История спортивной карьеры. 1 часть серии о Джеймсе Степень критики: по существу
Короткое описание: Жанр истории - что-то вроде дневника. Это серия историй о Джеймсе Лэйморе - американском биатлонисте. Персонаж и все события - выдуманы. В 1 части, в этой, рассказывается о начале его спортивной карьеры. http://for-writers.ru/publ/perelomnyj_moment_chast_2_serii_o_dzhejmse/69-1-0-18205 - часть 2
Биатлон – не просто спорт, это нервы в сочетании с хорошей техникой. Психология порой стоит едва ли не на первом месте, потому что даже если ты физически готов превосходно, лыжи скользят изумительно, то лишние эмоции, мысли или просто неопытность, духовная незрелость могут начисто перекрыть все и загубить, прежде всего, точную стрельбу, будь ты хоть сотню раз снайпером. Самоуверенность или неуверенность, бахвальство или недооценка, вера или неверие в себя, смелость или боязнь – столько пограничных состояний, способных нарушить психический баланс и подвести в нужный момент! Да что там, пройдя идеально больше половины трассы, отработав на «ноль», можно так облажаться на последнем огневом рубеже из-за нестабильной психики, что лишиться подиума и упасть в самый низ итогового протокола! Тактика по раскладу физических сил важна, но ничтожна, если что-то перевернется у атлета в голове. Скорость – да, но никакие лыжи не спасут от провала в стрельбе. А талант может быть загублен, если вовремя не будет поддержан тренером, конечно, при наличии у спортсмена морально-волевых качеств, чтобы дотерпеть до финиша. Я не знал всего этого, придя однажды в биатлон и оставшись в нем основательно. Любовь к спорту появилась у меня далеко не сразу, в двенадцать лет, да и не к лыжам. Баловаться стрельбой в тире – да, мы с пацанами часто туда ходили, но всерьез увлекаться чем-то у меня не было желания, как бы родители не бились. Воспитывался я в хорошей семье, мой папа – известный полицейский, практически герой штата, честное слово. Он постоянно находился в разъездах и на заданиях, дома практически не бывал, зато я часто видел папулю по телевизору, пусть и не при самых хороших обстоятельствах. Мама – бывшая спортсменка-лыжница, но с моим рождением с карьерой ей пришлось завязать, возвратиться не удалось и через год, и через два на этот раз из-за появления на свет моих младших: Александра и Глории. Мы, Лэйморы, пользовались известностью в нашем штате и за его округами, впрочем, тоже. Оба родителя все-таки люди не без таланта, так что мне досталось слишком много внимания общественности еще до того, как я издал свой первый крик новорожденного. Хоть я и был, мягко говоря, незапланированным, избаловали меня в семье все, кому не лень, во многом еще из-за огромного числа родственников, имеющихся у матери, ибо отец был сиротой. У мамы было четверо старших братьев, только один из которых тогда еще не женился, но их дети уже успели вырасти, так что бабушка, дедушка и другие взрослые мне не нарадовались. Можете себе представить, во что в итоге вылилось такое воспитание… Ко всему прочему, я и сам рос очень подвижным и общительным ребенком, во дворе проводил уйму времени, пользуясь дарованной мне свободой. Просто с рождением моих брата и сестры у мамы не хватало времени на меня, опять же, а папа предпочитал спасать чужие жизни, поэтому совсем скоро я активно осваивался на улице. Никакая куча родни не спасет вас от одиночества и скуки, серьезно, а я всегда стремился к новым знакомствам и, желательно, с ровесниками. Уже к семи годам я закрепился не в совсем «правильной» компании детей, успел даже украсть там что-то вместе с ними, родителям срочно пришлось вмешаться и запретить мне общаться с ними. Ну, не сказать, что другие мои друзья были намного лучше прежних, наши совместные розыгрыши порой были недобрыми, зато без криминала. Стоит ли говорить, что в школу я ходил с большой неохотой и учился слабо. Но в двенадцать лет все изменилось. Папа всерьез задумался обо мне, когда шестой класс я едва закончил, получил несколько двоек в предыдущей четверти. Нельзя сказать, что учеба меня совсем уж не занимала, просто я искал и находил для себя более интересные занятия, например, гонки на велосипедах с мальчишками, стрельбу в тире, другие подвижные игры, физкультуру в школе посещал с удовольствием и был первым по всем показателям. Я не был хулиганом или совершенно «отбившимся от рук», как иногда говорили учителя, отнюдь, мне просто было скучно. Однообразная теория утомляла, я жаждал чего-то кардинально иного. Родные пытались устроить меня в секции, но никак не могли определиться между собой, куда именно, а первые две – танцы и занятия вокалом – мне сильно не понравились, я оттуда сбежал. Мать, занятая моими более успешными в учебе младшими, все спихивала заботу обо мне папе, вот он и решил отдать меня в более престижную школу-интернат. В итоге, я жил там, и, как следствие, завел новых друзей, сменил круг общения на «умный и приличный», может, от той же скуки я и увлекся спортом, точнее, футболом. Еще точнее, сперва борьбой, преподаваемой у нас в интернате на физкультуре, потом фехтованием, что меня никак не потрясло, и вот футболом. Очень и очень многое зависит от тренера, скажу я вам. Все в тот же год, продолжая заниматься футболом, я стал ходить на лыжную секцию из-за девочки, которая занималась там и нравилась мне. Однако если в футбол меня, как самого мелкого из запасных, все время не брали в основную команду старшие для соревнований между школами, а я жаждал крупных успехов уже в свои двенадцать, то на лыжах я легко обгонял и старших ребят. Влюбленность в девочку быстро прошла, а вот любовь к лыжам сохранилась. Средняя школа. Отлично помню свою самую первую эстафетную соревновательную гонку в биатлоне. Я тогда был сопливым двенадцатилеткой, безумно волновался, хотя некоторая уверенность в себе все же была. Выступать за самого себя я не боялся, но другое дело за команду, от лица школы… От меня исход гонки тогда не зависел, ибо я бежал второй этап, а не первый или последний. Но интернат в тот год победил и, впоследствии, взял Кубок школ, и я чувствовал свою причастность к этим успехам. Невыразимые ощущения!.. Вообще биатлон в США развит куда как меньше бейсбола, футбола или регби, мои родители даже удивлялись, что у нас есть секция биатлона. Но наш директор, видимо, был тайным любителем именно этого вида спорта, поэтому с нашими успехами лыжи приобрели особенную популярность. Звездой биатлона считался наш эстафетный «забойщик», победитель спринтов и пасьютов, мой кузен Фред Сэйли. А я, Джеймс Лэймор-младший, довольствовался вторыми ролями. Я привык, что мне многое доставалось легко и сразу, будь то деньги, будь то любовь и внимание родственников, будь то хорошие оценки (блат, разумеется), которых я вовсе не заслуживал. А у Фреда был только биатлон. Так что я не завидовал кузену, тем более что он был моим лучшим другом и соседом по комнате. Да и, честно говоря, я не хотел быть на его месте, потому что, когда твое имя у всей школы на слуху, то возрастает ответственность, и каждый твой шаг контролируется. Ну, в пятнадцать мы так, разумеется, не думали, в том возрасте вообще мало размышляешь, но я все-таки тушевался, когда слышал свое имя со стадиона, в коридорах школы. Не то, чтобы смущался, гордился собой в меру, но и не возвышал себя. Биатлон в школьное время кажется простой игрой, веселым поводом отвлечься от учебы, которую я не любил, быть членом сплоченной команды, иметь возможность обыгрывать другие классы и школы. Собственно говоря, никто из нас и не задумывался о карьере спортсмена. Но к двенадцатому классу я внезапно выяснил, что нихрена не знаю и не умею, кроме как занятия биатлоном. *** Мне 22 года После школы меня отобрали в перспективную команду США по биатлону. Название ее вряд ли даст вам хоть какое-нибудь представление, поэтому я его опущу. Соревновались и выступали мы неплохо, среди американских сборных были третьими в рейтинге. Но мне прочили большее будущее, чем это, и я всегда знал, что не задержусь там надолго. Не зарывался, не зазнавался, а просто знал. Чувствовал. И мне улыбнулась удача. На одной из гонок меня заметил человек из Федерации Биатлона, который и посоветовал главному тренеру национальной сборной США попробовать меня. Причем вне всяких официальных отборов. У них как раз не хватало двух человек, поскольку прежние заканчивали в том сезоне свою карьеру. Я поехал в штат Орегона, где проходили тогдашние сборы. Помню те отборочные, прошедшие с не меньшим трепетом, что и в двенадцать лет. Я при всем параде вышел на лыжероллерную трассу, где меня поджидали самые сильные спортсмены Америки с тренером, прославленным Робертом Хомиртоном, во главе. Роберту Хомиртону было сорок шесть лет. Это был высокий, стройный мужчина с усами, в простых кедах, спортивных штанах и футболке. Хомиртон тренировал команду четвертый год, был успешным и великим человеком. Это при нем Америка стала пятой в мировом биатлоне - не такие, может, высоты как у Норвегии, Германии, России или Франции, но что-то максимально близкое. Совсем недавно, конечно, поскольку до этого мы были всего лишь на восьмом месте в мировом рейтинге. Но Хомиртон, по прозвищу «Усач», воистину знал свое дело. Вот к этому уважаемому человеку я и подошел, смущенный и вместе с тем счастливый от того, что меня вообще пригласили. - Здравствуйте, сэр! – громко сказал я, чуть приподняв подбородок, поскольку уступал ему в росте пару сантиметров. - Здравствуйте, Джеймс, - без особых эмоций поздоровался Хомиртон. – Ну, сын Лэйморов, покажи нам, на что ты способен. Ларс, объясни ему задачу. Ко мне подошел капитан сборной, Ларс Микстер. Ларсу было не больше двадцати пяти, он, как и все члены команды, был худым, без лишнего веса, но и не перекаченным. Зеленоглазый брюнет с вполне себе стандартной внешностью, тем не менее, выделялся среди других орлиным профилем, цепким взором и строгим, сдержанным, совсем неулыбчивым лицом. Микстер был мощнее по своей комплекции тренера Хомиртона, поэтому по важности ничуть не уступал ему. - Побежишь вот с этими парнями короткую дистанцию до стрельбища, - он махнул мне рукой сначала на ребят, а потом на огневой рубеж, что был в метрах двадцати отсюда, не больше. – Там произведешь пять выстрелов из положения лежа, потом я дам тебе дополнительные патроны для стрельбы стоя. После чего бежишь до нас, обратно. Все ясно? Я кивнул. Нас бежало трое молодых парней. Имен этих двоих я не помнил. Хомиртон дал старт, и мы сорвались с места. Разгоняться особо не пришлось, разумеется, а на рубеже я закрыл девять мишеней из десяти, меняя только положение тела. К финишу пришел первым. Тогда мне дали другое задание, поставив в пару с другим биатлонистом, против нас бежали еще две пары в импровизированной эстафете на более длинную дистанцию. - Ты Лэймор? – спросил меня мой напарник, подкатываясь поближе. - Ага, - ответил я. – А ты? - Эрик Хупер, - усмехнулся парень, стриженный под «ежик». – Я побегу первый этап, ты сразу после моей стрельбы сменяешь меня, и бежишь второй. Уверен, мы победим! Я кивнул. Хупер отъехал к старту. Три биатлониста пустились в погоню. Эрик прошел свою часть пути вторым, но на стрельбище сработал почти идеально, с одним доп.патроном. Стреляли они из положения лежа, кстати, а мне предстояло стрелять стоя. К слову, именно второе получалось у меня лучше, потому что диаметр мишени больше. Когда я отработал на «ноль» и завершил гонку победителем, удивленные глаза Хомиртона многое сказали сами за себя. Пробы не закончились на этом, но я уже знал, что прошел их. Мы проделали еще несколько упражнений, я обошел и Хупера в спринте, уловив его тактику. Конечно, Ларс Микстер, наш чемпион мира, талантливый и знакомый мне Флориан Файонс не участвовали в этих погонях, но уровень Эрика и остальных ребят все-таки не оставил меня равнодушным, я не бегал прежде с такими хорошими спортсменами. И спустя минут двадцать тренер приказал всем подойти поближе. - Молодец, Лэймор, оправдал свою фамилию, - улыбнулся мне Хомиртон и пожал дрожащую от волнения руку. – Завтра в девять утра придешь на полноценную тренировку. Думаю, ты пройдешь и ее, поэтому смело можешь считать себя членом сборной. Сезон начинается через два месяца, нет смысла откладывать твою кандидатуру. Он потрепал меня по моим черным лохматым волосам, пожелал удачи и ушел. - Не расслабляйся, - только и сказал мне Микстер. – В полдевятого завтра здесь, не опаздывать. Хупер познакомит тебя со всеми, - он кивнул на моего сегодняшнего напарника. После чего скрылся вслед за тренером. Я улыбался, должно быть, как ребенок, поэтому мне было плевать на сухость и явное недружелюбие капитана, так что я с радостью пожал руки парням, что до этого времени стояли тут безмолвной тенью. - Не обращай внимания на зануду Ларса, нашего кэпа, - улыбнулся Хупер, подходя ко мне первым. – Остальные ребята у нас не такие загруженные. - Это радует, - ответил я. - Знакомься: Доминик Грант и Флориан Файонс, призеры чемпионатов, - показал Эрик на двух массивных парней, уступающих только «кэпу». – И наша будущая звезда, Михаэль Файонс. Младший брат Флориана, считавшийся в команде самым юным. Но теперь его место «мелкого» займешь ты, - Хупер безобидно усмехнулся, как и остальные. А я был занят тем, что рассматривал свою новую команду. Братья и вправду были похожи: черные кучерявые волосы, голубые глаза, правильные черты лица. Должно быть, чистокровные, хорошей древней породы. Вот только Флориан был крупнее Михаэля, который по сравнению со всеми членами команды вообще казался карликом, в самом деле «мелким». Но именно он был более улыбчивым и наверняка нравился девочкам-фанаткам больше. Ну и Грант выглядел как тупой силач, с перебитым носом. На меня он произвел отталкивающее впечатление, хотя позднее я стал относиться к нему лучше. Так я стал членом национальной сборной. Самым ее молодым членом. *** Но тот год так легко и удачно для меня не закончился. Вернее, даже тот месяц. Команде не доставало последнего человека. Один из тех, кто завершал свою карьеру, был Марсель Лурье, и ему было за тридцать. Тяжко приходилось Марселю, и я долго удивлялся, зачем же так мучить человека. Собственно, поболтать нам с ним не пришлось, поскольку уже через три тренировки Лурье ушел. Я был на лыжероллерах, гонял вокруг стрельбища от скуки, поскольку раньше всех выполнил поставленную тренером задачу, когда наш кэп привел на трассу его, белобрысого Редерика Келминса – мальчишку, из-за которого я в свой последний год профукал Кубок школы по биатлону. Шесть лет подряд не без моего участия моя параллель получала заветный трофей, а тут какой-то малец, игравший за команду математического класса всего год (до этого спорт его не занимал), вдруг сделал меня и всю нашу команду в два счета. Не меня, скорее, а Фреда, потому что белобрысый и мой кузен были главными соперниками в спринте, но я тогда воспринял это как личное поражение. И вот, не прошло и трех лет, как эта мелкая гадина стояла передо мной. - Лэймор! Катись сюда, у нас пополнение. Грант, братья Файонсы и Эрик уже появились. Я покружил еще какое-то время и подъехал, с видом, что делаю большое одолжение. - Поторапливайся, - потребовал Ларс, всегда собранный и скупой на эмоции, не ценивший лишних движений. Я повиновался. - Редерик Келминс, - представился белобрысый с издевательской ухмылкой на губах. И протянул руку. Маленькая зараза. - Джеймс Лэймор, - не растерялся и я, пожимая его довольно крепкую на ощупь ладонь. - Младший, - прибавил Келминс, уставившись мне в глаза. - Младший, - и ни один мускул на моем лице не дрогнул, и взгляда я не отвел. Вот ведь гадина! - А я слышал, тебе только двадцать? – поинтересовался Эрик, молодчик. - Да, - коротко ответил Келминс. - У нас новый «мелкий», - радостно воскликнул Михаэль, или просто «Михи». - Не пойму, чему вы радуетесь, - насупился белобрысый. – Но рекомендую называть меня или по фамилии, или по имени. Иначе нарветесь, - с угрозой добавил Келминс, сжимая и разжимая кулак. Он был из богатеньких сыночков, и я, и остальные члены сборной сразу заметили это по внешнему виду и манере поведения Келминса. Поэтому его слова никто не принял всерьез. Тогда. Позднее белобрысый после оброненного кем-то в его сторону «мелкий» продемонстрировал всем свои умения в меткой и быстрой стрельбе. После этого никто не рисковал так звать его. Я тоже не звал его «мелким». На его счет у меня было другое прозвище. - Тащи сюда свою задницу, белобрысый малец! – прокричал я Келминсу на следующий день после его «показательных выступлений» с винтовкой. И только так я называл его. - Сейчас буду, лохматый переросток, - отозвался он, почему-то не споря. И только Келминсу я, в свою очередь, позволял называть меня так, никак иначе. *** Слава пришла лично ко мне после первого же выступления на чемпионате мира. Ну, готовились мы к нему, конечно, упорно, хоть и недолго. На этапах кубка мира я тоже выступал, но нечасто и не поднимался выше двадцатого места. Однако на чемпионат меня взяли, ибо в эстафете не смог бежать ни Флори, ни Ник. Тренер Хомиртон сказал, что не возлагает на меня особых надежд, но и выбора у меня особого нет. Я бежал на третьей позиции, то есть вовсе не «забойщика». Основная задача лежала на плечах моего главного наставника Хупера, и нашего кэпа, замыкающего, Микстера. Младшему Файонсу, судя по всему, тоже не особо доверяли, поставив его на второй этап, хоть он и имел небольшой опыт и показал себя прежде. В общем, при таком раскладе я все удивлялся, как нашу команду выпустили на трассу вообще. Но, видимо, все мы были настолько фартовыми, что поднялись на четвертое место, едва ли не впервые в истории биатлона США! И, Боже, это был фантастический прорыв. Неудивительно, что фанаты немедленно оккупировали нас, желая разузнать все о каждом из членов сборной. Перепало и мне. Собственно, если бы кэп Ларс не был таким занудой, то мне, наверное, внимания общественности не досталось бы и вовсе. Но по-настоящему крупным успехом я считаю совсем другую гонку, масс-старт. Это было все в том же году, на последнем этапе сезона. Я помню, погода была ветреной, трибуны бесновались, соперники нещадно мазали на заключительной стойке, и лидеры проигрывали. Мне. Француз и норвежец. Я видел их лица: кислые, раздраженные и злые. А как много падений было в тот день! Досталось и Хуперу, а в мою же сторону было несколько нехороших попыток притормозить меня. Французы не были из вспыльчивых, но я тогда изрядно поднадоел им, вымотав после третьей стрельбы двоих из них. Еще бы, сопливый, совсем неопытный, а какие проделывал комбинации! Я импровизировал с блеском. Это была наша общая победа, безусловно. Моя и нашего тренера, имею в виду, да и командный дух мне весьма помог. Нельзя сказать, что кто-то был хуже из наших ребят в этом сезоне. Просто меня, наконец, заметили и даже чересчур. Именно после масс-стартовского золота на кубке мира я был превознесен фанатами просто до небес. А тогда, после гонки и церемонии поздравления я шел в раздевалку, счастливый и беспечный. Келминс нагнал меня. Я был готов услышать колкость или грубость, догадываясь, что эта моль найдет зацепку даже в моей очевидно идеальной гонке (он-то хоть и бежал, но занял скромное двадцать девятое место из тридцати). Но Мелкий меня сильно удивил. - Твоя последняя стрельба была классной, - произнес он. - Да ты гонишь? Серьезно? – я искал подвох. - Да иди ты, Лэймор. Я к тебе со всей душой… - Келминс впервые назвал меня по имени и даже, кажется, обиделся. - У тебя яд закончился? - Он весь у тебя. Мы оба рассмеялись от той ереси, что несли. Так, мы со Редериком стали друзьями. И отныне называли друг друга по фамилиям, забыв о кличках. *** 23 года. За биатлоном, что был моей жизнью, я не забывал о семье. До того, как попал в сборную США. А потом вдруг стал забывать. Например, вечером на сборах не звонил маме и папе, а отвечал на письма фанаток или развлекался с одной из них. Ну да, вел себя по-скотски, тем более что не все в команде вели себя так же, как и я. Хупер, к примеру, каждую неделю отсылал письма или часами разговаривал по скайпу с родителями и сестрой. Файонсы строчили послания по интернету дяде, ибо родители их давно погибли. А старший, Флориан, или просто Флори, иногда пользовался обычной почтой, но кому он писал, признаться отказывался. Я был уверен, что девчонке какой-нибудь. Где он ее нашел – вот вопрос. Много лет спустя я выяснил, что Флори скрывал ото всех, кроме брата, что женат на темнокожей. Чудик. Ник Грант был на связи с бабушкой и отцом, да даже белобрысая моль (мы дружили с Келминсом, честно) часто посылал смс домой. Про кэпа и говорить не стоит – он как образец «правильного» парня четко исполнял заданные им самим правила и даже не просто писал или звонил, но и выезжал к родителям раз в два месяца. У остальных ребят на такие поездки либо не было времени, либо денег. Короче, вся команда меня как-то застыдила за чрезмерное увлечение биатлоном, и я решился проведать предков. Зимой у нас как раз был небольшой перерыв в тренировках и гонках, я не нашел ничего лучше, как отправиться домой на Рождество, которое я уже пять лет как встречал с друзьями в барах. Эту традицию пришлось нарушить. К тому же, друзья давно сменились, а с этими постными рожами, надоевшими мне за трудный и плотный спортивный сезон, я пойти отдохнуть отказался сразу. Ослепленный собственным успехом, вообразивший едва ли не нимб на своей голове, я не ожидал увидеть дома какое-либо иное отношение к себе. И ведь почти так и было. Мама открывала мне дверь и почти упала в обморок от радости, но я вовремя ее подхватил. Папа показался за ее спиной и в изумлении открыл рот, потеряв дар речи. Глория, или просто Лори, моя сестренка, выросшая в прекрасную леди, замаячила в гостиной, и даже с порога я видел ее нахмуренное личико. Александра, моего брата, я сразу не увидел, но уж его реакцию несложно было представить: наверняка сморщит свой нос, вылупит глаза и прочтет назидательную речь о том, какой я бездушный эгоист, зацикленный на биатлоне. Несмотря на все это, я обнял маму, подозвав и папу, и понял, как мне не хватало поддержки семьи, как же я всех их люблю. А ведь я не навещал их целый год… Переобнимав всех, кроме Али, который заупрямился и пробубнил что-то себе под нос, удаляясь на кухню, я в приподнятом настроении последовал за ним. Лори и вовсе пустила слезу, когда я сказал ей, как сильно люблю ее и как скучал. Малышке уже двадцать, ну надо же! Бестолочи Александру двадцать один, ха. Эти двое «младшеньких» нигде не работали, кстати. Недомерок учился на полицейского, а Лори, которая обучалась не многим лучше меня, к сожалению, нигде не преуспела и не могла найти себя, чтобы избрать профессию. Об этом я знал, исходя из писем, что присылала мама, и я думал, что, возможно, ситуация изменилась. Ну например, что Александра выгнали из училища, потому что он дрыщ и нихрена не полицейский, а Лори устроилась в какой-нибудь офис. Во время долгожданного ужина, который был праздничным скорее из-за моего приезда, чем из-за Рождества, мама долго расспрашивала меня. Папа увлеченно слушал и тоже задавал уточняющие вопросы, но было видно, как он устал и как сильно сдал, что вообще-то было странным и волнительным для меня. Да и мама изредка бросала на него мимолетные беспокойные взгляды. Али угрюмо ковырялся в своей тарелке, оставаясь тем же маленьким занудой, а моя немаленькая уже красотка Лори больше не скрывала свою радость по отношению ко мне и была милой сестренкой, не перебивая и с интересом слушая мой рассказ. - А правда, что вы с Редериком друзья? – спросил Александр. - Правда. - Прекрасно, и это после того, как он отравлял мне всю жизнь в школе, - насупился маленький поганец. - Александр, - вмешалась мама, делая ему замечание. Гаденыш понурил голову. - Ну конечно, ведь это якобы он ябедничал на тебя учителям, - язвительно бросил я. - Джеймс, ну вы как дети, - мягче, но довольно строго сказала мама и для меня. Я только кивнул, чтобы она успокоилась, хотя вовсе не собирался отступать. - А мне нравится Келминс, - вдруг высказалась Лори, улыбаясь. - Познакомить? – шутливо спросил я. А она вдруг залилась краской и согласилась. Хм… - Я пошутил, тебе не нужен такой парень, Лори, - серьезно ответил я, пронзая сестру взглядом и пытаясь понять, насколько сильно она изменилась и выросла, учитывая, что я запомнил ее как взбалмошную школьницу – точную копию меня. И это настораживало и пугало, совсем не веселило. – Кстати, у тебя есть жених? - Нет, - отрезала она. - Он был у Глории, - вмешалась мама, посматривая на мою сестру. – Но кое-кто слишком прямолинеен и непостоянен. Я грешным делом подумал на парня, но Лори зарделась и надулась, что означало лишь то, что мама говорила о ней. Сестренка хотела горячо возразить, но папа накрыл ее ладонь своей, тем самым, «попросив» промолчать. Да, пожалуй, что хоть ненамного, но Глор повзрослела. - А с работой как? – спросил я у нее. - Никак, - надувшись, сказала Лори. - Глория хотела быть журналисткой, но не вышло, - ответил за нее папа. - А что ты про меня ничего не спросишь? – пробубнил Александр, искоса посмотрев на меня. «Боже, это что, ревность?», - подумалось мне. - Ну, Али, рассказывай о себе, - усмехнулся я его странному выпаду. - Я, между прочим, был на первом задании в качестве стажера, - гордо заявил он. Я подавил смешок. - Ооо, поздравляю, мужик! – весело произнес я. Мама, меж тем, достала утку и разрезала, папа отвлекся на Лори, которая что-то шептала ему, поэтому они не заметили, в отличие от меня, как исказилось лицо Александра. Я почуял страшное. - Ты всегда надо мной издевался, Джеймс! – прокричал он, со злостью ударив по столу вилкой и вскакивая со своего места. Сколько экспрессии… - Весь колледж превозносил тебя! Учителя ставили в пример! А я учился лучше тебя, но меня будто не существовало для всех! Ладно школа, но ведь и дома мы говорили только о тебе! А ты, Джеймс, около трех лет не приезжал толком, плевать хотел на родителей, Глорию и девчонок, что страдали по тебе. Я уж молчу про себя, которого ты всегда ненавидел. Его голос утих, и он опустился на стул. Мама застыла с открытым ртом, держа в руках нож, которым нарезала утку. Папа, казалось, убьет Александра взглядом, хотя в его зеленых глазах проскальзывало и сожаление. Лори вытаращила глаза на брата. А я просто охеревал, поэтому застыл с каменным лицом, не понимая, с чего бы Александру так срываться, тем более что все его слова – ложь. Ну, кроме того, что я не приезжал. Но я не забывал о семье и уж точно не ненавидел Али! Я заметил, что взгляды родителей и сестры прикованы ко мне. - Ты придурок, Али, если думаешь, что я специально хотел всей той славы, когда учился в школе. Я занимался любимым делом, мне нравился биатлон – вот и все. И уж тем более я не собирался в чем-то превосходить или ущемлять тебя. Я подшучивал над тобой, никогда не имея на самом деле в виду ничего плохого. Ты всегда был моим братом, Александр, моим младшим несмышленым братишкой, и я не мог тебя не любить, даже если бы вдруг захотел. Я признался в том, что люблю Александра, хотя в действительности никогда не рассуждал на эту тему. Любовь к брату – дело всегда само собой разумеющееся, не требующее раздумий. И оказалось, признаться в этом вслух – не так просто. А когда я сделал это, то почувствовал, как мне стало легче дышать. Удивительно даже… Какое-то время держалась гробовая тишина. Все не шевелились, а Александр поднял на меня взгляд. У него на глазах появились слезы. Я хотел, было, сделать кислую мину, но внезапно понял, что и мои глаза щиплет. Никогда не думал, что могу быть настолько сентиментальным. И уж тем более не мог предположить, что поднимусь и подойду, чтобы обнять Али, который начал называть себя «идиотом», просить прощения у меня… В общем, тот вечер закончился на позитивно-сопливой ноте. Мы дарили друг другу подарки, поздравляя с Рождеством, походили вокруг елки, что была в тот день просто сверхкрасивой и сверхнарядной. Несмотря на такое количество, казалось бы, пафосности, я остался очень доволен, почувствовал, как же важно навещать свою семью, особенно моих младшеньких. На следующий день мы ходили к Сэйли, тех самых родственников моей мамы. Бабушка Роза навязала свитеров и шапок, я их, кстати, просто обожал и собирал в коллекцию. Дедушка Артур подарил мне прикольные ботинки, как он сказал «солдатские». Я повидался с Фредом, чего давно ждал. Мой кузен не простился с биатлоном, обучался на тренера, чему я несказанно обрадовался. Ну и многое узнал о многочисленных Сэйли, что находились в тот день в доме, правда, признаюсь, что куча новостей просто не уместилась у меня в голове, и я забыл о половине. Хе. К тому же, всего через день я вернулся в свою отдельную квартирку, которую я специально прикупил в штатах, чтобы возобновить тренировки. *** 25 лет. Все было хорошо. Я приносил сборной США победу за победой, постепенно становясь талисманом команды. Даже Ларс Микстер стал понимать мой юмор и принимать его, что вообще было удивительно. Тренер Хомиртон, который никогда не имел любимчиков, так или иначе, но выделял меня среди остальных биатлонистов, что не могло не радовать. Ну а парни и вовсе носили меня на руках после побед… Все, кроме Келминса, разумеется. Но и тот умудрялся меня удивлять: то похвалит, то пообещает съесть свою лыжу, если я снова выиграю, и ведь почти выполнит обещание… То был пик моей спортивной формы. А потом все пошло наперекосяк. В один миг. Когда я выступал всего лишь два сезона. Мой третий сезон в составе сборной США пришелся на двадцать пять лет. Это считалось средним возрастом. Ларсу и Флори было столько же, когда я только присоединился к команде, теперь оба были на подходе к смене деятельности, вне биатлона. Микстер планировал задержаться еще на два сезона, а Флориан – только на один. У старшего Файонса уже была жена – та самая темнокожая, которую он скрывал, и он хотел быть чаще с семьей, завести детишек. А Ларс рассчитывал стать тренером. Доминик, Михаэль и Редерик никуда не спешили, а вот Эрик, старший меня на два года, объявил о своем уходе незадолго до начала первых гонок нового сезона. - У меня мама болеет, все очень серьезно, - сказал как-то на одном из собраний Хупер (в том году у него умер отец). – Сестренке всего шестнадцать, я должен быть с ней. - Хорошо, Эрик, мне ясна твоя позиция, - отозвался тренер Хомиртон. – Если ты думаешь, что сможешь вернуться в течение сезона, то дай знать свое предварительное решение до завтра. А так нам, конечно, придется брать человека из резерва на постоянную основу. - Я решил окончательно, тренер, - сухо сказал Эрик. На всегда веселого и находчивого Хупера было тяжко смотреть: смерть папы надломила его, а болезнь матери окончательно добивала… - Твое право, Эрик, - ответил «Усач». – Если захочешь вернуться в большой биатлон через год, обращайся. Ты замечательный эстафетчик, Хупер. - Спасибо, сэр, я польщен, - произнес мой некогда наставник, но в его голосе не было эмоций. Тренер лукавил, на самом деле, потому что на следующий год Эрику будет двадцать восемь-двадцать девять, редко, кто задерживался в сборной после тридцати, так что шансы его были ничтожно малы. Мы тогда вечером провожали Эрика Хупера всей командой. Никаких шумных вечеринок он попросил не устраивать. Мы высказывали пожелания, дарили подарки, обнимали его. Эрик скупо улыбался нам, явно будучи мыслями уже не здесь, семья всегда была для него ценнее всего. Я особенно переживал, что Хупер уходит, он здорово помогал мне все это время, стал незаменимым наставником и другом. И вот он покинул сборную. Вскоре на место Эрика взяли молодого Гроута, которого я невзлюбил с первого взгляда. Вероятно, я любого новичка бы не принял, ибо тосковал по Хуперу. Новичок был на голову ниже нас с Келминсом, буквально терялся на лыжне или трассе, выбивался из общего темпа. Но не Гроут стал главным разочарованием сезона, а я. Первый кубковый этап Америка провалила в пух и прах исключительно из-за моей внезапной косолапости. В личных гонках и Микстер, и Фаойнсы показывали неплохие результаты, Келминс постепенно набирал форму, но в той же эстафете я откровенно подводил сборную. Тогда на место Хупера сразу поставили Гроута, чтобы испытать его «на деле». И я винил его, конечно же. На втором этапе у нас снова начались перестановки. Микстер слег с температурой, на его место, четвертый этап в эстафете, поставили более опытного Доминика Гранта, Михи традиционно оставался на втором, я – на первом, и новенького заявили на третий взамен Флори, которого поберегли для другой гонки. Америка продула эстафету из-за того же, но я снова обвинил Гроута, да Гранта в придачу, который и вправду бежал неважно, но уж точно не особо повлиял на исход «битвы», в отличие от меня. В результате, меня передвинули на вторую позицию, Михаэля не было с нами на третьем и четвертом этапах, его, наконец, заменил Келминс. Я обижался на тренера, пока мы с трудом не выбрались в десятку на четвертом кубковом этапе, благодаря Рику и Нику. Нет необходимости описывать все гонки того сезона. Скажу лишь, что они были провальными. Даже те, где наши парни были в десятке, а то и в «призах». Но это были редкие победы, с маленьким перевесом. А все потому, что я вдруг перестал метко стрелять. Надо мной стали смеяться болельщики, называя «американским кротом». Обидная кличка, слава Богу, не прижилась в команде, но оптимизма мне не вселяла. На тренировках я отлично справлялся на любой позиции, но как только выходил на лыжню, отключался и начинал лажать, как сопливый новичок. В конце концов, меня лишили возможности бегать в эстафетах. Перед одной из игр, когда США резко опустились в мировом рейтинге биатлона, а Хомиртон устал требовать от меня объяснений, потому что ни он, ни я не видели очевидных причин моих неудач, я услышал занятный разговор товарищей по команде. Людей, которых я считал друзьями, которые всего полгода назад меня боготворили и называли душой команды. - Джей совсем плох, - это был голос Ника. - Он ужасен, - отозвался Гроут. Разговор состоялся в душе. После тренировки я закончил мыться и должен был уйти, когда Гроут и Доминик зашли в кабинки. Я даже пошутил о чем-то с Грантом, тот искренне рассмеялся. Они посчитали, что я ушел, но я случайно забыл часы и вернулся за ними. А потом услышал все это и замер, пристроившись за дверью душевой. Остальные парни уже ушли по домам, и они не заметили бы меня. - Думаешь, он совсем зазвездился? – тем временем, продолжал Гроут. - Не знаю. Может, что-то с личной жизнью? – спросил Грант. – Нам с тобой неоткуда знать. - Да у него столько девок, разве Лэймору они мешали когда-то? – рассмеялся Гроут, которого я теперь ненавидел еще сильнее. - Зато Джей любит своих родителей и брата с сестрой, часто вспоминает их. Вдруг что-то случилось с ними? - А ты Михи не спрашивал, может, он в курсе? - Да вроде все в порядке. Вероятно, Келминс что-то знает, но я у него спрашивать бы не стал. - Да эти Файонсы, оба, и Келминс все время Джеймса защищают. Ну ясно ведь, дело в самом Лэйморе. Считает себя суперзвездой, вот и лажает, не желая признать ошибки. Больше я не слушал, поспешно выйдя из раздевалки. Я ужасно злился на них обоих за то, что улыбались, глядя мне в глаза, а за спиной обсуждали не в самом лестном ключе. Я понимал, что мои ошибки – психологические, не таким уж дураком был, но как их исправлять - не имел ни малейшего понятия. После того подслушанного разговора я перестал поддерживать хорошие отношения с Грантом. Просто здоровался и все. Ник пытался выяснить, почему, но получил резкое высказывание в свой адрес и больше не доставал меня. Я ненавидел ложь и предательство, поэтому не собирался делать вид, что все по-старому. А еще я попросил Ларса посоветовать мне психолога. В конце концов, проблемы нужно было решать. В итоге я выяснил, что сначала переоценивал себя, а потом наоборот, недооценивал и слишком сильно хотел все изменить. Мне посоветовали вообще не думать перед гонкой, тем более во время. Я-то полагал, что мое желание победить только поможет, а оказалось, что оно все и губило. «Усач» тоже удивился, узнав причину моих неудач. Такое бывало и с другими, однозначно, но там дело было еще и в технике, да и спортсмены были моложе меня. Мне вроде как такое не должно было быть свойственно. Но после такого грандиозного успеха столь резкие провалы способны сильно изменить и повлиять на человека, уж поверьте. И первая же личная гонка после работы с психологом у меня удалась, я попал в пятерку лучших. Но следующую, предпоследнюю в сезоне, я завалил еще сильнее, чем когда-либо. Во время бега у меня заломило спину. Тренер Хомиртон тогда мне ничего не сказал. Совсем. Он хмуро обвел меня взглядом – и все. Объяснил недочеты остальным, а я так и простоял в углу его кабинета, будто был не больше, чем мебелью. Про свою боль я смолчал, боясь, что меня выгонят из сборной, а там шанс вернуться будет невелик. Я понадеялся, что спина пройдет, вечером намазался специальной смесью, да и все. И спина не болела. Почти. Только по ночам. Крайне редко. Приближалась важная гонка, последняя в сезоне. И меня ждал сюрприз. На вечернем собрании Хомиртон настраивал нас и потом вдруг объявил: - Так, завтра Лэймор – на третьей позиции, Гроут – вторая, Келминс – первая. - Третья? Но, сэр, я всегда был на первой. В крайнем случае, на второй. - Ты завалил две эстафеты, Лэймор, будучи на первой позиции. Я отстранял тебя и вовсе. Справишься сейчас – вернешься на первую, - таков был ответ сурового Роберта «Усача». Стоит ли говорить, что эстафету парням я завалил… Часто отвлекался на мысли о Гроуте, который был, по-моему, слишком неопытным. А уже мое место занял! Спину прихватило, было нереально больно поднимать руку, не то, что целиться и на курок нажимать…В итоге, сам залажал всю стрельбу, намотав два штрафных круга за свой этап. После гонки я быстрее всех сразу побрел в раздевалку. Я слышал негативные слова в свой адрес, мне свистели, требовали объяснений. Но мне было плевать. Я просто шел вперед. В раздевалке меня догнал Редерик. - Джеймс… Я вздрогнул: меня явно ждало что-то неприятное. - Что? – раздраженно отозвался я. Мы с Риком нередко болтали и чудили вместе, в гостинице, где останавливались во время сезона, жили в одном номере. Но вне спорта не особо виделись, уставая друг от друга, как например, сейчас, когда последняя гонка, и нервы на пределе. - Тренер… Он сказал, что недоволен тобой и хочет переговорить. Завтра у нас медосмотр, а вечером тебе нужно зайти к нему. - Но собрание-то сегодня, - не понял я, насупившись. - Да. Но тебя там не ждут, Джеймс, - с горечью добавил он, сжав мое плечо на секунду. Редерик не стал меня дожидаться. Он переоделся и поехал в гостиницу собирать вещи, да сматываться в свой дом, ведь сезон закончился. Это я знал на сто процентов. А я остался сидеть на скамейке, сжимая винтовку и лыжи. Я смотрел в одну точку перед собой, ни о чем не думая. Пришли остальные, тихонько переговариваясь. Я знал, что они пялятся на меня и недоумевают, хотят подойти, но не знают, что сказать, потому что обычно всех утешал именно я. Жаль, что я не мог раздвоиться и помочь самому себе. Шум на трибунах и трассе стих, в раздевалку пришел Оли Вудс, мировой судья биатлона, кстати, и попросил меня уйти, чтобы дать ему тоже собраться домой и закрыть раздевалку, ибо он за нее ответственен. Он там что-то утешающее еще сказал, но я не слышал его, а просто вышел, так и не переодевшись, лишь забрав вещи с собой. Я нес в руках винтовку и лыжи, прошел путь от финишной черты до огневых рубежей. Потом внезапно остановился, сел на снег, обхватил голову руками и заплакал. Так, словно мне четыре года, когда слезы из моих глаз текли в последний раз. Я догадался, что меня ждет у тренера. Как минимум, меня ждал запас, или резерв. Сидя посреди трассы, я осознал, что биатлон – это вся моя жизнь. И меня лишат этой жизни. Наиважнейшего и самого большого ее куска. В тот вечер я сильно напился. Кажется, с тем самым Вудсом, судьей, ёпт. Это он помог мне добраться до гостиницы. Все наши уже улетели по домам, я точно знал, а меня оставили одного. Редерик потом, правда, извинялся, говорил, что соскучился по своей пассии, которая уж точно его «единственная». Ну, по части девушек Келминс не отличался от меня, то есть был весьма непостоянен, поэтому я обиделся на друга, хотя через год он и вправду женился на той девице по имени Клер. И когда успел влюбиться? Я это пропустил. А после обеда следующего дня я проходил очередную проверку у медика, где выяснил, что у меня не просто так ломило спину долгое время. То была травма, требующая лечения. Тренер, узнав, что мне необходимо пройти обследование, немедленно предложил мне взять отпуск. Я чуть не устроил ему погром, меня со скандалом выволокли на улицу. Позднее я извинялся перед Хомиртоном, который на самом деле был прав. Лечение длилось с месяц, я отдыхал в специальном реабилитационном центре для спортсменов, надеялся, что скоро вернусь в команду, в биатлон. Но отпуск затянулся на четыре года.
Все в тот же год, продолжая заниматься футболом, я стал ходить на лыжную секцию из-за девочки, которая занималась там и нравилась мне, да. - в конце это подтверждение "да" лишнее и не к месту.
Мне. Француз и норвежец. - не понял этой фразы. Вообще. Тут либо пунктуация нарушена, либо что-то не дописано.
0
