Когда не за что благодарить Степень критики: А-та-та мне
Короткое описание: Год назад как-то вдруг - пыщ - и вот текст
Я проснулся от громкого звука. Буквально подскочил на кровати, разлепляя сонные глаза. В комнате, конечно, никого не было. Рядом с кроватью лежала стопка книг, заменяющая тумбочку, в углу стоял заваленный бумагой и прочим стол. Из-за хлама выглядывал монитор. Убрать бы это надо… Так. На улице было еще темно. Штора колыхалась, открывая и закрывая черное, без единой звездочки, небо. Меня разбудил громкий звук. Точно. Я взял с книг очки, надел их подошел к окну. И тут же раздался звон. И дребезг. И почти сразу – громкие черные ругательства, искаженные характерным акцентом. – А ты что меня динамишь, а, что?! – кричал некий субъект где-то на улице. Я уже знал, что это у соседей. Там на двадцати квадратах ютятся пять или шесть гастарбайтеров и потасовки и ругань у них – обычное дело. Я перегнулся через раму, вытягивая шею, чтобы хоть что-то увидеть. Но я увидел только очередную рюмку, которая пролетела через соседский огород и вдребезги разлетелась о покосившиеся ворота, обитые железом. Мелькнули длинные светлые волосы, длинные же красивые ноги, быстро перебирающие по узкой тропинке между зарослями крапивы и конопли. Высокая блондинка в сногсшибательном мини-наряде торопливо покидала место действия. Снова раздались крики сорванного мужского голоса, но уже на его родном языке – то ли узбекском, то ли таджикском. Кто их разберет. В речи снова промелькнуло слово «динамишь», видимо аналогов ему не было. Грохнули ворота, блондинка зашагала по улице, торопливо набирая номер на телефоне. Ну, все было ясно. Среднеазиатские молодцы снова вызвали себе шлюшку, да кому-то из них, видимо, не досталось. Проститутка скрылась справа за кроной широко раскинувшейся черемухи, но голос ее, яростный и раздраженный, еще был слышен: – Алло, такси? На Малую Июньскую. Да. На перекресток. Спасибо… Голос ее постепенно затихал. А вот буря в соседском огороде – и не думала. Вроде там началась драка. Кричали на своем тарабарском несколько глоток, раздавались хлесткие удары, снова билась посуда. Я закрыл окно, подошел к столу и выкопал из-под бумаги телефон. Четыре часа. Мать их неоштукатуренную за ногу! Ну, какого хрена? Нет, теперь всегда буду на ночь окно закрывать. Невозможно же. На шею поспешил сесть комар. Он успел вонзить свой хобот, но вот наглотаться из меня красненькой – нет. Слег под моей ладонью жертвой своего желудка. Да. Я посмотрел на вставленную в розетку хренотень от комаров с торчащей таблеткой. Что-то толку от нее немного. А от брызгалки саднит горло. Проще всего сейчас было лечь спать. Точнее завести предварительно будильник и лечь спать. Во-первых, завтра неплохо быть при светлом разуме, а во-вторых, заняться все равно особо нечем. Компьютер я не стал бы включать из опасений разбудить родителей. К сожалению, дверей пока в комнату нет, только занавеска. И у родителей – та же картина. А потому если у меня шумит компьютер, то ночью это слышат все. А уж если я решу послушать музыку… Воспоминание о том, что мне предстоит завтра, напомнили мне о работе. Которую надо сделать. Сам ее захотел. И сам же сейчас не в восторге. Это слишком сложно для меня. Допустим, я сумею все провернуть, но как это, черт побери меня совсем, написать?! Это же не просто репортаж или там очерк, это же целая история, которую еще надо провернуть так, чтобы это возымело действие. Резонанс так сказать. Без него ничего не выйдет. Я сел, достал листочек и стал намечать поле работы. Центром, конечно же, были дети. Два маленьких братика. У них была мама и эта мама… хм… личность сомнительная. А еще у них есть папа, который вот уже как несколько лет сидит в тюрьме и будет, надо понимать, сидеть там еще долго. И бабушка. Единственный, как мне кажется, адекватный человек в этом сборище. Какие трудности у меня могут возникнуть? Ну, конечно, угрозы, то се. И не только мне, но еще и этой бабушке. Может вообще случиться так, что никто не пойдет на контакт. Кто я по сути такой? И почему я должен вмешиваться в семейную тайну, пусть даже это не просто тайна, а – трагедия? Впрочем, на это есть соседи. Придется с ними знакомиться и втираться им в доверие. Ох, этого я еще не умею. Да что говорить я вообще ничего не умею, что я тут сделаю-то! Попробовать я, конечно, попробую, но гарантий себе давать не буду… За окном светало. Стали ходить туда сюда люди, пару раз проехали машины, осторожно пробираясь по кочкам, чтобы не дай бог не оцарапать свое брюхо об эту дурацкую грунтовку. И тут я увидел Сашу. Он стоял около своего дома – то есть напротив и немного слева от моего дома и курил. Я вдруг вспомнил, что он всегда рано встает – привычка осталось еще с тех времен, как он работал на троллейбусе, когда вставать приходилось раньше всех в городе, а ложиться – позже. Человек этот был замечателен тем, что он знал об этой округе все. Все сплетни, слухи, факты и документированные данные, вплоть до домовых книг каждого двора. Где он все этого понабрался – ума не приложу. Он вообще был мастер на разные истории, жизненный опыт у него, видимо, богатый, видел он многое, да и прошел тоже немало. Об этом человеке можно писать и писать бесконечно. Его биография – лакомый сюжет для любого уважающего себя писателя-реалиста. Вот кому надо бы устроить хороший допрос. Я, не долго думая, оделся, схватил записную книжку и диктофон и побежал на улицу, не умывшись даже и не причесавшись приличия для. Впрочем, Саше было решительно все равно, как я выгляжу. Он согласился поговорить и пригласил к себе. Дом у него был старый, но добротный, хорошо построенный. Мы сели в большом зале, я включил диктофон и приготовился записывать. – Тебе надо знать об этой семье, об этих мальчиках и об их соседях? – спросил Саша, закуривая еще одну сигаретку. – Да. А еще неплохо бы с ними познакомиться. – Это ты сам. Я тебе этого обещать не могу. Так. Ну, мальчиков зовут Вадим и Данила, это ты, наверное, знаешь. Они уже достаточно большие, но их существование оно в том то и дело, что существование, а не жизнь. Их батя постарше меня года на четыре. Леха его звали, кажется. Он сейчас сидит за ограбление и нанесение тяжких. По всей строгости. Сидеть ему еще долго, да и я тебе скажу, можно даже не гадать, что как выйдет – так снова вскоре сядет. О мамаше их ты знаешь, да? Проститутка. Тут, собственно… – А откуда ты знаешь, что она проститутка? – спросил я. – Я только по слухам знаю… – Гм… Ну, во-первых, сам видел кое-что, во-вторых, те же слухи… Да мне хватает того, что я уже видел! Первый раз я понял, что это шлюха отъявленная года два назад уже. Тут недалеко на выезде из частного сектора, магазинчик есть такой круглосуточный, знаешь? Вот. Стою я там с приятелями, пиво ждем, а время часа три ночи уже. И видим, идут три клуши – и она естественно среди них. В штанах еще таких леопардовых, это я хорошо запомнил. Сучка такая, одно слово. Глянули они на нас, потом встали у обочины, и пяти минут не прошло – какой-то черный джип со свистом тормозит, договариваются они там, джип этот подбирает всех троих и укатывает. Дальше хуже. Уже недавно я наблюдал вообще картину маслом. Ворота у них там старые деревянные во двор распахнуты настежь, стоит кое-как, впопыхах видимо, загнанная машина. Универсал такой, обычный японский. Задняя дверь поднята и там, в багажнике этом, какой-то толстый мужик с усердием эту сучку жарит. Причем два пацаненка тут же играют и все это видят. Хороша картина, да? – Еще бы, – пробормотал я, немного пораженный. – Я еще знаю, с ней бабушка там живет. – Да, мама ее. Рита Семеновна, кажется. Внуков она любит, все для них делает, но что она, в конце концов, может? Полгода назад ей все надоело, видимо, она подала жалобу и шлюху эту поставили на испытательный срок. Одно только замечание бабки – и все, лишилась бы детей. Но та дочку свою пожалела и заявление свое аннулировала. Ну, или как там делается… В общем, все вернулось на круги своя. Бабулька сама давно уже не пытается ничего делать, дружки Лены… – Так, мамашу зовут Лена? – Ага. Так вот ее дружки, наркоманы там, бывшие доблестные соратники ее мужа, хорошо бабульку припугнули. Я тебе вот что скажу – дружки эти совершенно безголовые, так что ты давай без геройства хорошо? Если не убьют, так до неузнаваемости искалечат. Так что аккуратнее. – А с Ритой Семеновной можно как-то поговорить? – Ну, она же из дома выходит иногда. Но я бы на твоем месте не пытался даже. Узнают, что ты с ней разговаривал – найдут. И я не сгущаю краски, это так и есть. Ты сейчас, наверное, думаешь, да кому это надо, а ведь они о таком даже не размышляют – надо или нет. Им Ленка скажет, они и рады кулаки почесать. Понял? – Однако без ее слов невозможно. Ладно. Это потом. А соседи? – Слева живет Павел Андреич. Ротманов, по-моему, фамилия. Он законченный алкоголик, пьет всегда, когда может дотянуться до бутылки. Бывший афганец. Поэтому иногда на него находит – и тогда близко не подходи. Правда, когда трезвый он – так вполне добряк. Только трезвым его, пожалуй, не застанешь теперь… Ну, да ты попробуй. Только вряд ли он что-то особенное знает. Напротив живут Фойтовы. Отец, мама и сын. Вполне такая обыкновенная семья. Правда, бедны, а сыну уже двадцать с гаком, а он пьет и, по-моему, не только пьет, его пытались хотя бы в шарагу запихнуть, но он там даже появляться не собирался… они тоже мало что знают. Справа… Справа живут Седовые. С Игорем Петровичем я тебя, пожалуй, познакомлю. Это пожилой уже мужик, но весьма еще… гм… В общем, он может что-то и знает, но с ним надо поаккуратнее. Это тоже та еще семейка. Седовой держит практически взаперти свою жену. По-моему, он ее страшно стесняется, а потому прячет и ненавидит. Ну, пытается создать себе ложное впечатление, что жены у него как будто и нет. Она у него уже совсем старуха, когда он сам еще горазд. Все одинокие бабы к нему ходят, и он им, конечно, не отказывает. – А! Про него я слышал вроде, – обрадовался я. – и не раз. Действительно женщины, ну такие, в возрасте уже, его обсуждают. – Ну, вот. Представь типаж, да? Жена его, кстати, иногда общается с этой Ритой Семеновной через огород. Правда, с ней ты не поговоришь. Седовой никого к ней не пускает и от одного только упоминания о своей жене приходит в ярость… Может, он сам что-то расскажет… – Это мне мало что дает, – посетовал я. – Тот знает мало, этот знает мало, а кто знает больше – не трогай, плохо будет. Так невозможно же ничего написать. – Я бы на твоем месте, Кирилл, вообще бросил это дело. Мал ты еще, успеешь. Зачем тебе такая головоломка? Тебе хотя бы страшно? – Нет, – ответил я вполне честно. – Но я знаю, что должно быть. Это я просто плохо себе пока все представляю. – Представляет он плохо… – проворчал Саша. Он уже был недоволен тем, что тут мне все рассказал. – Познакомлю тебя с Седовым, чтоб уж наверняка тебе расхотелось писать. – Ужель такой страшный человек? – Поверь, страшных людей в нашем с тобой болоте хватает.
* * *
С Павлом Андреевичем Ротмановым оказалось все достаточно просто. Я сразу же, умывшись и позавтракав, помчался к нему. Было девять часов утра и вряд ли можно было бы ожидать, что в это время он будет пьян. Правда, он еще мог спать без задних ног или маяться с похмелья… Но об этом я подумал, уже надавив на кнопку звонка рядом с его калиткой. Впрочем, ничего страшного не оказалось. Павел Андреевич довольно быстро мне открыл и с ожиданием уставился на меня. – Здравствуйте… эээ… – запинаясь, начал я. – Меня Кирилл зовут. Я журналист, я занимаюсь сейчас одной проблемой, хотел с вами поговорить… – Со мной? Ты это.. из газеты? И о чем? – О ваших соседях, – прямо ответил я. – А я тут причем? – Ну, да пара вопросов… – Проходи, – равнодушно сказал Ротманов и пустил меня внутрь. Там у него оказалась внушительных размеров собака, но она, видимо, вполне привыкла к чужакам или сама по себе была доброй – даже не гавкнула, продолжила себе лежать, сонно отмахиваясь от мух. – Только я не знаю ничего, – пропуская меня в дом, говорил Павел Андреевич. – Что ты о них написать хочешь? Налоги не платят… Или… эээ… за электричество. – Нет, это тут при чем, – немного оторопев, ответил я. Мы быстро прошли через маленькую прихожую и оказались, как я понимаю, в зале. Здесь стоял длинный диван, перед ним невысокий стол и на нем стояла бутылка и рюмка. И ничего больше. Я осторожно сел на край дивана. Ротманов плюхнулся рядом и хмуро посмотрел на бутылку, будто на докучливое животное, которое снова залезло в неположенное место. – Я собственно о мальчиках хотел поговорить, о Вадиме и Даниле… – А, – произнес Ротманов. – Ну, да мальчики. Я живу рядом, а вижу их раз в месяц. Или реже. Их почти не выпускают из дома. Носят какие-то обноски, которые на три-четыре размера больше, чем им нужно. А иногда и вовсе во взрослом ходят. Все это с них сваливается им неудобно, а они же еще тощие голодные. Нет, их хотели забрать вроде как, но дело заглохло почему-то… Мать у них шлюха, отец зэк вот и все дела… Диктофон я включил с опозданием, поэтому первые слова сейчас торопливо писал в записную. Ротманов те временем потер ладони и мрачно произнес: – Ну-с, приступим. Он скрутил крышку у бутылки, налил себе рюмку и выпил. Все это он проделал как робот, чисто технически, будто выполнял какое-то давно привычное дело, более того – будто выполнял принудительную и скучную работу, от которой никак нельзя было избавиться. Я все это воспринял с некоторым удивлением и потому с запозданием задал вопрос: – А отца их вы знали? – Да даже выпивали пару раз, – ответил Павел Андреевич. – Так-то он ничего был, просто у него с крышей немного того, да и работу никогда найти не мог. Лентяй попросту. Вот и попался. Проткнул кому-то мясо, деньги вынес, тут его и скрутили. Пацанов он своих, впрочем, любил, постоянно их тетешкал, все деньги, что сумел где-то урвать – им… А сейчас он, наверное, даже и не знает как его дети живут. Тут все в матери дело. Проститутка – она проститутка и есть. Потрахаться, денег отхватить, нажраться. А дети по боку. Ротманов снова налил и выпил, тем же отточенным скучным движением. Посмотрел на меня и продолжил: – Иногда ей и на дом клиенты приезжают, ну те, что совсем из непритязательных. Боюсь представить, что тогда у них в доме происходит. Мое мнение – гнать ее надо в шею, а детям искать другую семью или еще куда, покуда отец не выйдет. Хотя тоже сказать – отец, зэк… Тогда уж точно лучше – другую семью. Только где ее возьмешь? – А Рита Семеновна? – А что Рита Семеновна? Она старуха уже, что она может? Вся ее пенсия на детишек и уходит, наверное. Вообще не представляю, как они там живут, как с голода еще не передохли. И это все, что я знаю. Я лезть в их дела не хочу и не буду. Это дело пропащее, я тебе говорю. Нет, если ты, конечно, все это напишешь, протолкнешь, то… – Я попытаюсь, – скромно ответил я, выключая диктофон. – Пусть их хотя бы в детский дом заберут. – Детский дом… Детский дом, это знаешь ли, не выход. После детдома пойдут они по папкиной дорожке, я тебе говорю. – И все же это лучше, чем их здесь оставлять. – Может быть. Выпьешь? Хотя да, ты же как бы на работе. Тогда давай, пока. Вопросы еще будут – заходи. Он проводил меня до калитки, и я отправился домой. Двор, где жили Вадим и Данила был закрыт от людских глаз высоким забором. Ворота и вправду были – сейчас они хорошо закрыты. Дом Седового же был хорошо виден через ровную штакетину. Это был большой приличный дом, с высоким крыльцом, выкрашенный зеленой краской. Но туда наведаться мне пока не светило. Поэтому я просто отправился домой, чтобы расшифровать коротенький диалог с Ротмановым.
* * *
На следующий день Саша неожиданно пригласил меня пойти с ним к Седовому – мне все равно надо с ним знакомиться. Оказывается, у Игоря Петровича намечается большое гульбище. Эта гулянка была шансом поговорить с его женой. Седовой, конечно, меня убьет, если узнает, что я вообще подходил к двери ее комнаты, а уж если заходил... Но – надо. Потому я, не раздумывая, присоединился к Саше. Надо сказать, что гулянка у Седового это особое событие. Он ее устраивал раз-два в месяц, и ему было решительно все равно, кто приходил. Места за столом он не жалел. Правда это не от альтруизма все, не было у него альтруизма никакого никогда и не от гостеприимства, коего тоже наберется только разве на эту гулянку. Это было оттого, что этот крепкий дедок на гулянке обязательно находил себе дамочку лет тридцати пяти – сорока. Надо сказать, что дамочки не противились, по одиноким женщинам округи ходили слухи о больших в постельном плане достоинствах Игоря Петровича, что женщины от него не выходят, а выползают, лучась счастьем. Чтобы услышать, кто и сколько раз побывал у Седового, не требовалось даже всезнания Саши – разговор двух разведенок, страдающих от недостатка мужского внимания, я услышал в нашем магазинчике еще даже до того, как узнал о детях, из-за которых я иду на столь рискованный шаг. Впрочем, главное здесь – уличить момент. Гости явно перепьются, а Игорь Петрович, найдя себе пассию, вообще ничего вокруг замечать не будет. Так что шансы есть. Мы с Сашей свободно прошли за ограду дома Седового. Народу во дворе не было – все уже, видимо, сидели за столом и распивали. Никто никого не дожидался, конечно, все здесь было достаточно демократично – приходи и садись. Саша поднялся на крыльцо и, не стучась, вошел в кухню. Я последовал за ним. Да, внутри дом Седового был спланирован интересно. Помещение, где мы оказались, явно не было раньше кухней. Уж слишком просторное. Квадратов двадцать пять. Однако сейчас здесь именно кухня, с печкой, холодильником и прочим. Она же выполняла роль и прихожей. Зал был виден отсюда через узкий коридор, так как дверей никто не предусматривал. Мы разулись и прошли дальше по этому коридору в зал. Из коридора направо и налево вели две двери. Вот еще мне задачка – какая из них ведет в спальню к жене Седового? Потому что если я вдруг попаду в комнату, куда Седовой приводит дамочек, то это будет полный абзац… Зал по размерам был копией кухни. Всю его центральную часть занимал обширный стол, полный еды и выпивки. Во главе сидел, разумеется, сам Игорь Петрович. Мне представился случай хорошо рассмотреть его. Это был крепкий, сплошь седой мужчина с крупными, четко очерченными чертами лица. Пожилым человеком, или, тем более, стариком его язык не поворачивался назвать. Гости плотно сидели на лавках по бокам. Впрочем, и нам место нашлось и при этом не самое плохое. Со своего угла, куда меня, буквально не отрываясь от рюмок и тарелок, усадили, я видел отлично и хозяина дома, и узкий коридор, и даже мог осмотреть массу гостей. Кто-то (поглощенный изучением обстановки я не понял – кто) подставил мне рюмку и плюхнул туда водки. – Пей, – сказал Саша, – и не оглядывайся так сильно. Саша, оказывается, сидел рядом. Он уже опростал свою рюмку. Похоже, тостов здесь никто не ждал. В руке у меня опять же непонятно откуда взялась вилка, я схватил другою рюмку, выплеснул жидкость в рот и ткнул наугад вилкою в колбасную нарезку. Водка была не очень, дешевая, может, даже и не водка вовсе, а потому одного кусочка ветчины не хватило, и я подцепил еще. А потом еще. В голове уже зашумело. – Ого, – сказал я Саше. – Что? – спросил он с интересом. – Вдарило? Даже не спрашивай, что это за водяра и где куплена. Просто пей. И он налил еще. Вот и новая задачка – требовалось еще и самому остаться при здравом уме, чтобы не испортить себе всю задумку. А что Седовой, что его гости, явно крепче меня… После второй рюмки стало совсем уж плохо. После третей я понял, что надо бы как-то незаметно перестать выпивать. Это оказалось трудно. Подливал мне уже не Саша, а какой-то усатый мужик и если я накрывал рюмку ладонью, он просто зависал с наклоненной бутылкой над ней и терпеливо ждал, хмуря на меня свои усы. Долго выдержать это было невозможно, будто я делал что-то недозволенное. Когда мне собрались наливать шестую, оказалось, что рюмки на столе нет. Я ухитрился спрятать ее за высокой салатницей, пока усач отвлекался на свою молодую соседку. Исчезновения одной из рюмок он, к счастью, не заметил – ему приходилось разливать чуть ли не на треть стола. Я поедал все, что было в пределах видимости, чтобы хоть как-то смягчить количество выпитого. По ощущениям все вроде было в порядке, но ведь это я просто сижу. Смогу ли я нормально и, главное, незаметно передвигаться? Вопрос. Я украдкой глянул на Седового – с ним все было уже ясно. Какая-то барышня, причем молодая – лет двадцати пяти, сидела у него на коленях, и видно было по движениям его руки, что он уже шаловливо гладит ее по бедру, а может и повыше. Но вот гости еще не дошли до кондиции, более того – были еще вполне ого-го и поэтому час икс еще не наступил. И тут вдруг от моих шпионских поползновений меня отвлек громкий голос Саши. Он что-то рассказывал и, видимо, обращался ко всем, кто был способен его услышать. И он был пьян. Я впервые в жизни видел его пьяным. – …Она писала стихи. Нет, ничего такого, не эмо-девочка все-таки. Слезами там не капала и сопли не размазывала. Все гораздо хуже. Она когда эти стихи малевала, то любила сидеть на чьем-нибудь твердом члене. Прям кончала от этого. А если подходящего мужика в поле зрения ей не попадалось, она зажимала между ног подушку. И тоже кончала, только дольше. Потом мы стали с ней встречаться. Она сразу призналась про эту свою… патологию. Так мы и делали – насаживал я ее, она клепала свои стишки, а потом мы трахались до помутнения рассудка. Что?.. Нет-нет, меня это даже забавляло, да и вообще... Проблема только в том, что эта ее патология уж очень сильно работала. Однажды мне пришлось на два дня уехать в область, так когда вернулся, оказалось, что она побывала уже на трех разных членах. Причем ничего от меня особо не скрывала, принимай, мол, меня такой, какая я есть, они так, для вдохновенья мне нужны, а люблю-то я тебя. Ну и так далее. Естественно я от нее свалил и подальше. Правда, лет через пять уже я узнал, что она пыталась издавать свои стихи и, похоже, даже что-то напечатали, а потом неожиданно спилась. Сейчас она, наверное, уже в психушке. Саша замолчал и грустно как-то опустил голову. Все вокруг молчали, только доносилась перебранка с другого конца стола. А все кто слышал – словно онемели. Я внимательно смотрел на Сашу и думал, к чему это он вдруг рассказал. Наверное, он и сам не знал этого и уже сам себя ругал за то, что сорвался. Ведь он именно сорвался. Он мог рассказывать все и о ком угодно, а это – это всем не было. Это – оказалось сокровенным, и оно вдруг почему-то вырвалось, здесь, среди пьяного угара. Гости помаленьку оживали, отходили от пьяного впечатления и вели разговоры о другом, но некоторые, это было заметно, часто поглядывали на Сашу, да еще таким взглядом, будто он тут шумно при всех обделался, а не рассказал очередную историю, пусть и из личной жизни. Зазвенели рюмки, гулянка пошла снова. А Саша вдруг поднял красные глаза, осмотрел стол и с невероятной какой-то злобой схватил бутылку. Налил. Выпил. Снова налил. Остановился, не донеся рюмку до губ. Поставил ее со стуком и тихо выругался. Казалось, что он даже протрезвел сейчас, словно последняя рюмка не водку в себе содержала, а какой-то эликсир. Я бы еще долго на него так смотрел с открытым ртом, какой он сгорбленный и несчастный, какой этот вечно веселый и одновременно вечно серьезный человек по правде внутри. Да, здесь было, на что посмотреть и чему поучиться, но я неожиданно понял что – пора. Я резко поднял глаза и огляделся. Да пора. Седовой, пьяно улыбаясь, открыто лез своими ручищами под блузку своей пассии, гости уже, вроде как, собирались петь хором, если даже не храпеть, а бдительный усач уже совсем потерял интерес к «молодому и неопытному», то есть ко мне и поучал живительной влагой уже кого-то другого… Я поднялся со своего места и осторожно двинулся в обход стола. Теперь он казался уже совсем большим, как аэродром, и путь до коридора выглядел длинным и полным опасностей. Саша глянул на меня, но тут же вернулся в свои мысли, видимо, решив, что мне надо по нужде, гости в большинстве на меня внимания не обращали, а Седовой был плотно занят грудью молоденькой барышни. Я удачно прошмыгнул в коридор и распахнул дверь слева. Это оказалась спальня, но не спальня Седовой. Это была святая святых ее мужа, сюда он приводил всех этих женщин. Тут мне надо было тут же захлопнуть эту дверь, но я не удержался – огляделся. Ничего на первый взгляд особенного, большая кровать, вещи разбросаны, картина даже на стене висит с пейзажем каким-то скучным. Никаких «игрушек», о которых я слышал в очередях и на улице, не видно, либо они хорошо припрятаны. Я, наконец, понял какой опасности себя подвергаю, закрыл дверь, открыл противоположную и быстро юркнул туда. И замер на пороге. Здесь было очень душно и очень темно. А еще здесь до ужаса неприятно пахло старыми тряпками и плесенью. Так пахнет забвение, промелькнула вдруг полупьяная мысль. Забвение и старость. Старуха сидела на кушетке и сейчас испуганно смотрела на меня. Сначала я не понял, что в ней не так, а потом сообразил, что у нее намечается горб. Это было до того странно и даже страшно, что мне захотелось тут же выскочить обратно. Признаюсь, я раньше никогда не видел горбатых людей и слава богу, что не видел. Но я, конечно, не вернулся, а прошел к небольшой табуретке сел на нее и сказал: – Здравствуйте, Жанна Васильевна. Меня зовут Кирилл. – Кирилл, – то ли спросила, то ли повторила она совершенно севшим голосом, будто всю свою жизнь командовала полком. – Да. Вы меня простите, что я так ворвался, но мне с вами срочно нужно поговорить об одной большой беде. Я вытащил из кармана диктофон и включил его. – В какой беде? Вы знаете, что будет, если сейчас муж зайдет? Выйдете, я вас прошу. – Простите, не могу. Позвольте, все-таки я вас спрошу. Я знаю, что вы общаетесь с Ритой Семеновной… – Уходите, молодой человек, уходите. – Но вы же говорите с ней иногда! Общаетесь через огород! – Да мало ли с кем я говорю? Вы понимаете, что убиваете меня сейчас? – Просто скажите в каких условиях проживает Вадим и Данила, мальчики соседские. Я хочу им помочь, понимаете? – Как ты им поможешь? – с неожиданной хрипотцой, видимо, от волнения спросила бабка. – Усыновишь что ли? Отстань от меня и от этой семьи проклятой тоже. – Я хочу помочь этим детям. Их нужно вызволить. – Здесь каждый третий взаперти сидит. На меня посмотри. Ты ничего не сделаешь, мал еще. Уходи. Кирилл, кажется? Добра тебе желаю, уходи! – Скажите, вы видели мальчиков? – Видела пару раз, их иногда выпускают, как меня… Мальчики, как мальчики, правда грязные они, да и носят обноски. Жалко их. – А мать? – Что – мать? – Как их мама к ним относится? – Никак. Предпочитает их не замечать. А если вдруг замечает, то тогда так свирепеет, что… как и Игорь. Слушай, шел бы ты уже, а? Покалечит же он тебя… оставь старую… – А что говорит Рита Семеновна?.. Ни закончить ответа, ни, тем более, услышать ответа я не успел. Распахнулась вдруг резко дверь, меня крепко ухватил за плечо, и потащили вон, опрокинув табуретку. В глазах у меня помутилось от неожиданно нахлынувшего страха. Я больно стукнулся об косяк, успел увидеть на секунду зал – там все как будто было по-прежнему, хотя увидел я всего лишь малую часть гостей. Отпустили меня только на крыльце, затем плотно прижали к перилам, и я вдруг увидел перед собой злое и очень свирепое лицо. Только – Сашино. – Ты что думал?! А?! Ты с ума сошел? – хрипло спросил он, дыша мне в лицо водкой. – Смерти захотел?! Тут он меня отпустил и сел на корточки, напротив меня, привалившись к стене. Тогда я тоже сел и, опомнившись, остановил запись на диктофоне. – Сижу, понимаешь, – стал тихо, но очень раздраженно говорить он, – и тут понимаю, что чего-то долго тебя нет. А потом как молнией пробило – понял, где ты. Это ж надо таким идиотом быть! Кое-как я дождался, пока этот придурок старый бабу трахать потащит. Хорошо хоть он двери спьяну не перепутал. Ч-черт. Каким это идиотом надо быть! Тут он посмотрел на меня даже с каким-то восхищением. – И это все ради статьи? – Ну да. – То ли ты и вправду дурак, то ли журналист от бога. – Просто дурак. Будь уверен, – сказал я, и вдруг накатила на меня какая-то истерика, дошло вдруг, что я только что сделал и нервно рассмеялся. Саша тоже рассмеялся, вся свирепость его прошла, он поднялся и сказал: – Я из-за тебя протрезвел даже. Ну-ка пойдем, догонимся. И мы вернулись в зал, где гости спокойно продолжали веселье. Отсутствие хозяина их, видимо, не волновало. Одно меня смутило – когда мы проходили по коридору за одной дверью я услышал вполне понятные сладострастные стоны, а вот с другой – сдавленное, но явное сиплое поскуливание и хныканье. И только теперь, когда я услышал это хныканье, я вдруг понял, какие страшные вещи здесь происходят и в каком вонючем гнезде я оказался.
* * *
Утро ознаменовалось тем, что сплю я, оказывается, не дома. Я понял это сразу как проснулся – вместо жесткого матраса подо мной была дурацкая пружинная кровать совкового типа. Впрочем, с местоположением определяться было рано. Сначала нужно было определиться с головой. В голове имела место большая куча слепленных мыслей, которые предстояло тщательно разлеплять и рассортировывать. И еще там давал концерт какой-то оркестр местного значения. Впрочем, оркестр – это не проблема. С оркестром мы справимся при помощи воды. При ее же помощи мы справимся с жаждой и со слипшимися ресницами. Ага. Ресницы. Я протер глаза и открыл их. Ну да. Однозначно не дома. И рядом храпит еще кто-то. По-моему, даже целая компания. Я сел на своей пружинной кровати и осмотрелся поосновательней. Нет, эту комнату я никогда раньше не видел. И все же… И все же я знаю где я. Я в доме Ротманова, к которому я заходил не так давно. Только что я здесь делаю? На полу в ряд храпели четыре неких лица. Впрочем, три из них оказались вполне знакомыми – Саша, давешний усач и его соседка. Четвертый субъект мне знаком не был, более того, я даже не особенно мог различить женщина это была или мужчина – из-под груды серых простыней выглядывало совершенно нейтральное на вид лицо. Помаленьку картинка вырисовывалась. Видимо, Седовой ночевать у себя никого не оставляет, а если и оставляет, то места всем явно не хватает. Потому и разбредаются гости по соседям или, если недалеко, по домам. Так, видимо, кто-то разумно решил, что гостеприимный по причине алкогольного пофигизма Павел Андреевич пустит нас переночевать. Он отвел нам эту комнату и меня, как самого молодого уложили на кровать, а сами – рядком на полу… Телефон и диктофон были на месте, а время значилось уже одиннадцать. Я осмотрел себя. Да. Спал я, конечно, одетый и теперь видок у меня был самый что ни есть похмельный. Я одернул футболку, стараясь придать ей хотя бы ПРОСТО мятый вид. Потом плюнул, осторожно перешагнул через спящих вышел из комнаты. Я оказался в знакомом мне зале – здесь я позавчера утром разговаривал с Павлом Андреевичем. Правда бутылок на столе не было, да и вообще здесь оказалось довольно чистенько. Сам Ротманов появился из кухни – неожиданно трезвый и даже веселый. – О, с добрым утром, молодая журналистика, – сказал он мне. – Похмелиться не хочешь? У меня пиво в холодильнике навалом. – Нет, спасибо я так, – ответил я. – Где у вас умыться можно, Павел Андреевич? – Сюда, проходи, – он отвел меня к кухонной раковине, а сам исчез в зале. Я с удовольствием умылся, напился прямо из-под крана. Потом набрал полную пригоршню и смочил себе волосы. Так голова, конечно, быстро не пройдет, но будет полегче. Хорошо бы сейчас скорей-скорей добраться до дома. А для этого надо уйти уже сейчас, пока все еще спят. Я вышел в зал, Павел Андреевич сидел там, на своем диване и смотрел в какую-то деревянную шкатулку. Когда я вошел он резко захлопнул ее и поставил рядом с собой на диване. – Павел Андреевич, – сказал я, стараясь не глядеть на шкатулку, – спасибо вам за гостеприимство, можно я побегу, мне все-таки работать надо… – Давай хоть чаем напою, – ответил на это Ротманов, приготовившись уже подняться с дивана. – Нет-нет, спасибо. Правда, дел много… В общем, откланялся я и пошел. Футболку я постоянно и рефлекторно одергивал, будто это долго помочь моему виду. Я надеялся пройти тихо и незаметно на свою улицу, но это мое тихо и незаметно было сорвано в самом начале. У злополучного моего двора, где жили взаперти мальчишки, имело место столпотворение. Большинство из толпившихся были местные, но я заметил, что гостей Седового тоже довольно много. Я подошел к толпе, здесь оказалось человек пятнадцать и посмотрел что собственно происходит. И замер в изумлении. В середине катался по земле, корчился и изгибался молодой парень. Глаза у него были закачены так, что был виден узел сосудов, руки беспорядочно скребли по земле, изо рта шла пена. Эпилептический припадок? Почему все стоят как истуканы? Почему никто не вынесет хотя бы банально ложку, чтобы ему зубы разжать? Почему никто не вызовет скорую? Или уже вызвали? Я уже потянулся к сотовому, потому что увидел как лицо парня быстро синеет, но тут меня сильно оттолкнули, и в центр круга влетел Ротманов. Он упал перед парнем на колени, одним коленом при этом прижав одну из рук, затем вытащил из кармана ключ и грубым, но точным движением просунул его меж сжатых челюстей. Он развел сведенный рот, полез в эту отвратную кашу из пены пальцами и, кажется, выправил запавший язык. Меня аж замутило смотреть. Удостоверившись, что парень дышит, Павел Андреевич задрал ему футболку и принялся что-то ощупывать, а может делать какой-то специальный массаж. Парень неожиданно затих, лицо у него уже не синело, оно стало мучнисто-бледным. Ротманов достал ключ и завернул его в платок. Тут в центр круга ворвалась какая-то женщина, тоже упала рядом с парнем и схватила его за руку. Толпа вокруг загомонила, послышалось: «Мать». Ротманов тем временем взял другую руку парня и внимательно ее осмотрел. Потом беззастенчиво полез в карман его штанов и выудил оттуда двумя пальцами шприц. Он покачал его перед лицом матери, а потом также сунул в платок. Тем временем парень сел и мутно оглядел собрание. – Пришел в себя? – спросил Ротманов. Парень ничего ему не ответил, даже не посмотрел на него, а может и вовсе не услышал. Он поднялся, с ним вместе поднялась его мать, странно за него цепляясь, будто за шаткую скалу. – Ты, ты, ты… – задыхаясь, причитала она не в силах, видимо, выговорить ничего больше. Сын мутно посмотрел на нее, потом вдруг неожиданно сильным движением отбросил ее от себя, так что она упала. Он двинулся на толпу, люди расступились, и он пошел, куда глаза глядят. Ротманов смотрел ему вслед и кусал губы, а мамаша лежала на земле и громко рыдала. И тут вдруг случилось то, чего я никак не ожидал – она друг подскочила и налетела в истерике на Павла Андреевича. – Зачем ты его спас?! Зачем ты его спас?! Зачем ты вытащил этого ублюдка?! – задыхаясь, кричала она, стараясь порвать рубашку или хотя бы поцарапать руки, но Павел Андреевич не давал ей этого, но и не отталкивал. Так продолжалось где-то пять секунд, затем Павел Андреевич наклонился, подобрал свой сверток с ключами и шприцем, легонько толкнул от себя обезумевшую мамашу и пошел к себе. Она его не преследовала, она, кажется, хотела упасть на землю, снова зарыдала, кто-то подхватил ее и повел куда-то… Я еще немного постоял ошарашенный, средь этой толпы, потом опомнился и пошел своей дорогой. Уже на подходе к дому я сообразил, что этот корчившийся в судорогах парень был, скорее всего, Сережа. Это были соседи запертых мальчиков, те, что жили напротив. Дома уже никого не было. Правда, на холодильнике имелась записка, точнее не записка даже, а список продуктов, за которыми меня настоятельно просили сбегать в наш местный магазин. Но сначала я привел себя в порядок и переоделся, а уже потом отыскал деньги и отправился в магазин. Собственно, три дня уже прошло, думал я по дороге. Есть у меня ничтожно мало. Да, можно конечно и сейчас написать, что они живут в ужасных условиях, что был уже испытательный срок и так далее… но этого маловато, наверное. Для того, чтобы отреагировали – мало. Нужны достоверные данные. Я миновал дом Седового и тут увидел, что из соседнего двора выходит бабушка. Несомненно, это был Рита Семеновна! Упускать такой случай я просто не имел права. Конечно, разговаривать прямо у дома было очень опасно, но ведь она же сейчас куда-то пойдет. Естественно пошла она туда же куда и я – в магазин. Поэтому я заговорил с ней на полдороге. – Рита Семеновна, здравствуйте, – произнес мягко, равняясь с ней. Она заметно вздрогнула, повернулась ко мне и сказала испуганно: – Я вас не знаю, молодой человек. – Меня Кирилл зовут. Понимаете, я из газеты, я очень хотел бы с вами поговорить. – А по поводу чего? – спросила она. Господи, сколько страха! Она была пропитана этим страхом, эта сплошь седая старушка, буквально заросшая морщинами. Она выглядела лет на девяносто, хотя, скорее всего, ей не было и семидесяти. – Я хочу помочь вашим внукам. Я хочу написать… Тут я видимо напугал ей уж совсем сильно – она вдруг заспешила и торопливо пошла своей дорогой дальше в магазин. – Погодите, постойте, – попросил я, идя рядом. – Я вам обещаю, что никто не узнает, что вы мне что-то рассказывали. Если шишки и посыпаться, то только на меня, да и то вряд ли… – Что я должна вам сказать? – резко ответила она. – О своем несчастье? Зачем? Я не хочу, чтобы об этом все знали! Все равно мои внуки пропадут уже… – Вот я и пытаюсь сделать так, чтобы они не пропали! Ну, пара вопросов… почему вы подавали заявление в прошлый раз? – Потому что когда я напомнила своей дочке о том, что у нее есть дети она меня ударила по лицу! Довольны? А потом в ярости стала швыряться в них посудой. А я всего лишь попросила ее их накормить… – Но почему вы ничего не сделали потом? – Не смогла. Сердце бы не выдержало. – Но вы хотите лучшей жизни для внуков? – Конечно, хочу! Молодой человек… – Сейчас-сейчас… Последний вопрос… Как часто ваши внуки едят? И как плотно? – Никак, – резко ответила старуха. – Я стараюсь, чтобы они ели хотя бы два раза в день, но для этого приходится клянчить деньги у дочери, а это значить еще одно битье посуды и истерика… – Хорошо, спасибо, простите меня, что я так… и никто ничего не узнает. Только и вы тогда молчите…
* * *
Прошло семь лет, а я до сих пор не знал правильно ли я поступил. Ведь я по сути даже не думал об этих детях. О, какой я был эгоист! Я же думал только о себе, о своем дурацком благородстве, о своей славе. Какая к черту слава?! Откуда? Эти мысли резали меня тогда изнутри, я уже тогда начинал помаленьку сдвигаться на этой почве непонятно в какую сторону. «Только сейчас задаю этот вопрос – когда ответ на него уже получен. Не будет тебе славы. Никакой. Вопрос еще сделал ли ты, эгоист этакий, действительно что-то хорошее», – вот что было у меня в голове. И это медленно съедало меня, потому что я был потерян, я не знал на что мне опереться, где мой компас и так далее. Я думал, что меня ведет по жизни добродетель, а получалось, что – эгоизм. И почему я не примирился тогда с этой мыслью? Почему для этого мне понадобилось видеть смерть, скитаться, по-настоящему полюбить человека – увидеть в нем чуть ли не бога, а потом смотреть, как у тебя на глазах его сжигает разъяренная толпа. Неужели мне нужно было все это, чтобы принять простую жизненную аксиому? Детский дом снаружи выглядел хорошо. Чем-то он напоминал большой детский сад, облагороженный обеспеченными родителями. И он радовал глаз. Я даже тогда начал радоваться, что – наверняка им там неплохо. По сути ведь я одного опасался тогда – вдруг им там плохо? И опять же – не из альтруизма какого-то я хотел в этом убедиться, вовсе нет! Просто совесть свою хочу успокоить. Конечно, парней предупредили, что я их навещу. И конечно напомнили, кто я такой и чем они должны быть мне благодарны. Я узнал об этом ровно через секунду. Просто мне в голову прилетел увесистый камень. В глазах сверкнуло, ноги подкосились, и я упал на асфальт посреди площадки перед входом в детдом. Я мутно видел небо, мелкие облачка, крону дерева, росшего рядом. А потом все это заслонило несколько человек. – Он? – спросил один голос. Молодой и прокуренный. – Он, – подтвердил второй, я узнал в нем Данилу. – Ну, как ощущения? – это видимо ко мне. – За что? – спросил я тихо. – Вчера отец вышел из тюрьмы, – сказал вместо ответа Данила. – Я знаю, – сказал я. Мир медленно приближался, в глазах снова было четко. Они стояли надо мной. Четверо подростков. Данила склонился надо мной, двое парней следили за всем с интересом. Вадим курил и стряхивал, специально, на меня пепел. – разве это плохо? – Он даже не знает где мы, – сказал Данила. – А ты мразь… – Стой, – уже твердым голом сказал я. Сел. – Я ходил на повторное слушание дела твоего отца. Я замолвил там о нем слово. Говорил о вас. Его отпустили на полгода раньше. Я бы пошел к нему и сказал, где вы находитесь. – Оправдывайся. Это тебе не поможет, – Данила ткнул меня носком в плечо, видимо, желая снова уложить на лопатки. Но я уже достаточно пришел в себя и в нужный момент ударил его под коленку, в самое больное место в ямочку под чашечкой. И удачно – подросток взвыл от боли и заскакал на одной ноге. – Мстите, ребята? – спросил я. – Почему? И тут мне прилетело прямо по челюсти. Доской. Я откинулся на асфальт, снова потеряв всякую связь с окружающим. В лицо мне полетел окурок. Он обжег щеку и скатился по лицу на асфальт. Затем я увидел как грязная подошва кроссовка медленно, мучительно медленно опускается мне на лицо. Одновременно я почувствовал жгучую боль в ребрах и во всем теле. Затем подошва опустилась мне на лицо, и я перестал видеть и чувствовать.
Убрать бы это надо… Так Я сел на своей пружинной кровати и осмотрелся поосновательней. Нет, эту комнату яникогда раньше не видел. И все же… И все жеязнаю где я. Я в доме Ротманова, к которому язаходил не так давно. Только чтоя здесь делаю? написано очень хорошо сюжет интересный и необычный задевает чувства в общем 10
0
