Осень в том году наступила так же незаметно, как переход из одной комнаты в другую. Скажем, ты вышел налить себе чаю, или, может, убавить кричащий за стенкой телевизор, а когда вернулся, увидел, что никакого лета уже нет – только хмурая осень. Вот так разом, все вдруг закончилось, и ничего не осталось. Лишь чувство внутри тебя, будто ты что-то позабыл. Может попрощаться, может сказать пару слов – тех, что так долго откладывал все это время (или боялся сказать?), как со старым другом. Добрым, старым другом. Уходишь? – спросишь ты. Ухожу… – ответит лето. Потом долгое, невыносимое молчание; руки тянутся за сигаретами, которых не курил уже лет сто. - А как же я? - А что ты? - Я думал мы с тобой навсегда Лето рассмеется и ничего не ответит. Снова наступит молчание. Тишина, в которой стук твоего сердца разрывает барабанные перепонки. - Ну, так прощай, что ли? - Прощай… И все. Как будто и не было. И вот теперь, ты стоишь на пороге, глядишь в эту новую осень (чай в руке медленно остывает) и не знаешь-таки, что тебе делать. Не знаешь. Вот такие дела. Откуда я это знаю? Долгая история, и, пожалуй, грустная. Хотя какие еще истории рассказывать осенью, в дождь, пока в раковине остужается пиво? Да вот разве что только и такие….
*** Память – странная штука. Время от времени, давно похороненные в ней вещи всплывают наружу, стоит только зацепиться за случайную ниточку и voila - потерянный обрывок из жизни вновь встает перед глазами. Как рыбак достает из воды рыбу – никогда не знаешь, что из бездонной глубины памяти попадется тебе на крючок, и что из этого ты оставишь себе, а что отпустишь обратно. За столько лет я совсем позабыл ее имя. Как ее звали, какой это был год – сколько не думай об этом, ничего не выходит. Кто-то заколотил всё, что я знал о ней в ящик, и приделал табличку «не трогать». Но ниточка осталась, и каждый год я совершенно случайно нахожу ее – в газетных статьях, ТВ программах и чьих-то не специально подслушанных разговорах. В рекламных щитах, листовках, надписях на асфальте…. И как только выпадает шанс, я дергаю за нее и вспоминаю. Кайоко, осень семьдесят девятого. Спустя ровно четырнадцать лет я возвращаюсь в Токио, без какой-либо причины. На Сибуя я сажусь в переполненную электричку, а когда через час, я доезжаю до нужной мне станции, в вагоне кроме меня остается только одна молчаливая пожилая пара. Несколько раз наши усталые взгляды пересекаются, и мы легко улыбаемся друг другу, словно видимся не в первый раз. Отчего-то, хочется верить, что так оно и есть. А за окнами так ничего и не изменилось. Всё тот же безликий пейзаж. Разве что перроны поменяли краску, обросли рекламными плакатами, да на станции, куда я вернулся больше не видно собак. Раньше они встречали каждый поезд, точно по команде поднимая головы, они провожали взглядом убегающую линейку вагонов. Четырнадцать лет назад в этих бездомных бродягах значился какой-то смысл – так мне казалось. Теперь же, ничего не осталось. Безлюдный перрон стал еще тоскливей. Оказалось, что время, универсальная стирательная резинка – что не сотрется из памяти, обязательно исчезнет из жизни. От станции до поселка около трех километров. Октябрь уже давно перевалил за середину, но на удивление по-прежнему тепло – идти легко и невероятно приятный воздух, каждым вдохом будит все новые воспоминания. Кайоко, девчонка со спичками. Как же я мог тебя позабыть?
***
В то время, по вечерам, после занятий в университете, я подрабатывал в музыкальном магазинчике. Торговал пластинками – в основном «new wave», реже - джаз и классика, что впрочем, никакого значения для меня не имело. В свои смены я заряжал в проигрыватель все, что попадалось под руку, руководствуясь лишь тем, как реагировала на это публика. Колонки играли как в зале, так и на улице, и по собиравшимся у витрины людям, можно было судить, насколько мой выбор соответствовал вкусам толпы. Это доставляло мне определенное удовольствие – ставить для этих людей пластинки, наблюдать за их реакцией. Так я чувствовал себя чем-то большим, чем-то более значимым для этого мира, чем мог бы быть на самом деле. Оттого-то мне и нравилась эта работа. Я менял пластинки, сортировал и раскладывал их по местам, помогал, если надо, отыскать нужную. К концу смены мыл пол и выносил мусор. В одиннадцать ровно я закрывал магазинчик и опускал металлические жалюзи. В баре за углом я покупал банку пива и выпивал ее по дороге на остановку. Так шло изо дня в день, пока и не пришла та самая осень – незаметно, как я уже и говорил. Девчонку я приметил почти сразу, и тогда же заметил в ней что-то особенное. Странно, но если вдаваться в подробности, то мне не придумать и слова – что в ней такого было. Просто, девчонка с особенностью. Что тут скажешь? Руки-ноги как у всех – вполне обычные. Тело простое, без изысканностей. Ни на лице, ни в чем-то еще не проглядывало и нотки странности. И, тем не менее, в целом, я видел в ней что-то особое. Иногда, это как бы вскользь мелькало в ее взгляде, движении рук, словах. Знали ли это она сама? Возможно. Но думается мне, что нет. Впервые она зашла где-то на первой неделе сентября. Я расклеивал плакат с обложкой нового альбома Дилана, в зале, кроме нас с ней никого больше не было. Пока я возился с плакатом, она медленно обходила ряды пластинок, то и дело, доставая по одной и проводя по ним ладонью, точно пытаясь воспроизвести музыку кончиками пальцев. Когда я закончил, она внимательно посмотрела на мою работу и несколько раз кивнула, почти незаметно. Джонни Би-бишь сменился «Blue Rays», несколько длинноволосых парней – студентов за окном пили кофе из пластиковых стаканчиков. «Ну и как? Стоит послушать?» - спросила она. Я пожал плечами – «не имею понятия». Она снова чуть заметно кивнула, а потом вдруг сказала, словно только что вспомнила, что-то очень важное: - У меня сдох проигрыватель. Видимо что-то внутри отвалилось. Представляешь? Теперь что ни пластинка – сплошной шум…. А как его направишь? Ума не приложу. С тобой такого не бывало? - Не-а. Не бывало. Она расстроено вздохнула: - У меня все вещи постоянно ломаются. Отец так и говорит: к чему тебе новое покупать? Все равно ведь, сломается…. А я что виновата? Я не знал, что ответить. Только молча, пожал плечами, и чертовски глупо себя от этого почувствовал. Хотелось что-то сказать ей, но я как будто позабыл все слова. - Ладно, не бери в голову – сказала она. Еще раз, напоследок, оглядела ряды пластинок и направилась к выходу. Тогда-то во мне что-то «щелкнуло». - Сможешь притащить его сюда? Я конечно не мастер, но кое в чем разбираюсь. Да и мой директор, пожалуй, смог бы помочь. Если хочешь, конечно…. Идея ей явно понравилась. - Серьезно? Было бы здорово, если б ты смог заставить эту штуку работать. - Значит договорились? - Конечно! - На лице ее появилась улыбка, из тех, в которые когда тебе девятнадцать, ничего не стоит влюбиться. И, пожалуй, так я тогда и сделал. Она протянула мне руку: - Кайоко – так меня зовут. Я назвал ей свое имя. - Так здорово, что ты хочешь мне помочь, я серьезно - Да нет проблем – только и сказал я. Она еще раз улыбнулась и, попрощавшись, вышла из магазина. Не помню, но кажется мне, что в тот вечер я неплохо «надрался».
Проигрыватель она притащила через пару дней – практически новенький «тридцатый» Marantz. Волоча его обеими руками, запыхавшись, она поставила его на мой стол и облегченно выдохнула. - Фу-х. Я думала, помру, пока дотащу его. Боялась, брошу прямо на дороге, но от этого только сильнее сжимала в руках. Вон и ладони все покраснели – видишь? Я кивнул. Вид у нее был такой – жалко смотреть. Из подсобки я достал складное кресло и усадил ее. Потом вскипятил электрический чайник и сделал нам кофе. Народу в магазине не было, через час мне нужно было закрываться. Сквозь витрины было видно, как небо медленно стягивали тучи. То и дело, должен был пойти дождь. В динамиках Гил Эванс вместе с Майлзом Дэвисом играли «Испанские рисунки», тихонько всхлипывал саксофон. - Можно, я посижу у тебя до закрытия? Сил совсем не осталось, да и вдруг удастся переждать дождь? - Конечно, разве я стану тебя выгонять? Сиди сколько хочешь, мне от этого только приятно. - Правда? – она смущенно улыбнулась – спасибо. Я надеюсь, у тебя не будет из-за меня проблем? - Да брось. Все в порядке, правда. Лучше пей свое кофе – остынет же…. Так мы и просидели до закрытия. Пили кофе, слушали музыку, наблюдая, как за окнами неслышно шел дождь. О чем тогда говорили? Теперь толком и не вспомнить. В одиннадцать, я как обычно закрыл магазинчик и проводил ее до станции. Дождь все еще легонько покрапывал. - Куда тебе? – спросил я - Далеко – вздохнула она - На Ацуги. - Шутишь? Она покачала головой. - Тут уж не до шуток…. - А ты уедешь? - Не волнуйся. Я часто так езжу, последняя электричка уезжает без пятнадцати. На ней и доберусь. Мне стало как-то жутко за нее. Молодая девчонка, одна, в такую даль на последней электричке. - Сам-то доберешься? - Ну, уж за меня можешь не переживать. Я-то на другом конце света не живу. - Ацуги не конец света - Но все-таки чертовски далеко…. Мы сели с ней на скамейку и стали ждать электричку. Она молчала, я тоже не знал о чем говорить. Я закурил и принялся считать фонари на платформе – двенадцать штук. Все одинаково тоскливого, бледно-желтого цвета. В этот момент, как-то незаметно для меня в руках Кайоко появились спички. Она зажгла одну и молча, смотрела, как пламя не спеша поглощало черенок. Когда огонь дошел до пальцев, спичка полетела на землю и затухла. Кайоко достала еще одну и все повторилось. Я смотрел на нее, а она не обращала на меня внимания – глядела на свои спички, на огонь и должно быть, о чем-то думала. О чем? Так навсегда и осталось для меня загадкой. Когда пришла электричка, спички уже закончились. Кайоко попрощалась и исчезла в глубине вагона. Что-то в ней на тот момент изменилось, будто кто-то переключил невидимый тумблер, и Кайоко «А», стала вдруг не знакомой мне Кайоко «В». Что тут скажешь? Девчонка со странностью…. Я еще немного постоял на перроне, поглядел вдаль убегающему поезду (точно те самые собаки), да выкурил следующую сигарету. Когда вернулся домой, дождь уже кончился.
Как мы стали встречаться? Если б кто-то тогда задал мне этот вопрос, я бы только пожал плечами, и ответил бы что-то на вроде: «Как-то само собой…». Так оно и было. Вот так, само собой из редких ничего не значащих встреч, мы стали встречаться целенаправленно, по несколько раз в неделю. По вечерам, ближе к закрытию она приходила в магазин, тогда я снова доставал кресло и ставил чайник. А в воскресенье, рано утром я садился на Сибуя в электричку и ехал в район Ацуги. Дом у них стоял на самом краю поселка – двухэтажный, с просторным зеленым двором, уютный, но в целом, ничем не примечательный. Отца ее я никогда не видел, он вечно пропадал в командировках – так она говорила. Ни о чем больше я не спрашивал. Marantz я ей само собой, починил (дело то оказалось плевое), и даже лично отвез его к ней домой. Теперь, я привозил ей пластинки из магазина, и мы вместе слушали их вечерами. Трудно сказать, что нам было хорошо вместе. Я чувствовал лишь, что в данный момент времени, есть человек, с которым я должен быть рядом. Что чувствовала она, оставалось для меня не известным. За поселком тянулось рыжее поле и чуть дальше – озеро. На берегу лежало несколько давным-давно брошенных лодок с дырявыми днищами. В них мы часами сидели, наблюдая за водой, и разговаривали. В какие-то моменты темы для разговора неожиданно заканчивались, и тогда мы просто подолгу молчали. Я закуривал сигареты, она доставала спички. С каждым разом ничего не менялось. Я вновь и вновь убеждался, что для нее это был своего рода ритуал, какое-то загадочное действо, не имеющее логического смысла, но что-то, да значащее. И каждый раз Кайоко становилась кем-то другим. Когда сгорала спичка, что-то сгорало и внутри нее самой. Загадочный незнакомец поворачивал тумблер и щелк – девчонка исчезала. Вместо нее оставался кто-то другой. Что с этим делать, я не знал. - Ты не боишься устроить пожар? – сказал я ей однажды. Она сидела в лодке на берегу, а я стоял у воды и наблюдал, как по озеру растекался лунный свет. Было уже поздно – я должен был поспешить, чтобы успеть на электричку. - Глупости. Я знаю, как обращаться с огнем – она сожгла еще одну спичку и бросила перед собой. - Должен заметить, что у тебя весьма дурная привычка. Она ничего не ответила. В темноте родился и потух еще один огонек, прежде чем она сказала: - Мой отец рассказывал, что однажды видел, как горела спичечная фабрика. Кажется, это было в пятьдесят четвертом – она вдруг рассмеялась от своих слов – должно быть, это ужасно глупо, правда? Пожар на спичечной фабрике…. Хотела бы я на это посмотреть. Я даже не улыбнулся. Только подобрал с земли увесистый булыжник и со всей силы запустил им в воду. Смешного в ее словах я ничего не видел. Мне вдруг стало ясно, что я совершенно ничего не знаю об этом человеке. Кто она такая? Что я делаю рядом с ней? Словно в голову забился ветер и разом прочистил мне мозги. Я обернулся и посмотрел ей в глаза, но наши взгляды так и не встретились. - Никак не возьму в толк, что с тобой происходит – сказал я – вот есть Кайоко, девушка, с которой я однажды познакомился (при этом я отвел одну ладонь в сторону) и есть другая Кайоко, та, что меня пугает, и та, о которой я совершенно ничего не знаю. Я отвел в сторону другую ладонь. - Но только с одной из них я хотел бы иметь что-то общее. Сунув обе руки в карманы, я ушел, ни сказав и не услышав больше ни слова. Было это в конце октября.
Прошла неделя, может больше, а мы так и не виделись. В магазин она больше не приходила, к ней я тоже не ездил. Все вернулось туда, откуда началось. Днем я ходил на занятия, вечером продавал пластинки. Пил пиво после работы и уезжал домой. Когда я понял, что снова должен ее увидеть, уже стояла середина ноября. Я дождался воскресенья и рано утром сел на электричку до Ацуги. На станции меня встретили собаки. Махая хвостами, они носились друг за другом по платформе и выглядели счастливыми. Когда я добрался до поселка, то сперва подумал, что что-то напутал. Вышел не на той станции, или что-то еще – глупая мысль, но мозг не хотел принимать действительное за реальность. Дома не было. Вместо него, черным пятном пролитой кляксы, лежало пепелище. Груды горелых останков дома – обломки стен, кругом разбросанная кровля. Какие-то предметы, которых было не распознать. Запах пожара похоже давно выветрился. Сколько я так простоял, уставившись в черное месиво – не помню. Ноги стояли как вкопанные, холодный ветер пробирался за шиворот, а я не мог пошевелиться. Разве так бывает? – спрашивал я себя. Должно быть просто что-то напуталось. Приеду завтра, и все будет на месте. Но где-то внутри голос нашептывал, что ничего не изменится. И был без сомнения, прав. В конце концов, заставив себя двигаться, я обошел их участок и направился к озеру. Лодки по-прежнему лежали на своем месте, ноябрьский ветер то и дело покрывал озеро мелкой рябью. Я сел в одну из них и огляделся по сторонам. Ничего не изменилось. Просто наступил ноябрь вот и все. То же самое озеро, то же самое поле. Те же камни под ногами и только на окраине больше не видно одного дома. Я опустил взгляд и увидел валяющийся в лодке коробок. Без сомнения тот самый коробок Кайоко. Внутри осталась всего одна спичка. Одна – словно специально оставленная для меня. Ее маленькое послание, которое мне не суждено было разгадать. Я зажег спичку, подождал, пока пламя доберется до кончиков пальцев и замешкался. Огонь обжег кожу, и пальцы тут же разжались. В Токио я вернулся только к полуночи.
*** О том случае я не нашел ни строчки во всех местных газетах, ни одного упоминания в теле или радио эфире. Ничего. Был человек, да вышел. Ушел, оставив за собой раскрытую дверь. И ты так и не попрощался, не сказал тех слов, что хотел. Что с ней стало? Что стало с ее отцом? Почему так случилось? Мне никогда не узнать. Словно это было только между нами, в каком-то другом мире. Спустя четырнадцать лет здесь мало что изменилось. Дорога стала получше, старые, невзрачные домики приобрели свежий вид, но в окнах осталась все та, же усталость. Пустое место между участками проросло травой и теперь ничто не напоминает, о когда-то стоявшем здесь доме. Озеро осталось прежним, и только лодок на берегу больше нет. Куда они делись? Кто теперь скажет….
Как мы стали встречаться? Если б кто-то тогда задал мне этот вопрос, я бы только пожал плечами, и ответил бы что-то на вроде: «Как-то само собой…». Так оно и было. Вот так, само собой из редких ничего не значащих встреч, мы стали встречаться целенаправленно, по несколько раз в неделю. По вечерам, ближе к закрытию она приходила в магазин, тогда я снова доставал кресло и ставил чайник. А в воскресенье, рано утром я садился на Сибуя в электричку и ехал в район Ацуги.
Едва появляется взрослая привязанность, как тут же появляется детский страх, это страх ответственности:
Я обернулся и посмотрел ей в глаза, но наши взгляды так и не встретились. - Никак не возьму в толк, что с тобой происходит – сказал я – вот есть Кайоко, девушка, с которой я однажды познакомился (при этом я отвел одну ладонь в сторону) и есть другая Кайоко, та, что меня пугает, и та, о которой я совершенно ничего не знаю. Я отвел в сторону другую ладонь. - Но только с одной из них я хотел бы иметь что-то общее. Сунув обе руки в карманы, я ушел, ни сказав и не услышав больше ни слова. Было это в конце октября.
Боль утраты. Осознание своей незрелости:
Ноги стояли как вкопанные, холодный ветер пробирался за шиворот, а я не мог пошевелиться. Разве так бывает? – спрашивал я себя. Должно быть просто что-то напуталось. Приеду завтра, и все будет на месте. Но где-то внутри голос нашептывал, что ничего не изменится.
Теперь с этой утратой, с этой болью, жить всю оставшуюся жизнь:
Ничего не изменилось. Просто наступил ноябрь вот и все.
Предупреждение другим:
Спустя четырнадцать лет здесь мало что изменилось. Дорога стала получше, старые, невзрачные домики приобрели свежий вид, но в окнах осталась все та, же усталость.
Поначалу хотел было разбор устроить стандартный с кавычками и прочими элементами, с малость шутливым подходом – как всегда короче, но… Дочитал до середины и понял – не подходит тут такое, совсем не подходит, произведение надо воспринимать иначе, критиковать его тоже должно иначе, потому как оно слишком монолитное в атмосферном плане, здесь куда как более важна общая эмоциональная составляющая, нежели чем достаточно частые смысловые недоговоренности и смысловые же огрехи. Ну ладно, хватит уже со вступлением, пора переходить непосредственно к критике произведения: 1) Вы попытались задать первичное настроение еще до появления персонажа, до появления действа как такового и дали вступление, но! По факту у вас получилось два вступления – вступление в само произведение и вступление к появлению персонажа – малость портит ощущение. В виду того, что диалог с летом выглядел не очень удачно – настроение есть конечно, но читатель еще не знает о общей массивности произведения в эмоциональном плане, поэтому таковые приближения которые у вас там есть достаточно сильно бьют по читательскому интересу. Лучше уж было дать наоборот – сначала персонажа, потом уже диалог, как момент потери. 2) Во время повествования вы очень часто ссылаетесь на былое, проставляете это в ранг «сахар раньше был слаще» ну и прочее в том же духе, но! Вы не показываете этого! Получается даже иначе – фактически имеется преображение настоящего относительно прошлого, так что тут вы должны суметь зацепить, провести параллель, сделать так, чтобы и читатель загрустил… Нет, вы этого не делаете. Да,, вы выдерживаете общий стилистический рисунок, сохраняете этакую ностальгию в самом звучании текста, но сопереживать не получается. 3) Вы иногда подходите к границе аниме. Простите, но с учетом того, какой вами был выбран стиль – это практически преступный недочет! 4) Очень часто вы оставляете предложения открытыми, не подводите логическую-смысловую черту, текст кажется из-за этого малость порубленным.
Ну это то что касалось минусов, теперь поговорим о плюсах (дожил… стал о плюсах говорить – видать старею). Очень понравилось то, как вы создали композицию – усталую, этакое наивное предощущение грядущей старости. Текст читается легко, да, конечно же в него надо погрузиться, но стоит только сделать это… Приятно читается. И именно по этой причине не стал на винтики его разворачивать, не хотел сбиваться, не хотел делать остановки, чтобы взять в кавычки очередной кусок текста и написать рядом с ним какую нибудь гадость. Спасибо вам, автор, за приятную линейку эмоций.
По следам Бременских.... т.е. Харуки Мураками. Даже имя взято из его "Все божьи дети могут танцевать", что еще сказать, похоже, Мураками люблю читать, но он уже есть....
0
