Короткое описание: 1902 год. Зарождение красного огня.
О науке и религии. О Боге и космосе. О человеке...
Антон Сибиряков
1902 год. Зарождение красного огня. Чумазые лица, голодные, беззубые рты. Заплеванные мостовые и пьяная ругань кабаков. Паровозные гудки и серый дым из труб. И звуки колоколов церквей. Всегда, каждый день. Поминальные службы. Моя страна умирала в те годы. От власти что была, и от той, что только зарождалась, как красная болезнь. Как рак. 1902 год. Мое отречение от Христа. И повальное увлечение наукой. Не ради новых открытий и патентов – но во имя мести. Я хотел доказать всем верующим, что их религия - это абсурд полный лживых желаний и обманных надежд. Что Библия – это великая глупость, и касаться ее учений могут только слепцы. Я сам не верил в это. Но с диким упорством шел вперед по тропе атеизма, удаляясь все дальше в дебри безобразного, но такого нужного мне, научного мира. В нем я искал успокоение. Лекарство ото всех болезней, что принесла мне вера. Моя истертая в мозоли душа, стонала и выла от боли, она не могла, не желала больше жить под крестом и золотыми куполами. А колокольный звон приносил ей лишь слезы. Я не спал. Не потому, что снов не было. Но потому, что были кошмары. Как круговерть чего-то жуткого, они вертелись вокруг меня, дико завывая. Сидя в темноте, за дубовым столом, я жег свечи, всматриваясь в дрожащие тени на стенах. Они кривились, принимая самые злые, жуткие очертания, но все же были куда приятнее снов. Иногда я читал. Научные журналы и газетные статьи. Не касаясь больше так горячо любимых мне Достоевского и Андреева. Потому что их книги неумолимо приводили меня к Богу. Который предал меня. В которого я больше не верил. Под карими глазами моими налились мешки недосыпа. Лицо осунулось, превратившись в психически-нездоровый лик. Я начал заговариваться. Сам с собой. Кровавая брань, раздирающая Российское государство изнутри, теракты и забастовки, бессилие царя, продавшего душу уродливому обманщику в черной рясе, стачки - вот все, что я находил в новостях, летящих из столицы. Кормление голубей – так я прозвал то время. Шелест рассыпанного по дороге корма, измазанного липкой краснотой и шорох этих тупых, всегда голодных птиц. Все это было так схоже… В то время, как этот чертов эсер Балмашов еще только задумывал свое преступление, у меня заболела дочь. Врач, пришедший к нам на квартиру с огромным саквояжем, долго осматривал Настю, прежде чем выйти к нам с женой. Мы ожидали его в темном коридоре, между стен, увешанных распятиями и иконами. Когда он вышел, то осторожно прикрыл дверь и глубоко вздохнул. «На море» - сказал он. «Вам нужно на море» Это означало только одно. Кровь, что бордовыми сгустками выплевывала моя маленькая Настенька, не была следствием отравления. Это была чахотка. «Соленый воздух сейчас ей необходим» Мы начали собираться. Слишком долго. Те дни, что я проходил с протянутой рукой по знакомым, собирая рубли на поездку, утекали от меня, точно вода. Я не мог сжать их в кулаке, не мог зацепиться за них. Времени не осталось. Настя угасала. На белой кровати, на измазанных кровью простынях, исходя сухим кашлем. И не смотря на все молитвы, на все походы в церковь, в которых я просил, умолял Бога исцелить мою дочурку, он не дал мне этого. Он исчез. Почему такая чистая, добрая девочка, не совершившая в своей жизни ничего плохого, кроме укрывания от меня двоек по геометрии, должна была умереть? Почему эти проклятые, никому ненужные убийцы, утонувшие в крови народа, продолжали жить?! Я старался понять, силился найти ответы. Но не сумел. И стоя на коленях, перед иконой, я вдруг понял… увидел свое безумие. Разглядел в себе человека, сумасшедшего и ужасно больного, стоящего у деревянной картины и разговаривающего с ней, умоляющего о чудесах. Именно тогда я сорвал с себя латунный крестик и швырнул его в запыленный угол местного собора. И ушел. Понурив голову, ощущая внутри желудка неописуемую пустоту, которая грызла мои внутренности острыми клыками. Я вышел на крыльцо, спустился по ступеням. И зарыдал. Согнувшись пополам, глотая противные сопли, сжимая потные кулаки. То было бессилие. Оно подошло ко мне и посмотрело в глаза. И… я все понял. Теперь, думая об этом, я понимаю, что глаза те принадлежали кое-кому другому. Теперь я вижу в них тьму. И три проклятые цифры. Тот день, когда она умерла. Я не сплю из-за него. Из-за памяти, которая замкнувшись кольцом ошейника, не дает мне дышать. Я вижу кошмар снова и снова, закрывая глаза. Он встает передо мной, как могильная плита. Даже сейчас. Я вижу его… В то утро я вошел к Настёне в спальню, заслышав ее больной плач. Она снова кашляла и не могла остановиться. Как только я зашел, то сразу понял - времени у меня не осталось. Моя девочка смотрела на меня умирающим, полным тоски взглядом. Ее серые глаза блестели от слез. «Папочка, мне плохо» Я принялся утешать ее. Сел на край кроватки, погладил по голове. Мое сердце билось так сильно, что от ударов этих сводило грудь. А пальцы дрожали, словно их сразила африканская лихорадка. Что я мог сделать для нее? Какие слова подобрать? Моей растерянности не было конца. «Скоро мы поедем к морю. Там ты поправишься» Деньги, лежавшие скомканными бумажками в картонной коробке, в нашей с женой спальне, слышали эту ложь. И тетрадки, заброшенные в ящик вместе с учебниками, тоже слышали. Слышала кожаная школьная сумка и высокие, грязные гольфы, висевшие в шкафу. Кто из них поверил мне? Никто, кроме Насти… «Что ты хочешь?» Голос мой дрогнул. Мне хотелось плакать. «Михайло Потапыча. У него отвалился глаз и мама забрала его, чтобы отремонтировать. Принеси мне его. Даже если без глаза» Страшно, насколько простым для нее было это желание. Но для меня в ее словах было столько горя, что я не нашел ничего другого, кроме как отвернуться. Слезы потекли из моих глаз. И я ушел за этим плюшевым медвежонком, не смея обернуться. Не желая показывать своих слез. ВЫ понимаете? Я поднялся и ушел. Просто поднялся и ушел. Не обернувшись. Кто знает, как она ждала моего последнего взгляда? Как хотела, чтобы любимый папочка посмотрел на нее в последний раз? Полина, моя жена, измотанная вечными скитаниями в литературной среде, конечно же, забыла о раненом медведе. Она опять сидела за столом и курила. Терзая, вновь и вновь, гусиным пером исцарапанный листок бумаги. Она читала стихи в одном из поэтических сообществ, где сытый люд слушал ее прокуренный голос, напиваясь и нажираясь до отвала. Говорят, однажды к ним приезжал даже Владимир Соловьев со своим посвящением Жуковскому. Не думаю, что чавканья в зале стало меньше. Полина не была, да и не могла стать выдающейся поэтессой. Не было в ней того бунта, что царил в душах у настоящих творцов рифмы. В ней не было ничего, кроме красоты и жажды легких денег. Стихи не приносили ей ничего, кроме куска черствого хлеба. Я помню все до мелочей. Помню, как вошел и взял медведя. Как подумал, что сейчас буду орать на жену за то, что она совсем позабыла о своей смертельно больной дочери. Мои руки сжались в кулаки – это я тоже помню. Как и мысли о том, что сейчас подойду к жене сзади и ударю ее в затылок. Ведь она это заслужила…Но я не сделал ничего подобного. Просто положил ей на листок медведя и тихо прошептал. «Почини его, Полина» Наверное, в шепоте моем было все, что нужно. Она тихо шикнула и полезла в ящик за нитками и иглой. А я стоял и ждал. И знаете что? Эти пять минут, пока жена пришивала медведю черную пуговицу, бывшую глазом, я потерял навсегда. Упустил, обрекая себя на вечный ад. А потом: Скрип половиц. Дыхание. Дверь в спальню. Тусклый свет. Ее глаза. И выпадающая из моих ослабших рук починенная игрушка. Настя не дождалась меня. Тех пяти минут, что я потерял. Она умерла. Ее бледная, тонкая ручка, свесилась с кровати, касаясь пальцами холодного пола. Я не буду писать, что с женой после этого мы прожили меньше месяца и я съехал. Не буду долго говорить и о том, кого винил в Настиной смерти. Людям свойственно искать причины. Мы забываем, что все в этом мире гораздо проще. Но в этом и есть наша суть. Искать виноватых. Я не хочу рассказывать и о том, каким унылым было небо на Настиных похоронах, и каким ужасно маленьким был деревянный гроб. О том, как звенели колокола, я тоже не хочу распространяться. Скажу другое. Море, маячившее перед глазами все те дни, пока жила надежда, вдруг высохло, оставив после себя только пыльные, истрескавшиеся пласты. В них не было жизни. Не было смысла. В них не было больше ничего. Не дОлжно родителям видеть смерть своих детей. Единственная истина, которую я познал в те мокрые от слез дни. Я оставил службу писаря и уехал в деревню. Она стояла недалеко от города, потому что даже здесь слышались гудки прибывающих паровозов. Я занял пустующий домик, уплатив небольшую сумму за его съем и погрузился в одиночество. В себя, ведь с потерей дочки именно я олицетворял это слово, был одиночеством, на которое так заунывно выли, промозглыми ночами, волки. Выхода я не видел. Не знал, как буду выбираться из топивших меня зыбучих песков, да, честно говоря, и не видел в этом надобности. Не видел смысла. «Не нужно мне было уповать на Господа. На несуществующий лик в облаках, выдуманный такими же слабаками, как я!» - вот о чем я думал тогда. «Будь я не писарем, верящим в Бога, а ученым, смешивающим колбы, то может быть изобрел бы уже лекарство от чахотки, и Настя осталась бы со мной» Шли дни. Недели. И наедине с горестными мыслями, наедине с пустотой, я вдруг истинно поверил в то, что всю жизнь занимался не тем. Что именно я, со своей верой и упованиями, погубил дочь. Что жил не так с самого начала, что выбрал себе не ту жену, и не тот дом, купил не того медвежонка, и родился, быть может, тоже слишком рано, ведь когда-нибудь люди научатся исцелять все болезни… Именно одним таким холодным вечером, полным горестных дум, промерзший и весьма недовольный дальней дорогой курьер, принес мне несколько журналов. О медицине. О географии. И о космической науке. В последнем, в разделе «содержание», я наткнулся на статью К.Э. Циолковского. Она не была большой, но для меня оказалась огромной. Не объемной, нет…полной огромного, ни с чем не сравнимого смысла. Я перечитал ее много раз. И с каждым новым разом все больше погружался в ее праведность. Вот где я мог найти лекарство против Бога, вот, что искал все это время!.. Я понял все по-своему. Так, как желало мое израненное сердце, опустевшее после разочарования от крестов. Наверное, в этом и было великое знание калужского мудреца. Он писал так, чтобы каждый сумел найти в его мыслях что-то свое, ответы на сложные, порой неподдающиеся пониманию, вопросы. В его грезах о путешествиях к другим планетам и мирам, в словах о Земле и человеке, каждая потерянная душа могла найти что-то свое. Для меня космос превратился в символ новой веры. В искру, от которой сухие, изломанные ветви прошлой жизни, заполыхали огнем, разжигаясь в безудержные костры. Ведь если есть бесконечная вселенная и миллионы других планет, космические силы, то Бога попросту не может, не должно быть! Не должно существовать! Жизнь на других Землях, что вертятся где-то в темных глубинах неподвластных телескопам, имеет свое происхождение и свои, отличные от наших, религии. А если это так, то и целостность нашего Бога, всех Богов, разбивается на мелкие осколки, что кружатся вокруг комет бесчисленными пылевыми облаками. Все мы дети эволюции, существа, зародившиеся во время катаклизма, случайные, одни из многих. Зная это, думая так, мне стало легче. Я не принимал теперь жизнь близко к сердцу, не рассматривал ее под микроскопом, потому что в этом не было нужды, все повороты, все события происходящие с нами - были всего лишь простыми случайностями. Даже само зарождение организмов, а с ними и их развитие, и эволюция – простое совпадение, прихоть климата. И то, как мы выглядим сейчас, тоже. И все, о чем мы думаем, во что верим. Все это… Погружаясь в пучины научных статей, я находил все больше доказательств и единомышленников. Позже я вел с ними переписку, и их рассуждения, их слова, ложились на мое сердце целительным бальзамом. Книгу о происхождении видов, Чарльза Дарвина, я тоже прочитал в тот год. Подумать только, еще несколько месяцев назад она показалась бы мне самой богохульной на свете, а теперь…стала родной. Если бы я только знал тогда, что все мои друзья из ученых кругов, все те, кто писал в журналах обличительные статьи Богу, тоже когда-то пережили разочарование в нем, и теперь мстили, позабыв о том, что нужно прощать. О главном ЕГО учении, без которого не было бы и религии добра, что люди зовут Христианством. И что Дарвин, как и я, написал свою книгу, когда окончательно разочаровался в Боге. После того, как потерял дочь… Только седой, бородатый старик из Калуги, кажется, знал истину. Лишь ему удавалось ходить в церковь и одновременно заниматься наукой так, что сердца окружающих людей, замирали от мыслей, несшихся в его голове. Где же тогда Бог, в которого так верил Циолковский? Во вселенной?! «Бога нет во вселенной, - отвечал он. – Ведь сама вселенная и есть Бог» Мы внутри. Значит мы – внутри Господа, мы все его дети. Никто и никогда не познает тайн пространства, что разливается чернотой над нашими головами, и пышет сотнями мерцающих звезд. Возникновение вселенной не может быть объяснено наукой. Большими взрывами и сцеплением антиматерий. Не нужно слушать тех людей, которые попытаются вам это доказать. У всех у них похожая история. Та же, что вы только что услышали. Глупо тратить жизнь на поиски того, что так далеко. Отдавать холодной пустоте всю свою любовь и внимание, когда рядом столько людей, нуждающихся в этом…
Эпилог от издателя. Это откровение великого ученого Михаила Одинцова не окончено. Под последней строчкой нет даты, а как мы знаем, этот человек всегда уделял времени особое внимание и все его трактаты оканчивались точными датами, вплоть до минут. Наверное, Одинцов хотел сказать еще что-то, но не успел. Его жизнь оборвалась на 79 году, причиной, как известно, стала сердечная недостаточность. Но все же, он хотел, чтобы мир узнал его правду. Исполняем последнее желание великого магистра вселенной. И ему же посвящаем.
Moro ,спасибо. Мне кажется человеческая сущность, а тем более родительская, не меняется с эпохой.Любящие родители, такие как ГГ, всегда будут надеяться на лучшее.Слова о чахотке не значат то, что ГГ истинно верил в отравление, но...надеялся. Разве не успокаиваем мы близких во время болезни, да и себя, что все это пройдет, что нет ничего серьезного в хвори?Мы выбираем меньшее из зол. Мы не всегда правы, к сожалению, но...так легче. Отвечу - как всегда твоя рецензия отличная.Задумался, увидел, понял.Будем работать)
Да не, я не о надеждах родителей - с этим то все правильно, а о самом слове - отравление. Ну как-то странно этот момент выгляди и 1902г. Исторически выбивается)
Взлохмаченное имхо. История о том, как потеряв/разочаровавшись в одной вере, человечек находит другую - без веры не жизнь. И не важно, как он ее называет - христианство или вселенная. Неплохо, что нашлась такая вера, где есть куда приложить не только томление сердца/души, но и мозги - изучение астрологии-физики и проч. Хотя чем -то напоминает - хонда моя влетела в аварию - тупая машина, пойду и куплю мерседес, вот он не подведет. Главный герой извелся, себя жалеючи. Настена должна была кровью начать харкать, чтобы на нее обратили внимание. Улыбнула фраза - это не отравление - это чахотка. Эмм. как бы сказать, в то время это дело было на каждом шагу - не чахотка, так золотуха, пошесть или еще напасть какая - поэтому, это наши, современные родители думают - вдруг отравилось чадо, а тогда как раз не это первое приходит на ум, а то что рядом на виду. Тем более используется коронное - вам надо на море. Потом - грязные гольфы в шкафу - я понимаю - безалаберная мать занимающаяся сама собой, но гольфы тогда валяться где нибудь должны были, а не аккуратно развешены. И якание - чего-то в этом рассказе его очень много, невольно фыркаешь как кот случайно попав в лужу лапой. В целом - как всегда - хорошо закрученная пружина, выдержанный темп и стиль. Короткие но емкие мазки образов, позволяющие сочувствовать, презирать и восхищаться. Рейтинг.
ADAM_remix , jz77 ,AlanaDargo - спасибо Вам. Рассказу два с половиной года, я практически нигде не выставлял его, поэтому такая ваша реакция - неожиданная и, конечно же, приятная) Насчет "цепануло". Но он же знает, какого цвета его глаза;)И все-таки дело тут в том, что ГГ рассказывает историю из своего прошлого, пишет ее на бумаге, как последнее откровение, как историю своего кормления голубей. Птиц, которые всегда голодны. Птицы эти - месть Богу. Месть - это то, что никогда не насыщается, а всегда требует еще и еще. Поэтому рассказчик может так сказать, или написать - под карими глазами моими. Ведь это воспоминания.
Стиль завораживает, как впрочем и во всех работах. Когда читала, сама вместе с героем чуть не разревелась. Девочку очень жалко.
Под карими глазами моими.... ----- а вот это цепануло. Он же не видит своих глаз. Далее тоже идет описание со стороны... Хотя, менять ничего не хочется. Красиво написано)) Рейтинг.
Очень хорошо! Очень. И дух эпохи и дух личности, с ее трагедией, и кризис того и другого, и все это максимально лаконично, но ярко передано словом. Прекрасный стиль повествования, именно стиль. Очень понравилось. Ранее, читал у тебя же статью про Циалковского... Видимо это из той же серии. Прекрасное сочетание глобального и личностного события. Нет слов, просто хорошо. Нынче редко подобное встретишь. Кажется, ничего лишнего. Сочувствовал и разделял. И все же понравился именно стиль повествования. Браво!=)
По традиции, нашел лишь два момента со смещенной сутью: Заплеванные мостовые и пьяная ругань кабаков. - ...ругань из кабаков или в кабаках. Хотя и не принципал, но мне это резануло по слуху. Я начал заговариваться. Сам с собой. - тут важно; начал заговариваться, разговаривая сам с собой. Конкретизируй, иначе приходиться напрягаться и додумывать. Пусть и заговариваться без разговора не возможно, но первопричина умалчивается, а должна бы быть обозначенной ранее следствия.
Вот стиль повествования, отмечу кусочек для наглядности: Я старался понять, силился найти ответы. Но не сумел. И стоя на коленях, перед иконой, я вдруг понял… увидел свое безумие. Разглядел в себе человека, сумасшедшего и ужасно больного, стоящего у деревянной картины и разговаривающего с ней, умоляющего о чудесах. Именно тогда я сорвал с себя латунный крестик и швырнул его в запыленный угол местного собора. И ушел. Понурив голову, ощущая внутри желудка неописуемую пустоту, которая грызла мои внутренности острыми клыками. Я вышел на крыльцо, спустился по ступеням. И зарыдал. Согнувшись пополам, глотая противные сопли, сжимая потные кулаки. То было бессилие. Оно подошло ко мне и посмотрело в глаза. И… я все понял. - и это великолепно=)
Эпилог от издателя...- это вообще срубает с ног;))
0
