Вечер. Луна криво улыбалась, мягко растворяясь в черной пелене туч. Остатки домашнего тепла улетучивались вместе с мыслями. Морозный воздух ударил в лицо, но не серебряной вьюгой, а холодной пустотой. Ветер согнул деревья, отрывая с  когтистых ветвей подмерзшие золотые слезы ноября.  

Стоящий рядом фонарь постепенно оживал, мерцая мягким бледно-желтым светом и освещая детскую площадку.  Ни души. Только тихое нашептывание ветра, которым он медленно убаюкивал цепочные качели.

 Как давно я потерял крылья, разменяв полет на блеск звонкой меди? Отражаясь в окнах - зеркалах улиц, бегаю черным котом, думая, что я белый. Но не ночь сделала меня черным, а пыльные дороги. Дороги обыденности и преклонения.

 Я открыл объятия рассыпающейся осени, обнажив душу пронизывающему ветру. Но ветер спал, тихо похрапывая, выплевывая мне под ноги сырой песок.

«Подумал взмыть в небо, махая своими обрубками? Ушами лучше помаши, Думбо недоделанный!» – мысль ударила молнией, вспыхнув в теле острой болью.

Где-то глубоко внутри пульсировала тишина, разрывая душу моей безразличностью. В воздухе запахло гнилью, ядовитое облако обожгло ноздри, легкие, разум.

«Где я закопал себя?!» – встревожено выкрикнул гробовщик.

Что, не заметил, как умер? Выбросил, как мертвую шавку на погост, а теперь хлопаешь наивными глазками. Посмотри на себя: в твоих пустых глазах не видно неба, только равнодушие! Или ты решил поиграть в Бога?  

Вечер задыхался под тяжестью невыносимого смрада, свет на площадке постепенно исчезал, выкашливая последние холодно-желтые огоньки.

Голова безумно кружилась, светлые глазницы домов размывались, разбиваясь об асфальт мертвым светом. Вечер догорал, оставаясь за порогом, а тем временем ночь въелась сиреневой пудрой в пепельно-серое небо, выпучив озорные глазки звезд.  

Я покачнулся, ноги заплелись. Жесткая доска. Падение. Мысли вместе со мной растеклись по сырой песочнице.

«Чуешь? – вопросительно раздался голос в голове. - Кошачье дерьмо вперемешку с грязным песком - вот чем ты стал. Заигрался в белое и пушистое, насрав себе под ноги. Что ж, теперь жри!»

Фонарь сверкнул и, растворившись в собственном свете, погас.

«Что стонешь, убийца? Себя жалеешь? А кто виноват? Правительство? Люди? Законы? Дороги? Может, твои ноги? Ты знаешь, что это не так. Чего добился, тем и умылся. Все честно».

Я приподнялся на колени и бросился, словно подстреленный зверь, в ночь. А ночь ответила резким ударом в живот. Качели покачнулись.

Руки вцепились в металлические цепи, по улице полетели скрипящие отзвуки детства.

«Хххх…»- послышалось вдали.

Перекинув ноги через деревянное сидение, я присел. Ночь душила, оседая густой копотью в легких. Держаться стало невмоготу и тело по чуть-чуть сползало вперед. Качели немного двинулись. В груди что-то зашевелилось.

В памяти всплыл образ кудрявого, белозубого мальчишки. В его зеленых глазах гуляло лето, такое живое и беззаботное, что дышать стало легче.

Провал. Вздох. Удар. Темно и сыро. Хочется глубоко вздохнуть, но тело сковало, сжало словно букашку. Вспышка. Качели покачнулись. Стук сердца. Руки впились в металлические веревки, я, с силой оттолкнувшись, запустил маятник.

«Ххххх… »- звук  раздался близко, но глухо.

Но все так же темно. Внезапно среди серого неба появляется лицо кудрявого мужчины.

Отбросив штыковую лопату, мужчина замер. В его зеленных уставших глазах сияла надежда.

- Зачем так шутишь? - раздался звонкий детский голос.

- Руку-то дашь? – сказал запачкавшийся юнец и довольно улыбнулся.

Рассвет зардел алым румянцем нового дня. Качели медленно раскачиваются, а вместе с ними и ты. Ты остановил время. Теперь все просто. Под ногами тает туман, одинокой тонкой тропинкой тянется язык восхода, отгораживая памятью детства от чужой реальности.