Короткое описание: Они жили в мертвом городе, вокруг которого бродили сизые туманы.
Они жили в мертвом городе, вокруг которого бродили сизые туманы. Над длинными грязными улицами никогда не всходило солнце, одежду не колыхал ветер, но свечи в домах тухли постоянно. Их не задувал ветер, их гасил холод. На темном небе изредка появлялись звезды и тогда все до единого жители выползали из своих жилищ и, подставляя молчаливому своду свои руки и лица, грелись в бледном ледяном свете. В такие редкие моменты они уже не обращали внимания на потухшие свечи. Они были молчаливы, угрюмы, прятали глаза под широкополыми шляпами, а руки всегда держали в карманах. На улицах они редко здоровались друг с другом, рук не пожимали и не справлялись о здоровье, ведь и так было понятно, что оно оставляет желать лучшего. Они боялись друг друга, боялись собственных теней и собственных голосов, так отвыкли от них. Они не умели отличать день от ночи, но бывало, что разводили посреди главной площади большой костер, стаскивая туда всякий хлам, который только могли унести. Все летело в костер. И все в нем сгорало, потому что так должно было быть. Это было предназначением хлама. Такими были их вечера. Они любили танцевать, но не умели. Их любовь к разного вида танцам проявлялась только в воспоминаниях. Они помнили, что это нечто веселое. Но забыли, как это – веселиться. Они знали, что их дома вот-вот разваляться, но и не думали их чинить. Они успокаивали себя тем, что когда их городок рухнет, будет много-много хлама, а значит много больших костров. А следовательно и много вечеров. Они знали, что за сизыми туманами лежат удивительные земли. Туда уходили многие и часто. Некоторые возвращались, а некоторые исчезали без следа, но те, что возвращались, рассказывали, как тепло за сизыми туманами. Рассказывали, как покачиваются цветы на зеленых просторах лугов, как белоснежные овцы бродят по пастбищам, и как эти же овцы вдруг оказываются в голубом безграничном небе, как они летят туда, куда гонит их ветер. Многое из дальних земель, о чем толковали странники, пытались воспроизвести у себя в городке его бледные жители, но им не удавалось, и все валилось из рук. Они только знали, что где-то там хорошо, а у них – плохо. Иногда жители городка собирались в одну единую цепь, выстраивались друг за другом в длинный ряд и шли молча и долго с зажженными свечами в руках, ладонями закрывая маленькие огоньки от злого ветра. Они шли на кладбище, потому что помнили и потому что не могли забыть самих себя, там же и похороненных. Каждый вставал на колени у своей могилки и возлагал цветы на мерзлую землю, потом поднимался и благоговейно касался рукой надгробного камня. Одинокие слезы падали на носки черных аккуратных ботинок. Жители маленького городка плакали по ушедшим, а ушедшие были они сами. Они выли, закрывая беззубые рты костлявыми руками, и уходили, бережно придерживая закрывающиеся за ними крошечные чугунные дверцы. А свечи, оставленные у надгробий, гасли. Одна за другой. Одна за другой. В их городке жили разные люди. Одни были честные, другие – заядлые вруны. Одни спешили продемонстрировать свой острый ум, а другие скромно молчали, чтоб не сморозить глупость. Кто-то жадно стаскивал к себе всякий хлам, а кто-то тяжело работал, чтобы найти что-нибудь действительно ценное. Но все жили одинаково бедно, потому что богатств в городке никаких не было. Все ютились в одинаковых углах одинаковых домиков, на одинаковых улочках с одинаковыми грязными подворотнями. Были в городке и творческие личности. Угол на чердаке двухэтажной полуразвалившейся гостиницы снимала художница, которую называли чуть ли не самой красивой девушкой в городке. До того, как она умерла. Она продолжала творить, но прежде яркие краски сменились теперь черными и серыми полутонами, перекрывающими один другой в различных узорах. Художница многим демонстрировала свои работы, и всеми они признавались шедеврами. Рисовала она на всем, что попадалось под руку: на деревянных спинках диванов и на створках шкафов, на стенах и на земле, на подобранных досках, из которых торчали ржавые гвозди, и даже на собственном платье и руках. Неудивительно, что многие ее работы периодически оказывались в большом костре на главной площади. Но даже огонь не мог осветить темные краски. В одном из элитных домов была своя комната у певца. По самым худшим прогнозам, дом должен был окончательно развалиться еще только через год. Пел певец нечасто, но красиво. По большей части вечерами. Он вставал совсем близко к костру, так что казалось, будто его одежды вот-вот вспыхнут ярким пламенем. Он открывал свой величественный рот, и оттуда не вылетало ни звука. Он пел тишину, и это было самое прекрасное, что когда-либо слышали жители мертвого городка. - Вам бывает больно?- однажды спросил маленький мальчик у старика, который сидел в скрипучем кресле у входа в гостиницу, принимавшую последнего посетителя несколько десятков лет назад. Старик и был этим последним посетителем, которому не суждено было съехать. - А тебе?- вопросом на вопрос ответил старик. - Нет,- задорно сказал мальчишка, одним движением руки оторвал у себя голову и подкинул ее высоко в воздух. Достигнув высшей точки своего взлета, черепушка прокричала: - Вот видите, совсем не больно,- и приземлилась в костлявую ладонь мальчишки. Через несколько дней после этого последний постоялец гостиницы исчез. Его исчезновения и не заметили, если б хозяйка не выскочила на улицу с диким криком: - Пропал! Исчез! Провалился! Никто мне теперь не заплатит! У меня больше не будет денег! Я банкрот! Из окна высунулась голова с пустыми глазницами и сказала ей: - Не кричи. Денег у тебя уже добрую сотню лет как нет. А если и есть, то тебе все равно некуда их уже тратить. В этом городе давно нечего покупать. Вечная эта ваша ненасытная жадность! - Я храню последние свои денежки не из-за жадности,- немедленно откликнулась хозяйка гостиницы. - Тогда швырни их в следующий же Большой костер! И голова исчезла в окне. Хозяйка гостиницы несколько минут простояла неподвижно, силясь оправиться от шока. Это была самая жестокая и глупая фраза, которую она слышала за последний десяток лет. Вскоре выяснилось, у кого еще не отпала охота чесать языком. Это был довольно молодой скелет, прослывший энтузиастом. Молодой не в том смысле, что выглядел молодо, а в том, что умер молодым. Когда все молчали, он говорил. И говорил так, что его хотелось слушать, а потом и самому вливаться в беседу. Когда все начинали говорить, он замолкал и слушал, как остальные жители городка теряют нить разговора. И когда они замолкали, начинал говорить снова. Он был единственным, кто, по его собственному мнению, не утратил еще ума. А когда его просили доказать это, он обычно заявлял: - Ни один безмозглый тупица не мог бы додуматься до того, чтобы объявить себя умником. И с ним соглашались. Поэтому он не боялся выходить и выступать перед публикой. Однажды вечером он встал перед всеми освещенный костром и заговорил: - Мы мертвы,- сказал он и все согласно кивнули.- Мы знаем только томный блеск далеких звезд. Остальной свет забыт нами. Мы живем, прячемся, исчезаем во тьме. Мы забыли, что значит быть счастливыми. Мы забыли, что значит переживать и волноваться. Мы не видим прекрасного, ходим, не отрывая взгляда от земли, хрустящей под нашими ботинками. И голубое небо, и солнце знакомы нам только по сказкам, которые рассказывают те, что вернулись из далеких земель. Жители мертвого городка слепо уставились на оратора. Смысл его слов медленно проникал в их сознание. - Мы любим хлам,- продолжал молодой скелет.- Мы боготворим хлам. Мы бережно храним хлам, забывая, что сами мы и есть хлам. У нас нет чувств, и эмоции не отражаются на наших лицах. Мы холодны и скупы на улыбки. Когда вы в последний раз здоровались друг с другом? Жители городка не понимающе уставились на оратора. - Повернитесь друг к другу и скажите: «Здравствуй». Никто в толпе не шевельнулся. - Повернитесь же и скажите: «Здравствуй». Неуверенно и нехотя повернулись жители друг к другу и в толпе зашуршали их голоса. «Здравствуй. Здравствуй. Здравствуй»- говорили они. Мелькали нерешительные полуулыбки. Когда голоса их умолкли, скелет вновь заговорил: - А теперь слушайте меня. Слушайте и пытайтесь услышать. Если мы будем продолжать жить так и дальше, то потеряем даже то малое, что сейчас имеем. Посмотрите на себя. Посмотрите друг на друга. Мы уродливы. Мы глупы. Мы безумны. В наших глазах нет прежнего блеска, в них вообще уже ничего нет, у нас нет даже самих глаз. Мы нелепы. Мы одиноки. Мы несчастны. А что будет дальше? - Если мы все глупы и безумны, то ты еще безумнее нашего,- раздался из толпы разгневанный голос и его поддержал согласный ропот толпы.- Ты говоришь нам то, что мы знаем и так. Зачем нам тебя слушать? - А затем, что скоро засохнут последние цветы на наших могилах. Скоро наш городок превратится в груду хлама, которую мы сожжем и останемся голыми посреди пустыни, обдуваемые со всех сторон жгучими ветрами. Скоро мы не сумеем почувствовать слезу, стекающую по нашим закостенелым лицам. Скоро этой слезе просто неоткуда будет взяться,- страшно было теперь смотреть в пустые глазницы скелета.- Да, я безумец! Я уродлив. Я глуп. Я одинок, глубоко несчастен и хочу, чтобы кто-нибудь подошел ко мне однажды, обнял меня и утешил. И все, что отличает меня от вас, это то, что я единственный здесь готов это открыто признать. И толпа не знала, что ему возразить. Разгневанный голос затих и больше не показывался. Скелет глубоко вдохнул вечерний воздух, пропитанный пылью, и тот вылетел через его пустые ребра и шею. - Завтра когда закончится вечер и начнется наш следующий день, я покину этот город навсегда. Я уйду за сизые туманы, в страны, о которых рассказывают странники. Я уйду и буду жить там под синим небом и ясным солнцем. Я буду видеть рассвет и закат дня, а на звезды любоваться по ночам. И молодой скелет отошел от красного пламени, жуткий лик его скрылся во тьме. Он прошелся по улицам городка, издалека слыша споры, разразившиеся у большого костра. Когда все молчали, он говорил. И говорил так, что его хотелось слушать и самому вливаться в беседу. Когда все начинали говорить, он замолкал и слушал. Скелет дошел до кладбища, отыскал свою могилу, сел, облокотившись о надгробный камень, и запел тихим шепотом. Таким, что сливается с песнью ветра. Над ним шумели ветви старой березы, и ему казалось, что он слышит каждый листик отдельно. И голос каждого листика вплетается в единый хор лесных голосов. Он видел как угасли отсветы пламени Большого костра и понял, что жители городка разошлись по своим домам. Вечер закончился, и наступил новый невероятно долгий день, протяженностью вплоть до следующего Большого костра. Молодой скелет поднялся, отряхнул землю с костюма, взглянул в последний раз на свою могилу и двинулся к городку. Из личных вещей у него была только обгоревшая по краям книга, которую он вовремя вытащил из костра много вечеров назад. За этой книгой он зашел в дом, где жил и поднялся на второй этаж в свою комнату. Скелет несказанно удивился, увидев в своей комнате постороннего. Это был беглый постоялец из гостиницы. Он стоял посреди комнаты, вертел в руках потертую шляпу и без всякого выражения глядел на хозяина. - Робкий пустой взгляд, согнутая спина,- произнес молодой скелет.- Уж ни подаяния ли ты пришел просить у меня? Если так, то выметайся вон, потому что дать тебе мне все равно нечего. - Нет, не подаяния,- ответил беглый постоялец.- Я и сам за столько лет понял, что ловить в вашем городе нечего. - Так что же не ушел тогда? - А куда? За сизые туманы? - Да хоть бы и так. К цветущим лугам и бескрайнему небу,- сказал молодой скелет и из тайника, спрятанного в стене, вытащил обгорелую книгу. - Кто сказал вам о цветущих лугах?- горько прошептал беглец.- Кто разбудил в вас смелые фантазии? А? Странники, что вернулись из далеких земель? Им бы и самим хотелось бы верить, что в другом месте лучше, чем здесь. Чужое всегда прельщает, притягивает взгляд и мысли. Только запомни, если собрался уходить туда: нет там ничего! Ни яркого солнца, ни бесконечных лугов, ни пения птиц, ни шелеста ветра. Молодой скелет подошел к окну и уставился в пространство. Беглец тяжело уселся на пол, хрипло скрипнули его кости. - Зачем ты пришел ко мне?- тихо спросил молодой скелет. - Я слышал твою речь вчера у костра. Ты был так убежден, что все мы убогие и как будто ненастоящие… Мне стало жаль тебя. - Мы стали такими после того, как похоронили себя же самих,- возвысив голос, грозно сказал молодой скелет.- Там! На кладбище, куда периодически выстраивается целая очередь страждущих. Им нечего сказать себе же самим. Они не могут заставить себя даже извиниться, стоя там на коленях на грязной земле. Мы сами создали себя. Не на кого обижаться, некого корить. Жалость! О таком мы тоже не слышали. Поэтому я собираюсь уйти отсюда. И отчего, скажи, я должен верить тебе, а не тем, кто пришел из далеких земель? - Я же тоже пришел оттуда,- ухмыльнулся беглец.- Но я там жил и видел, как мы губили себя самих, точно так же, как и вы. За сизыми туманами когда-то действительно было прекрасно, но это было ужасно давно. Много, очень много лет назад, до того, как мы похоронили себя в глубоких могилах, до того, как закопали себя тяжелой землей… Два скелета молча глядели друг на друга. - …У нас произошло то же самое, что и у вас. - Почему я должен верить тебе?- помолчав, спросил молодой скелет. - А почему бы и нет? Ведь мне нет смысла тебя обманывать. - Я хочу увидеть все своими глазами,- уверенно заявил скелет.- А если действительно там ничего нет, то наверняка все еще можно исправить. - Исправлять свои ошибки никогда не поздно. Но пытаться искупить чужую вину – глупая потеря времени. Хочешь изменить мир – начни с себя, верно?- беглец усмехнулся.- Но что делать, когда сотни и тысячи других ослов не хотят и пальцем пошевелить, чтобы исправиться. - Я смогу заставить их передумать. - Сомневаюсь. Однако у тебя есть способности оратора, возможно кое-что из этого и выйдет. Когда ты говоришь, они слушают. - Сначала я посмотрю на земли за сизыми туманами. Вдруг и менять ничего не стоит? - Менять и меняться всегда стоит. А потом,- беглец приблизился к молодому скелету, их пустые глазницы уставились друг в друга, словно две вечности посмотрели друг другу в глаза,- готов ли ты оставить свой дом ради лучшей жизни? Бросишь этих всех несчастных сжигать свои судьбы в высоком пламени Больших костров? - Они сами делают выбор. У меня своя дорога. - Верно,- согласился беглец, но так будто был абсолютно не согласен с молодым скелетом.- Проводить тебя? - Как хочешь. Они вышли на лестничную площадку и спустились вниз на улицу. Беглый постоялец водрузил на голову свою шляпу, предварительно отряхнув ее от пыли, и двинулся за стремительно шагающим молодым скелетом, который, казалось, хотел поскорее оставить все позади. Так друг за другом они пересекли городок и поднялись на низкий холм, окутанный туманом. - Подожди,- крикнул постоялец своему спутнику.- Дальше я не пойду. Молодой скелет остановился, развернулся на каблуках, вязнущих в сырой земле, и посмотрел на старика, снимающего свою шляпу в знак прощания. - До свидания. - Прощай. - Мы увидимся быстрее, чем ты думаешь. Молодой скелет вздохнул и провел костлявой рукой перед глазами. - Странная штука туман? Видишь только вдалеке, хотя стоит он перед самыми твоими глазами. - Пожалуй. Но смотри, они идут. Старик указал длинным негнущимся пальцем на стоящий теперь в отдалении городок. Из него вытягивалась медленная светящаяся цепь горожан, двигающаяся к кладбищу. - Я сегодня уже был у своей могилы. - Они похожи на маленькую змейку, ползущую к своему убежищу. - Я ухожу из города. - Я однажды тоже ушел. Когда у нас все рушилось, а здесь была тишь да гладь. Одно наслаждение. Никаких забот. Я думал, так будет всегда. Бросил родину, полюбил чужбину. Но я никогда не забуду этот жуткий звук, когда комья слипшейся сырой земли ударяются о крышку гроба. И теперь уже никогда не уйду отсюда. - Разницы все равно нет. - Дело в другом: меня там больше никто не ждет. Я один. - Прощай. - Ты готов на этот шаг? - Готов. Молодой скелет развернулся и двинулся сквозь туман в сторону, с которой дул ветер. Через несколько шагов он остановился и вернулся обратно к старику. - Уже?- только и спросил беглый постоялец, оставшийся на своем месте. - Я забыл спросить. Почему ты сбежал из гостиницы? - Тот мальчик. Он подошел ко мне, когда я сидел у входа в гостиницу, оторвал голову и кричал, что это совсем не больно. Но перед этим спросил, бывает ли мне больно. Я ничего не ответил, но в глубине души подумал, что больно нам не физически, а духовно. Как там про слезу ты сказал? Я же надеюсь, что мои слезы никогда не высохнут. Что я не потеряю способность плакать от безысходности. От обиды. От сожаления. Самое обидное, что тот мальчик даже не понимает, как это, когда больно душе. Он ведь слишком мал, чтобы такое понять, а я не в силах смотреть, как мучают себя другие, и не осознают, что творят с собой. И я не в силах объяснить им. Если был бы человек, который мог. Ты понимаешь? - Понимаю,- молодой скелет кивнул, опустил глаза и медленно зашагал к городку. - А как же дальние земли? - Не такие уж они и дальние,- ответил скелет, продолжая путь. Он шел. Спустился к подножию холма, прошагал до первого домика мертвого городка, перелез через низкий забор, обогнул пару зданий и вышел на главную улицу. Догнал процессию, влился в нее, растворившись в потоке одиноких и печальных лиц. Собирая по дороге полевые мертвые цветы, он вместе со всеми дошел до ворот кладбища. Вместе со всеми ступил на его территорию. Следуя за другими, добрался до своей могилки. Огляделся и увидел, как вокруг все встают на колени у своих могил. Как касаются руками холодных камней. Когда все молчали, он говорил. И говорил так, что его хотелось слушать, пока слезы повисали в воздухе и через мгновение разбивались о могильные камни.
Стилистически сумбурно, непоследовательно (свечи гаснут от холода, жгучие ветры пустыни), и нет никакого фундамента для этой непоследовательности. Много языковых огрех (так много, что нет смысла на конкретных останавливаться), и вообще, читать не хочется. Но, если говорить честно, большую часть любительских произведений читаешь не для удовольствия, а ради возможности посодействовать коллеге, опубликовать свое и получить отзыв. Так вот, если сравнивать со средним местным произведением, то есть несколько несомненных плюсов - при всей непоследовательности, есть какая-то эстетическая модель, кроме того, есть попытка выразить индивидуальную философию, причем не в формате банальных широко распространенных умствований, а на некой эмоциональной базе, а это как раз хорошо. И есть одна странность - при такой непроработанности, довольно большой объем. Отсюда вопрос: написано на одном дыхании?
Так уж вышло, что я сам являюсь читателем. Сначала я начинаю читать, а потом, спустя некоторое время, которое не жалко, пользуюсь этой счастливой случайностью и спрашиваю себя - интересно мне или как?
На самом деле, на такой вопрос _вообще_ ответа нет. Интересно для какого читателя? При всем уважении, и даже обожании, я уверен, Набоков (если не упоминать его имя), покажется скучным заядлому любителю рулонных детективов, а, например, чтобы снизить эффект от негативной коннотации слова "рулон", Саша Соколов может показаться пошлым рифмоплетом одному из двух вполне даже образованных людей.
0
