пот и колотило одновременно. В мандраже не понимал, заваривает ли бабка чай или же вот-вот вырвет из рук папиросу. Это было действительно страшно. О пережитом я, конечно, не докладывал, лишь деланно смущался на восторги окружающих. И ежедневно шерстил местную газету в поисках хвалебной статьи. Но страницы пестрели фотографиями депутатов, грандиозными обещаниями, даже криминал поутих в преддверии выборов. Я колотил эти напыщенные черно-белые морды, протыкал карандашом глаза, рвал и метал, пока в одном из номеров возле колонки юмора не обнаружил выделенный текст о спасенной старшеклассником пенсионерке. В два предложения. Остальная часть статьи посвящалась кандидату, от щедрот и в раскрутке посулившему бабе Маше евроремонт. А мне он дарил ноутбук с модемом и тонким намеком на родителей, представляющих, как выглядит галочка за достойнейшего из достойных. Компьютер вручили, но в кабинетной тишине. Мария Сергеевна вскоре любовалась произведением узбекских мастеров, сотворивших «не дом, а канфэтка!» и говорила со мной чаще о боге, который что не делает – все к лучшему. Что ей на такую красоту вовек было не накопить, а пожар помог. По сути, я ремонт организовал, а не жизнь. Другими словами, был недоволен.
Родной город оценил меня скудно, а для всеобщего уважения требовались масштабы. Первое, что набрал в поисковике: «Как стать героем?» Помимо ерунды о фильмах и горячих точках, я наткнулся на ссылку. Открыл ее, а с ней – рот. То, что мне нужно! Премия «Выбор» - ее номинанты также вытаскивали из огня старух, но привлекали для пиара средства массовой информации. Иначе, о них не узнал бы свет. С Марьей Сергевной я опростоволосился - стоило набрать телефон программы ЧП, и мир у меня в кармане. Номер я запомнил на зубок, стал обдумывать следующие шаги. Тут, как назло, экзамены – выпускные, потом вступительные. Вторые неудачно. И повестка в армию. - Убьют ведь дитятку, – сокрушалась моя бабушка, упаковывая на продажу столовое серебро. - Он же добрый, а значит – беззащитный, - висла на мне мать, рыдая. Отец поднимал гирю. Одной рукой. Сидя, подпирая животом в тельняшке кухонный стол. - Ты что, как в рот воды набрал? – возмущались женщины. – Вырази мнение! Отец поднимал гирю. - Тридцать пять, тридцать шесть… Сорок. - А, чтоб тебя! – отмахнулась бабушка, доставая еще и золото. – Никуда внука не отпущу. Я помалкивал, размышляя, что защита Родины – дело, безусловно, святое, но уж больно тяжелое. С угрозой для здоровья. И посмертно присвоенные медали слишком безрадостно звенят на мертвецах. - Сто, - отец протянул гирю мне. – Набирайся, сынок, силы. Герою сила нужна. Это были слова настоящего мужчины! Не зря твердили про нашу с папкой схожесть. С тех пор мы занимались вместе.
В армию я так и не пошел, устроился в салон связи при небольшом продуктовом магазине соседнего городка. Скучная работа, без геройских перспектив. Купите новую модель, давайте оформим контракт, акция только для вас – совсем не то, что хотел бы предложить человечеству. Душа жаждала признания. «Выбор» ждал именно меня. Ситуация подвернулась случайно. На колбасе и прочих сьестях работала продавщица – зеленая еще девчонка. В синем халате и чепчике, приколотом к волосам «невидимкой», она со смурной миной по двенадцать часов обслуживала покупателей. Не дерзила, не хамила, но отвечала всегда резко. Ко мне заходили лишь некоторые из ее клиентов, целый день я отирался в «Продуктах», помогая то подтащить консервы, то расставить спиртное, за что мог кушать «Ролтоны» бесплатно. А вечером, закрыв магазин, мы плюхались на ящики за стеклянной витриной и поддавались зеленому змию, пробуя коктейли, вина, коньяки от дешевых до элитных. Закусывая, конечно. Девчонку звали Рита. Не то, чтобы она мне нравилась, но ничего, стройная. Можно сказать, худая. Правда, дерганная – будто постоянно сидела в засаде, а кругом враги. Ее глазки бегали, не успокаиваясь. На кого-то смотрела и, казалось, успевала цеплять дверь, потолок и дорогу за окном. Не то, чтобы я нравился ей - скорее, не очень, но ради помощи и компании годился. - Девка-то у тебя есть? – спросила как-то Рита. Я покачал головой. - В силу призвания, предпочитаю оставаться один. Она усмехнулась. - Призвания продавца? - Нет, героя. Допустим, я спасу тебя от насильника, а он отомстит моей семье. Нехорошо. Это был миг, когда зрачки Риты остановились. - Однажды старушку из огня вывел, - продолжал я, - может, читала? Девчонка хлебнула из стаканчика, мазнула по уголкам губ, стирая крупинки помады, и вдруг пьяно заплакала. - Чудной ты, - всхлипнула, - но забавный. Все прикалываешься, а у меня ревизия послезавтра. А я из кассы взяла на сапоги. И куртку купила. И это. Она махнула на коробку, заставленную «Ягуаром», пластиковой посудой и нарезкой колбасы. - Тысяч на тридцать. Уж лучше насильник. Ничего нет приятней, чем содействие женщине в трудный момент. В сердце затрубил пионерский горн, тем более, Рита протягивала мне купюру. - Давай скажем, что нас ограбили, а? - Сделаешь по-моему, и всё будет оки, - я изложил ей план. На ухо, для пущей важности.
Утром, как только вывеска сменилась на «Открыто, к прилавку потянулись работяги, шумно выворачивая бесчисленные карманы спецовок, звеня мелочью, собранной «от каждого по возможностям» на батон с маргарином и сугрев. Денег у них обычно хватало впритык или с небольшим должком, но трудовой контингент слыл честным и всегда заносил. Затем, проснулись алкаши, тут же пенсионеры - грызущиеся между собой в вечной дилемме пить или копить. И следящие друг за другом. Все они не годились. Нужен был одиночка, желательно на плохом счету. К полудню торговля поутихла. Выпроводив гастарбайтера, требующего «поставить на телефон» меньше минимальной суммы, я уставился в окно вместе с Ритой. Дорожка к магазину сворачивала от тротуара промеж лысых клумб, по ней, звеня пустыми бутылками, ковылял местный хулиган Иваныч – заросший, нетрезвый и, судя по наколкам, сидевший. От старух, коим подносил сумки до выхода, я слышал, что де буянит, спать по ночам не дает. Пугает малышей на площадках, и в целом достоин только порицания. - Начинаем операцию, - скомандовал я. Ритка бросилась к кассе, распахнула, вытянув «крупняк» наверх. Пригнувшись, добежала до салона, и мы спрятались за ресепшн, наблюдая. Иваныч втиснулся в дверь, отравив среду смешанным амбре табака и затхлости. Авоськи качали его то вправо, то влево, угрожая своротить с проторенной мутным взглядом линии, по которой шагал, как канатоходец. Добравшись, лег на прилавок, готовясь гаркнуть неизменное: «Тару принимаете?» Тут я поклялся бы, что в глазах Иваныча загорелись денежные знаки. Сквозь ручку сетки он запустил в кассу клешню. Огляделся воровато, пихнул купюры за пазуху, и как бы его не штормило, ринулся обратно. В общем, следовал нашему плану. - Первый пошел, - шепнул я Рите и выскочил Иванычу наперерез. - Воруем частное добро? – надвинулся мощным торсом на щуплую фигуру. Сзади уже подстраховывала Ритка, визжа: «Сволочь, грабит!», вцепившись в телогрейку уголовника. Пьяный-не пьяный, а Иваныч сообразил быстро. Вынул деньги из-за ворота, бросил их на пол, еще и отпихнул подальше. - Где крал? Что крал? Сами накидали! - А «пальчики»? – я оттеснил вора к стене, попутно заламывая руки. - Ритка, звони ментам и ЧП-шникам. Иваныч вырывался, но куда ему, ослабленному водкой, против меня, Ильи Муромца. Разве что укусил, зараза, и сетку разодрал. Бутылки попадали, колотясь о плитку пола. - Он на тебя с «розочкой», ага? - Ага, - Рита, кивнув, приложила к уху телефон. Уголовник плевался матюками и просто плевался. Я, как мог, отворачивался от его вонючей макротистой слюны. Менты приехали, когда обхарканный и утомленный, едва сдерживал воришку. Вместе с ними нарисовались любопытствующие граждане, с безопасного расстояния они грозили Иванычу кулаками, приговаривая: - Что, попался наконец? - Так тебе и надо, бандит! - Упеките его лет на десять! И не зная того, очень мне помогали. В показаниях Рита ни разу не запуталась, подтвердив общую версию - Иваныч напал с «розочкой», угрожая, заставил открыть кассу. Похитил денежные средства, но тут появился я. Рискуя жизнью, спас продавщицу и наличность. Уголовник все отрицал, но кто бы его слушал. Вызвали директора «Продуктов». Он тут же явился, похожий на рыболовный крючок. И сгорбился еще больше, когда его кровную выручку собрали в виде улик. Сначала коршуном налетел на Иваныча, потом долго выспрашивал, когда получит деньги назад, и можно ли сделать это прямо сейчас, отпустив вора на все четыре стороны. Менты пояснили – общественность возмутится, а у них сорвется раскрытие, так что договориться и выручки не хватит. Покумекав, директор решился на заявление. Риткина недостача потонула в мундирах, я проявил мужество - всё чин чинарём. Менты пожали мне руку, заручившись поддержкой, как свидетеля и непосредственного участника задержания. - Такие люди нам нужны. Имя, фамилия, отчество? - спросил один из них. Я скромно улыбнулся, неоднократно повторив данные, чтобы тот запомнил навсегда, а не просто записал на бумажках. - У продавщицы глазки бегают, не привирает ли? - засомневался другой. – И порезов нет. - А нужно, чтоб меня убили! – подбоченилась Рита. – Тогда поверите? Защитнички, блин… Молодец, все же девка. - Зато вот, - я продемонстрировал оплывающую укусом щеку. - Парень-то герой, что ты, – укорил коллегу первый мент. На том и порешили, упаковали Иваныча. Толпа постепенно рассасывалась. Но ЧП не торопилось приезжать. Носком туфли Ритка вымела забившуюся под холодильник пятисотку и, как-бы пошатнувшись, осела, зачерпнув ту карманом. - Как ты? – громко спросил я, склонившись над продавщицей. И шепотом добавил. – Где журналюги? - Хреново, - выдохнула Рита, еле слышно ответив. – Не дозвонилась. Не ей хреново, это мне стало хреново. - Идиотка! – вскрикнул в сердцах. Но уперся взглядом в обалдевшие коровьи глаза одной из покупательниц, решившей дождаться занавеса спектакля. Не растерявшись, я сменил гнев на милость. - Идиотка, что сразу не позвала. А если бы он тебя грохнул? – ласково потрепал Риту по волосам, как бы случайно выдернув пару. Женщина всё глядела на нас. - Видите, что творится, - распахнутым жестом я продемонстрировал масштабы беспредела. – Посреди бела дня грабят, чуть ли не убивают. А вы молчите. Нет бы, сообщить куда следует, чтоб каждый криминальный элемент знал – и на него найдется искоренитель! Сжал кулаки, вывернув так, будто сворачиваю шею преступности. - Есть полиция, пусть и сообщают, - женщина вздернула нос. То ли обиженная, то ли в доказательство правоты поспешила скрыться, оставив шлейф дешёвого парфюма и такой же дешёвой гражданской сознательности.
Директор, пообщавшись с полицейскими, махом уволил Ритку. За то, что она самостоятельно решила вопрос, и теперь «рыболовному крючку» грозили штрафы, а инстанции ждали в гости с уставными документами. Следующим днем выкинули меня – эта сволочь взвинтила до потолка аренду мобильного салона. Дома я рухнул на кровать и обрыдал, не стесняясь, подушку. Бабушка отпаивала валерьянкой, мать просила больше никуда не лезть, а папаня злобно потрясал гирей. - Совсем оборзели! – басил он. – Даже героям нет места в обществе. Куда катится страна! - Вот поди и докажи, что твой сын – герой! – взвилась мамка. - А что я-то? Меня там не было. Раз, два, три… Отец поднимал гирю. Больше я с ним не занимался.
Газеты обо мне промолчали. Зато расползлись слухи о Риткиных долгах и про ее сговор с Иванычем, где я выходил не спасителем, а лохом. Новости как всегда вещали о терактах, где-то падали самолеты, сходили с рельсов поезда. Люди молили о помощи, но тщетно. Потому, что я решил отказаться от призвания. Впал в депрессию, снимаемую лишь компьютерными играми. Там, над виртуальным пространством раздавался трубный глас, и персонаж летел на выручку. Но паучья маска скрывала не мое лицо, а в широкой груди билось не мое благородное сердце. И люди боготворили не меня. Нажав на «Выход», чувствовал себя опустошенным. Вновь и вновь страдал унынием, продавливая матрац. Но с каждым днем зуд геройства становился всё нестерпимей, игровые миры склоняли к подвигам, гнали из пропитанной недугом комнаты. Тогда я одевался и шел куда-нибудь – лишь бы куда, навстречу свершениям и почету. А если быть честным, без толку слонялся по улице. Как-то понял, что такими темпами дойду только до ручки и выучился вождению. С тех пор ездил на отцовских «Жигулях».
И однажды я проснулся с мыслью: «Сегодня!» С легкостью встал. Из крана шла горячая вода, а не чуть теплая, как в последнее время. В окна пригревало солнце, хотя еще лежал снег, но и он задорно искрился – не расползался грязно-серой массой. Во дворе пахло свежестью и ранней весной, с неба сеялась редкая крупа, запорашивая мостовую. Сегодня должно было повезти. Машина завелась без долгих усилий, я вырулил на полупустую воскресную трассу. Мимо проносились кафе и заправки, развязки и указатели. А в голове мелькали вопросы – что ждет меня за поворотом? Или еще за одним? Возможно, полицейская погоня, и я задержу нарушителя. Быть может, вытолкну из-под колес грузовика женщину с ребенком. А лучше бы, перед камерами поста ГИББД, спасти гаишника от…ну… Задумавшись, я почесал подбородок. В общем-то, не важно, от чего должен его спасти, но мне уже представлялась церемония награждения премией «Выбор». Полный зал, и все рукоплещут, стоя. Я произношу благодарственную речь – надо непременно ее придумать, вокруг журналисты, телекамеры, то и дело сверкают фотоаппараты. Так и видел эти вспышки, но вдруг они превратились в пару огней, мчащихся на меня. Мелькнуло испуганное лицо, потом еще люди за стеклами и триколор на железном корпусе. В секунде от удара я вывернул руль и юзом затормозил на обочине. Мой лоб покрыла испарина, сердце зашлось в грохоте. Сзади тоже громыхало, но неживое, металлическое. Скрипело и билось. Оглянулся – дорога была пуста, лишь пролом в ограждении да взметнувшийся снег указывали на место аварии. Выбравшись из «Жигулей» я направился туда. Махина, чуть меня не раздавившая, съезжала на боку под откос – туристический автобус, превратившийся в жестянку. Видимо, его занесло на скользкой дороге. Я стоял над ним и в тоже время на сцене, мне хлопали, награждали за спасение людей. Вот он – шанс! Брякнув, автобус замер. Из радиатора вырвался дымок. - Бегу, бегу! Накатанные подошвы несли вниз, а может быть, у меня выросли крылья. - Есть кто живой? В ответ раздались стоны, крики о помощи – на русском и на иностранном. Туристы внавалку копошились внутри, словно единый кусок мяса. Разбитые окна щерились окровавленными краями, а двери блокировала земля. - Парень, помоги выбраться, - захныкал кто-то. – Сам бы смог, только ноги зажало. Я попытался рассмотреть говорящего, но столкнулся с мертвым взглядом. Вернее, глазом, из второго торчал обломок поручня. Рядом с трупом в пунцовой каше двигался рот, от всего лица только он остался целым. Отшатнувшись, я упал на снег. К горлу подступила тошнота. Чей-то кулак, режась и кровоточа, пробивался сквозь стекло. И раскрылся, будто приветствуя. Передо мной все поплыло, множество ободранных, со свисающей плотью рук махали из зала «Выбора», куча мертвецов с железяками в глазах салютовали мне. А вместо фотоаппаратов вспыхнуло пламя. Я ринулся назад, на карачках штурмуя откос. Скатывался и снова полз вверх. Уши заложило, не понимал – кричу сам или живые просят помощи. Мимо скользили силуэты, чья-то коленка зацепила плечо. Наконец, я выбрался на шоссе. Голоса не смолкали. - Господи-боже! - Ааааа! Грохнул взрыв. Темная фигура, встряхнув, поставила меня на ноги. Разинув пасть, проорала в лицо: - Какого хрена ты смотрел?! Какого хрена? И ничего не делал! Почему? - Я спасал. - Кого? Себя? – ниже мелькнула шапка с помпоном, ее хозяйка отвесила мне пощечину, - Вон они, горят заживо – твои спасенные! Слышишь? Я ничего не слышал, кроме рукоплесканий зала трупов. «Ссыкло года!» - объявил ведущий, толкнув на капот «Жигулей» - Твоя машина? Машина была моя. - Как ты оказался на встречке? - мне влепили по затылку, нагнули к следу протекторов – к тормозному пути. – Как ты там оказался, мудила? Ты понимаешь, сколько людей угробил? - Какая встречка? Никого я не гробил. Я их спасал, кля-я-ну-усь! Смачная зуботычина потушила свет на вручении «Выбора».
…
- Чё не жрешь, Человек-хряк? Усеянная перстнями рука бросила ложку в баланду. - У нас бананов нема, - хохотнул с нар юркий косенький человечек, мотающий не первый срок. - Здесь на всех одно кавказское блюдо – Жричёдали. Под общий смех, я принялся за еду, стараясь не давиться, лишь бы не обрыгать и без того грязный пол. В прошлый раз, когда вывернул нечто комом застрявшее, сокамерники – гады и сволочи, налетели, будто стая воронья, поочередно вливая в меня шедевр тюремной кухни. Приговаривая: «За маму, за папу». За статью о преступной халатности, за другую: «Оставление в опасности». Вскоре светил новый процесс – Ритка раскололась про недостачу, к тем пунктам добавлялось еще и подстрекательство. На радость соседям-уголовничкам. Чтобы не видеть их рож, я обнялся с миской. И размышлял о несправедливости. Оказалось, для всемирной славы не надо жертвовать собой, достаточно кокнуть пару-тройку интуристов. Подумаешь, благие дела! Скандал – вот что нужно обществу. Все забыли о моей безупречной репутации, о тяжелом детстве с сумками в руках, об опасностях на дороге со старушками. Даже Марья Сергевна выкрикнула на суде: «Пожар ты учинил? Признавайся!»
Правильно говорил отец – в этом мире нет места героям. Но, повинуясь зову сердца, я не мог остановиться. Ждал сигнала к исправительным работам – вместо пионерской трубы. Трудился на благо государства и, валя очередное дерево, представлял, что оно вот-вот пришибет кого-нибудь из сокамерников. Тогда я ринулся бы наперерез, вытолкнул из-под летящего ствола недостойного, жалкого, но человека. Конечно, если б успел. Помочь сосне свалиться – это пожалуйста, а скорость падения – совсем не мое. В конце концов, я лишь герой, а не бог.
Хорошая работа с идеей, с фабулой, да и вообще с композицией рассказа. Маниакальное стремление не сулит ничего хорошего. Пожалуй, получилось реализовать рассказ, в котором присутствует ценная мораль. С ярким примером и последствиями.
Стиль суховат, но это мало важно. Картинка вырисовывается четкая. В отличии от Алёны, сцена с "Премией" и аварией мне не казалась сумбурной. Но и сказать, что она была атмосферной, тоже не могу. Возможно, стоило бы добавить больше деталей.
В эмоциональном плане всё хорошо. Чувствовал и эмоции персонажа, его восхищение, навязчивые желания, возмущение, страх. Так же возникали и мои, читательские чувства, насмешки от абсурдности ситуации, ну и грусть в конце. Жалко конечно, что так всё случилось. Хоть это всё и вымышленно, но всё же. Думаю, концовка с хеппи-эндом смотрелась бы не так реалистично, поэтому, для меня, твой рассказ удался. Он в меру жизненный, в меру абсурдный, и в меру справедливый. Спасибо.
Привет) Хороший рассказ) Понравился. Ни разу за время чтения не возникло желания бросить. Мне была интересна судьба ГГ. ГГ по сути не изменился, но наблюдать за его поступками ( как он ошибается раз за разом в своем выборе) увлекательно. Красиво подведен итог всей истории. На мой взгляд стиль повествования невыдержан. ГГ рассказывает о себе то возвышенным тоном, то срывается на на простой разговорный. Основу восхождения на пьедестал закладывал с детства, даже слабым по тому времени умом додумавшись до простых истин. Здесь надо было обдумать, как не спалиться самому. Или эта разница специально подчеркнута, как разница желаний и происходящего впоследствии? Все равно мне кажется этот парень не станет так сложно размышлять о пьедесталах, идеях, скудном опыте... Его уровень - игрушки и стремление к славе любой ценой.
Не могу сказать, что я в восторге, но читала с интересом. Глаз зацепился только за такое вот: Основу восхождения на пьедестал закладывал с детства --- звучит как канцелярит. Вообще местами юноша думает какими-то канцелярными оборотами. Рос я крепким в маму и сильным в папу. --- а это не одно и то же? У слов конечно разные значения, но читается сомнительно. Я так понимаю, парень полный. Слово крепкий не подходит. На мой взгляд. Надо другое. ...облизываясь от нетерпежа. --- глаза бы мои этого не видели. Ужс ( Сцена с разбитым автобусом и награждением немного сумбурна. Я иногда вообще не понимала о чем речь. Приходилось перечитывать. По рассказу: Гг неуклюж, моментами забавен и ужасен в своем маниакальном желании быть героем. Он так сильно этого хотел, что собственно прохлопывал ушами все моменты, когда эти подвиги были действительно необходимы. Или родители не объяснили парню что плохо, а что хорошо, или он просто тронулся умом. Хотя на умалишенного не похож. И в тюрьму его прятать нельзя, он опасен для общества, а там тоже люди. Если только изолировать отдельно. В финале появилась слабая надежда, что вот сейчас он поймет. Но он так ничего и не понял. А то что он не бог, как мне показалось, он и раньше понимал. Ведь думал же, что нет у него паутины, как у Питера Паркера. Вывод: Горбатого только могила исправит.Герой не перевоспитался. А должен был?
0
