ЯЙЦО или история одного дежурства Степень критики: А.Р.Ч.
Короткое описание: +12
И снова дежурство. Как устал я от этой монотонной рутины. Как конь от пахоты. Тащу на своей натёртой спине вековой хомут труда. Я жалуюсь. Жалуюсь, а сам смачную фигу держу в кармане. Ведь, если разобраться, что ждёт меня дома – стены, унылый пейзаж за окном да кое-что из мебели. Так уж устроилось, что к своим сорока я так и не создал семьи, не организовал, так сказать, ячейку… А здесь на работе совсем другое дело – я вроде как и не один. Не один в этих, только на первый взгляд кажущихся холодными стенах. Не один Вот, например, – я не стал вчитываться в постановление о вскрытии, принимали мои коллеги ещё днём, а обошёлся биркой и непосредственным осмотром, Аксёнов И. А. Судя по всему, был сбит машиной – подошвы оторваны, бедро в открытом переломе, джинсы целые, лицо стёрто. А вдруг это родственник того самого Аксёнова. Интересно-то как. Вдруг, Аксёнов вообще был его отцом. А вот вопрос: о чём бы я спросил Аксёнова, привези его сюда?.. Та-а-ак, Онуприенко. Я подошёл к следующей каталке. Хм-м, Тамара-а-а, э-э-э, просто Тамара. Странно, обычно на бирке указываются только инициалы – имя, отчество. Хотя, какие в её возрасте отчества, ей богу. Лет пятнадцать, четырнадцать, не больше. Вешаться в таком возрасте… это даже как-то пошло. Нашла ж такой кабель. Я покрутил в руках обрезок кабеля. Небось, с родительского телевизора срезала. Я оттолкал каталку с её телом к холодильнику – тот всё равно забит до отказа, с субботы насобиралось. Подпёр дверь, оставив узкий на ширину бёдер проход. Как новые трупы подвезут – буду в секционный зал складывать, на столы да под окна, а если «ночка выдастся урожайная», то свезу в зал патологоанатомического отделения, мне не привыкать – ребята там работают сговорчивые, поймут. Я не спеша прошёлся вдоль каталок с телами. Так обычно ходят отдыхающие где-нибудь в Евпатории – вальяжно, праздно, созерцающе. Вот кто-то в чёрном мешке, даже пол сразу не угадаешь, только руки торчат не то в засохшей крови, не то в грязи, а может и в кале, бывало и такое, другой в покрывало завёрнут, клетчатое, видать, из дома забрали, потом разит, один почему-то с целлофановым пакетом на голове, нужно будет обязательно с ним пообщаться. И снова дежурство, устал как пахота, птьфу, как конь – а впрочем, не слушайте вы эти мои раннестарческие причитания. Дежурства для меня это великая радость, карнавал и пир в одном лице, можно так сказать. Может, помните, у Альберта Артемьева есть замечательная вещь – «Песня звёзд». Нет? Послушайте обязательно. А в момент прослушивания представьте меня на дежурстве. И, я убеждён, вам тут же всё станет ясно. Понятным и доступным сделается вам мой восторг. Я убеждён! Ну, да хватит об этом. Пойду лучше гляну, чего там творится в патологоанатомическом отделении. У них поопрятнее будет – трупы всё больничные, то в памперсах, то в зелёнке, преимущественно бабушки да дедушки, да и объёмчик, скажу я вам, поскромнее, чем у нас в СМЭ. Я распахнул двери, надавил неподатливый выключатель. Заморгав, лампа трескуче вспыхнула. Нет, не хотел бы я здесь работать. Эта мысль посещала меня вся-кий раз, когда я приходил сюда. Чисто, светло, уютно, как в европейском туалете. Из трёх столов занят лишь один, не морг – ясли, пахнет каким-то шампунем. Женщина лежит, лет пятидесяти-пятидесяти двух. Да и трупом её можно назвать лишь с натяжкой. Так прилегла на лавочку, где-нибудь в предбаннике, руку свесила, вот и весь труп. Ну, о чём с ней говорить? Вмиг из моего мозга со скоростью испускающего газ воздушного шарика стала улетучиваться Песня звёзд. Я нехотя обошёл вокруг неё в надежде обнаружить хоть какую-нибудь зацепку. Лицо некрасивое, даже отталкивающее. А ведь на-верняка была замужем, наверняка родила не одного ребёнка, наверняка… Мд-а-а, наверняка. Чего гадать, что это изменит. Лишь очередной раз подведёт меня к мысли, что мир существует по каким-то непостижимым мне законам. Существует в лицах и судьбах вот их, всех этих трупов. Этот Аксёнов, что лежит сейчас у самого входа, кстати, нужно будет оттолкать его к Онуприенко, к Тамаре, - кто он? А она кто? Фамилия, кажется, украинская. Столько вопросов, столько вопросов… Так вот существует мир по своим законам, а я существую по сво-им, и никак нам не состыковаться. В раздумье я присел на краешек секционного стола. - Вот такие вот пироги, э-э-э, как вас? Я прочитал на бедре женщины жирную надпись маркером – Попова. Интересно, сколько раз в течение этих своих пятидесяти-пятидесяти двух лет доводилось ей произносить свою фамилию вслух. Хотя, я невольно засмеялся, вот придурок, а если это по мужу фамилия. Я ещё раз взглянул на её некрасивое лицо. Я бы не смог допустить, чтобы у моей жены было такое некрасивое лицо, и такая грудь, и бока… Нет, я явно чего-то не понимаю. - По-по-ва. – произнёс я по слогам. – А может ты жена Попова, ну, клоуна, или кто он там, дрессировщик. А нет, тот Куклачёв. – я рассмеялся. – Прямо мир фамилий какой-то. Кажется, пойди ещё поищи, глядишь, и вправду, Куклачёва откопаю. Вот интересно, как устроен механиззм, по каким принципам работаетт механиззм, который даёт дрессироввщику кошек фамилию Куклачёв, а, например, маньяку педофилу – Чикатило. Хотя есть вариант, что дрессировщик просто сменил фамилию, был, скажем, Трупов или Мёртвоедов или ещё круче – Детоёб, Детемёртвоёб, а стал вот Куклачёв. Интересно всё это… - По-по-ва… У попа была собака он её у… А вдруг, ну, вдруг мировой порядок дал на ней сбой. Вдруг отразился гримасой в её зеркале, от рождения оказавшимся с «кривым ободком», ну, пригорело, иначе, и она всё ещё девушка, что не было у неё мужа, тем более детей, что она ни разу в жизни не произносила свою фамилию, не касалась своих гениталий, не касалась гениталий других, не думала о гениталиях… Боже, как много гениталий, как бесконечно много.
Девственница, закупоренная, не порванная, не меченная, не пре-данная, не тронутая, оставшаяся собой, не родившая чужого, не принявшая чужого. Может, зря я тут гоню на Попову. А? Попова – официально-то как. Хоть бы имя писали, что ли или хотя бы первую букву имени. Например, «труп Марина» или « труп Маша», «труп Евгений», «труп Михаил», «труп Иван», «труп Сергей», «труп Алексей», «труп Николай», «труп Виктор»… Хотя их тоже можно понять – экономят маркер. Человек жизнь прожил, а они – маркер. Штука не дорогая, а напиши каждому имя с фамилией – разоришься. А если ещё и имя такое… непростое. Какой-нибудь Владислав или Анастасия или там Маргарита. Тогда точно никакого маркера не хватит. А всё-таки. - А вдруг. Чем чёрт не шутит. Я почувствовал, как мои глаза подёрнулись надеждой, взялся Поповой за холодную лодыжку и хотел уже было потянуть на себя, но… Без имени нехорошо. - Я же даже не в рот к тебе хочу заглянуть, а в самое интимное. А имени твоего не знаю. Не по-людски это как-то. Я в который раз заглянул ей в лицо. - Ну, некрасивая, и всё тут. Вот ни одной черты, за которую можно было бы хотя бы зацепиться, хоть оттолкнуться от чего-нибудь. Придумал, я угадаю твоё имя. Угадал, тебя зовут Мария. А что, красивое имя, у меня сестру так звали. Красивое имя для некрасивой женщины. Я потянул левую лодыжку Марии на себя. Она уже немного окоченела и поэтому вся сместилась к краю стола, стукнулась о бортик. Тогда я одной рукой упёрся ей в правую ногу, другой потянул на себя левую. На манер домкрата получилось. Да уж. В который раз я столкнулся с непонятной мне картиной мира. Конечно же, как я мог снова забыться, как мог допустить, как даже предположить такое. Какая девственность, какое целомудрие, како… Конечно же – зёв. Самый настоящий. Выебанный. Видавший виды. Полый и рабочий. Самый настоящий зёв. Зимняя шапка, не меньше. у Поповой оказался самый обычный, рабочий, да и рожавший, чего уж там, зёв. Тут мои мысли, захлебнувшись, оборвались. Я раздвинул ей ноги пошире. Прямо возле половой губы, в ямочке между сухожилиями росло яйцо. - Ебать. – только и выдохнул я. Яйцо. Нет. Не росло в буквальном смысле. На мёртвом теле уже ничего не растёт. У неё яйцо, заключил я. Потрогал его, взял в руку – большое такое яйцо, грамм двести. Я представил, что Попова стоит, так, ноги на ширине плеч. Нет, не получается представить. - А давай-ка так разъёбанная Попова. Я скинул её ноги со стола, сам перебрался ей за спину, обхватил за бока и поставил на ноги. Просунул руку ей между ног. Потрогал яйцо. Тяжёлое, раза в три тяжелее, чем мои оба. И провисает низко, сантиметров на пятнадцать, ну, не меньше. Я потрогал его у основания – там оказалась лишь кожа. Значит, яичко у неё находится в кожаном мешочке и провисает под собственным весом и, наверное, при ходьбе, ну, например, она голая ходит по дому, раскачивается. Ой, простите – раскачивалось. А может, это такая родинка? Как много вопросов, как много вопросов… - Хотя нет, что я родинок не видел. Или опухоль, или, ещё лучше – близнец-паразит. Жил с ней всю жизнь, притаившись у неё между ног, пригревшись так сказать. Вёл своё растительное, но всё же существование. Брат, как-никак или се-стра. А что если это и в правду так, и она, будучи, например, христианкой испугалась убить его. - Грех, твою мать! Представляю, как она, может уже в зрелом возрасте, пошла, сделала УЗИ, узнала пол своего, пускай брата, так пикантнее, и приняла решение не лишать его жизни, пусть даже такой. А может и вправду это всего на всего яйцо – привет от наших далёких предков-гермафродитов. - Мнда-а-а. Задала ты мне задачку Попова. Я вернулся в санитарскую, сел к телефону: - Алё, Серёг, я тебя не разбудил? Нет? Ну, хорошо. Ты прикинь, я тебе с работы звоню, так вот нам тут бабу с яйцом привезли. Да не гоню, серьёзно с яйцом. Сам увидел, охренел. А-а, дочке сказку читаешь… Ну, читай-читай. Я набрал другой номер: - Валер, привет, не разбудил тебя? Только ложишься. Да я знаю, что рано. Тут такое дело, прикинь, ко мне в морг только что бабу с яйцом привезли. Да натуральное яйцо. Нет не грыжа. Да что я грыжу от яйца не отличу? Ладно, тяжело с тобой разговаривать. Пока. Я положил трубку и вернулся в секционный зал – Попова по-прежнему развратно лежала на своём месте, раскинув разъёбанные ноги. Я покрутил яйцо в ладони, аккуратно надавил на него, прислушался, может, косточки захрустят. Вряд ли близнец, ну не может быть таким паразит. Ладно, попробуем так. Я сходил в санитарскую за ключом от подсобного помещения, вернулся в зал уже с ножом. Оттянул яйцо и аккуратно у самого основания срезал его лезвием. Проступила кровь. Очень мало. Я накалил кончик ножа на газовой горелке и прижёг ранку. Тональным кремом помазал. От яйца на разъёбанном теле Поповой не осталось и следа. Ни одна экспертиза не найдёт. Взвесил яйцо – сто сорок восемь грамм. Та-ак, Иваныч, как обычно куда-то запёр кастрюлю. Вернувшись в санитарскую, я первым делом заглянул в тумбочку. - Ну что за несносный старик. Сменщик мой. Нужно будет морду ему набить. Берёт сука каст-рюльку, причём мою, это я её из дома принёс, попользуется и спрячет куда-нибудь, причём всякий раз в другое место. А ты ищи потом. Я положил яйцо на журнал регистрации трупов и принялся искать кастрюлю. В последний раз он прятал её под батарею, значит, сегодня её там точно не будет. Не знаю, старческий маразм ли это или пунктик такой, вредничает, обижается, мстит. А если мстит, то за что… И снова вопросы… На этот раз кастрюлю я нашёл быстро, она лежала на боку за холодильником. Дождавшись, когда вода закипит, я опустил в неё яйцо. - Алё, Денис, я не сильно поздно тебе звоню, не отвлекаю, нет? А, в компьютере, это дело хорошее. Я вот тоже себе собираюсь приобрести, подключусь интернету, там, говорят, можно найти всё что хочешь. Я? Я бы фильмы разные смотрел, музыку, там. Да. Да-да. Да. Ну, ты это, осваивай, потом мне покажешь. Да. Я собственно чего звоню. Я тут сейчас на работе, да-да. Скучно чего-то сидеть одному. Вот решил приготовить ужин, кстати, редкий деликатес. Приходи, а? Ну Денис, не будь нудой. Тебе ж тут идти от силы пятнадцать минут. Ты даже себе не представляешь, какие ароматы я сейчас вдыхаю. Ага, так я тебе и сказал. Хе-хе. Приходи, узнаешь. Деликатес редкий. Ты такого ещё не едал. Да-а. Ха-ха. Ну, так что, жду? Ага. Давай. Жду. Я положил трубку и убавил газ. - Ну-у-с. Показывай свой деликатес. – Денис, как обычно широко вошёл в санитарскую. – А пахнет и впрямь знатно. Не то, что там на коридоре. - Присаживайся, дорогой, быстро ты, однако. Я достал початую бутылку коньяку, налил по рюмке. - Так что это? – Денис заворожено следил за тем, как я слил воду, уложил яйцо на блюдо и деликатно, орудуя лишь вилкой и ножом, стал снимать с него пепельно-серую шкурку. - Это, Денис деликатес. Когда узнаешь, охренеешь. - Это от слова хрен, что ли? – рассмеялся он. - Это от слова – О-О-О-О-О!!! - Родственники что ли преподнесли? – он кивнул на дверь, веду-щую в морг. - Ну, можно и так сказать. Я разрезал яйцо на две части. Одну половину положил на тарелку Денису, другую себе. Достал горчицу, хрен, майонез, хлеб, петрушку. - Красота. – хлопнул в ладоши тот и взял рюмку. – Дружище, да он же уж испарился весь. Глянь – пол стакана осталось. - Так выпьем же за наших мам, не будь их не сидели бы мы сейчас за этим столом. – произнёс я свой любимый тост. - Ну, тогда уже и за пап. – рассмеялся Денис. – Они вроде тоже как бы поучаствовали. - Ну, тогда уже и за одну женщину. За Марию. И за её маму, подарившую нам Марию и, собственно, сегодняшний ужин. - Деву Марию? Не знал, что ты католик. - Попову, за Марию Попову. И католики здесь не причём. - Женщину что ли себе завёл? – довольно округлил глаза Денис. - Хуже. – скривился я. - А ну-ка с этого места поподробнее. - Ты хочешь, чтобы у тебя и этот коньяк испарился? Мы выпили. - Ну-с, отведаем заморского деликатеса. – Денис положил кусочек в рот и медленно разжевал. – У-ум, интересно. Ты знаешь, вкусно. Мне сначала показалось, что горчит, а потом понравилась. Попробуй с хреном. Я разжевал свой кусок. - И вправду вкусно. - Мясо тетерева напоминает. – Денис налил ещё коньяку. – Это я тебе, как охотник говорю. А всё же, что это за мясо? Колись, интересно же. И что за таинственная Мария? Я заинтригован. - Это, Дениска, женское яйцо. – буднично произнёс я. - ? - Ну, яйцо. – я криво улыбнулся, пытаясь считать информацию с его мимики. – Кстати, от Марии Поповой. За которую мы выпили. - Что ты городишь? Какое яйцо? - Ну не куриное, ты же видишь. – я отрезал ещё кусочек и отправил себе в рот. – Пошли. Дожёвывая на ходу, я проводил Дениса в секционный зал. - Вот гляди. – я раздвинул Поповой ноги. – Вот здесь. – послюнявив палец, протёр прижжённую ранку. – Тут у неё росло яйцо. Я его срезал, а ранку прижёг. Денис молчал долго, затем трудно сглотнул и посмотрел мне в лицо, где-то в районе глаз. – Ну и придурок же ты, Лысаковский. – вдруг громко рассмеялся он, наклонился к промежности, потрогал ранку. – Реальный придурок. - Ну, ведь вкусно же. – глядя на него и я рассмеялся. - И всё равно ты придурок. – Денис покрутил пальцем у виска. - А ты медведь. И разговариваешь сейчас как подросток из американской комедии. Когда Денис ушёл, я прибрался на столе, сполоснул посуду. Достал из сумки общую тетрадь, озаглавленную «Рассказы», и вывел на чистой странице каллиграфическим почерком – «ЯЙЦО или история одного дежурства».
Миш, ты задолбал одно и тоже гнать. Ну, трупы. Ну - чернуха. Ага. Хорошо. Скучно. Агде философия под чернуху, как у Сорокина? Где интрига, как у Пелевина? Где проза, от которой кишки сворачиваются, а бабушки мастурбируют?
0
