Красный Яркие солнечные лучи пронзали воздух. Зеленые верхушки огромных елей окрашивали пейзаж в цвет спокойствия и благодати. Здесь не спешили, наслаждались умиротворенными пейзажами, что раскидывались на многие километры. Солнечные потоки пронзали огромные расстояния пространства, прежде чем пройти одну из последних преград – тончайшие иглы хвойных деревьев, что довершали ощущение тепла и естественности в них. Ощущение полноты и безмятежности. А дальше… А дальше они падали на огонь ее рыжих волос, которые становились еще ярче, контрастируя со всем окружающим миром, миром тишины. Пламенность несдержанности и страстности так и сочилась, окрашивая ее ореол в стремительные вспышки красных, оранжевый, желтых цветов. Просто цвета, ничего более, но они завораживали. Завораживала неприкрытость и неудержимость, словно не было что держать в себе, что хранить.
- Здравствуйте. Сегодня у нас в гостях врач-психиатр. И мы будем разговаривать о науке, что пережила, пожалуй, самые большие изменения за последнее время, и о ее нынешнем приложении. - Добрый день, дорогие телезрители. Да психиатрия преобразилась очень заметно за последнее время. Я должен сказать, что мы прошли огромный путь за последние 50 лет и раскрыли практически все самые сложные тайны, связанные с психическим здоровьем человека. Этот путь был нелегким, а полученный результат мог только сниться фантастам.
Мы стояли на террасе второго этажа: она остановила свой взгляд всего на несколько секунд, а может просто мыслями была не здесь, а я немного поодаль, опираясь на хромированные металлические перила, наблюдал за игрой света вокруг нее. Сомневаюсь, что она заметила мое внимание на себе, я был слишком слаб и истощен. Так бы хотелось запечатлеть этот момент навсегда, неизменным и вечным. Момент, когда весь мир замирает в одной точке, останавливаясь на ничтожно маленький промежуток времени, но этот промежуток настолько полон в себе, что ни прошлое, ни будущее, во всем своем объеме, не могут сравниться с ним в своей тотальности и абсолютности. Момент эквилибриума хрупок и малейшее движение мысли, ненужная ассоциация словно дотрагивается до маятника, что застыл в столь необычном для себя положении, ввергая всю жизнь опять в поток нескончаемого действия.
- Тогда стоит как раз начать с экскурса в историю. Скажите, что, по вашему мнению, повлияло на этот скачок в знаниях? Ведь психиатрия хоть и не древнейшая из наук, но существует достаточно долгое время, не говоря уже о душевных больных, которые, определенно, существуют всю историю человечества. - Именно само человечество и повлияло. Точнее, его развитие. Достаточно давно был известен один очень занимательный феномен. Представьте себе вид обезьян, состоящий из 10000 особей. Этот вид развивается крайне медленно, расселен по достаточно большой территории. Можем даже расселить их по разным островам, так, чтобы между отдельными группами не было контакта. По каким-то причинам одна из групп, группа под кодовым названием «А», начинает подвергаться внешним несвойственным раздражителям. Можно даже эти раздражители сделать достаточно раздражительными – количество особей в этой группе начинает резко уменьшаться. Этот вид, как и все другие, обладает способностью к аккомодации и, через некоторое время, группа «А» вырабатывает эффективную стратегию борьбы с этим раздражительным внешним раздражителем. Скажем, придумывает колесо. Все, казалось бы, просто и понятно, кроме одной детали: если количество особей в группе «А» достаточно велико, то колесо, с этого момента, могут использовать практически все особи вида, включая группу «Б», что никак не была связана с группой «А». Ни по суше, ни по морю или воздуху и, даже, ни по телефонной связи. В случае с человеком случилось все почти так же, кроме пары деталей: остров с раздражителями оказался всей нашей землей, а чтобы изобрести «колесо» численности населения пришлось сократиться значительно.
Жизнь взаймы, я бы так охарактеризовал последние несколько лет. Не то что бы она была плоха, наоборот, она была шикарна. На концертах я был богом (если такое понятие применимо), а в остальное время сил мне хватало на многое, очень многое. Но проблема, что бы ни говорили, осталась та же. Я привязался к своей силе, своей могущественности. В какой-то момент перестал сдерживать себя, перестал следить за каждым своим действием и ощущением. Конечно, сначала, это были редкие незначительные потери, но со временем они усилились. Я вправе делать с собой все что угодно, покуда это не затрагивает окружающих людей, так что моя зависимость оставалась лишь моей долгое время. Согласен, сравнительно долгое время, ведь мир настолько стремительно меняется. И, естественно, в какой-то момент мне стало не хватать тех сил, что у меня были: мне пришлось искать дополнительные источники. Если прибавить очень маленькое число, но много раз, можно получить значительную сумму, а людей на концертах было много: тысячи, десятки тысяч. Порог чувствительности к потерям у всех был примерно один и тот же, потому оставалось просто оставить себе незначительную часть происходившего, не переходя допустимую границу. Даже если несколько человек заметят утечку – она мизерна в общих масштабах. Мизерна в общих, но далеко не так мизерна для меня одного. А что до информационных характеристик этой силы – это была моя работа: трансформировать и изменять до неузнаваемости потоки энергии. Таким образом, я протянул еще некоторое время. Спасали меня, пожалуй, лишь законы современного мира, по которым не стоило лезть разбираться в моих доходах, расходах и способе жизни.
- Хоть это и тема не полностью относящаяся к психиатрии, но вы думаете, что изменения в психике спровоцировала окружающая среда? Уже очень долгое время человек считает себя венцом эволюции с возможностями изменять мир вокруг себя, а это, как мне кажется, противоречие. - Я бы ответил так: причинно-следственные связи не до конца ясны и даже более того – не сильно важны для психиатрии, но некоторые рассуждения очень занимательны. Есть мнение, что была некоторая группа людей «А», из-за действий которой произошел эволюционный скачок всего нашего вида. Другое же мнение говорит о том, что изменения были подобны переходу к прямохождению. В подтверждение этой теории можно привести аргумент с массой головного мозга человека. Так вот за историю человечества масса возрастала несколько раз, скачкообразно. Один из этапов был при, уже упомянутом, переходе к прямохождению, другой – во время изобретения первых орудий труда. Предпоследний раз был ознаменован началом эры интеллекта, когда физическая сила перестала быть решающей в деле выживания. Эти периоды очень красиво описываются экспоненциальной функцией, то есть просто пришло время, когда мозг должен был вырасти. Ну и, пожалуй, последняя, на сегодня, версия гласит, что самые разнообразные феномены просто сошлись в одной точке, выстроились как планеты в параде.
Не так важно, что именно со мной произошло, стоял я на краю, а любое потрясение в таком положении губительно. Очередной порыв ветра вывел меня из состояния равновесия. Я совершил преступление, если так можно выразиться. Взял то, что было не моим и это таки было обнаружено. После чего я попал в это место в глухом древнем лесу, место, скажем так, для лечения. Стоит сказать, что наказание, по меркам, к примеру, двадцатого столетия, за самое тяжкое преступление, было раем. Да, оно было таким и для начала двадцать первого, но не для времени сейчас, хоть и мое преступление не было бы преступлением тогда. Думаю, его бы даже не заметили, или я бы не смог его совершить. Но, что ж, времена меняются, а убийства и денежные махинации больше никого не интересуют. Точно так же как перемещение денег в электронный вид убило смысл грабить банки физически, так и изменение ценностей человечества убило… убийства.
- Давайте, все-таки, перейдем к теме психиатрии, современным методам. В чем заключается этот прорыв в излечении? - Стоит начать издалека. Все в нашем организме взаимосвязано. Было давно известно, что психически неуравновешенные люди имели гормональные отклонения. Их состав крови отличался значительно от состава нормального человека. Эти открытия были сделаны давно, а выводы были следующими: раз уж так, то для излечения душевнобольного можно менять состав его крови. Благо, химия - наука старая и знает многое. Только работал этот метод далеко не всегда. Я сейчас говорю о самых тяжелых случаях, так как они представляют наибольший интерес. И, хуже того, особенно выдающиеся творческие личности имели абсолютно иной коктейль у себя в крови. Конечно же, этот коктейль достигался разными методами. В общем, суть остается той же: процесс было сложно контролировать, а результаты были сомнительными. Проблема этого подхода была в том, что гормональный фон есть так же следствием, то есть симптомом, а не причиной. Причины же не могли быть обнаружены в то время, так как находились вне досягаемости психиатрии. В общем-то, вот он этот прорыв. Мы просто нашли причину.
Я сидел за столом. Погода за окном была солнечна и жизнерадостна. Свет проникал через огромные окна, высотой почти во всю стену, заполняя собой широкий зал, где мы завтракали. Столы стояли на довольно большом расстоянии друг от друга и за многими из них люди сидели поодиночке. Это была не то чтобы всеобщая отчужденность, но скорее всеобщая любовь к уединенности. Я наблюдал отрешенно за все тем же величавым видом леса за окном, когда она зашла в зал. Не спеша она прошла к свободному столику. За это время я успел очароваться простотой и нежностью платья на ней, что сочеталось с ее легкой походкой. Сегодня она была совсем другая, такая разительная перемена, в ее настроении, что, не зная ее лица, можно было бы усомниться, была ли это именно она, но у меня сомнений не было. Было лишь очарование, очарование новым образом, новыми цветами, теперь мягко проникающими в воздух вокруг нее. Хоть я не впал в забытие, но все мое внимание было приковано к плавности. Я рассматривал картину, что не содержала в себе борьбы, только женственность и истинную красоту. Она села лицом ко мне всего через несколько столов, а я все так же наслаждался видом чудесного. Именно чудесного, от слова чудо, так как не мог припомнить ни единого момента в жизни похожего на этот. В этот самый миг, она медленно приподняла свою голову и посмотрела мне прямо в глаза. Хоть увидела меня намного глубже, туда, куда и я сам не мог заглянуть. И перед тем как я успел ужаснуться от неожиданности происходящего, она незаметно улыбнулась. А может, не улыбнулась? Может я тоже смог заглянуть, куда-то туда, дальше, чем все мы могли видеть? Моя память оставит эту добрую, в самом теплом значении, улыбку навечно. И моментально после этого озарения, мой ум включился, забил тревогу, сравнимую с предупреждением о двенадцати бальном землетрясении, я автоматически закрылся всеми своими ощущениями, перестал воспринимать практически весь окружающий мир, лишь бы только отгородиться от этого крушения всей моей целостности.
- Могли бы вы немного подробнее описать это загадочное местонахождение причины? - Да, конечно, все крайне просто. Это снова будет не психиатрия, а, на этот раз, занимательная физика, но что же… Еще в самом начале двадцатого века у выдающихся ученых мира начали появляться идеи о том, что наша вселенная описывается более чем 4 измерениями: высота, ширина, длинна, время. Идея была сравнима с идеей о том, что наша земля круглая для шестнадцатого столетия, но никого не жгли в этот раз. Ученым, к примеру, Эйнштейну, было интересно найти теорию, описывающую абсолютно все взаимосвязи нашего мира. Такая знакомая сила гравитации имела законы, но не имела объяснения. Каким образом гравитация распространялась по пространству? Это пример одного из нерешаемых для того времени вопросов. Исследования шли очень небыстро, в основном потому, что воздействие остальных пространств было малозаметно. В пределах точности приборов двадцатого века оно просто терялось. Ошибкой же было тотальное увлечение техникой, она казалась ключом ко всему. В том числе и к светлому будущему. Изыскания таки привели к интересному факту: чтобы согласовать уже имеющиеся результаты физических наблюдений необходимо одиннадцать измерений, вместо четырех. Главный вопрос был таков: где они? Ведь столь мощная и продвинутая электроника абсолютно не могла показать стабильной регистрации присутствия их где-либо, а, следовательно, всякие эксперименты с надежными результатами были практически невозможными. Опуская все последующие предпринятые попытки, я перейду к завораживающему выводу: лучшим регистратором дополнительных семи измерений есть сам человек.
Именно эта часть нашего выступления нравилась мне больше всего. За девять минут времени можно было пережить зарождение, появляющееся где-то далеко за миллионы километров, развитие, что было так уверенно в себе и своем будущем, упорную борьбу, перерастающую из тревоги, поражение, преждевременное, от безверия в свои силы, агонию, столь стремительно начавшуюся и столь скоро перерастающую в бессмысленную погоню без цели и значения, а затем падение, невозможное, но настолько реальное, перерастающее в траур, сравнимый с грустью всего мира и концом, что находился там же где и начало, за многие расстояния. И именно эта часть была самой сложной, так как все образы музыки должны были отразиться в самых тончайших оттенках красок, в их игре и движении, ни одна деталь настроения не должна была ускользнуть. Восприятие зрителей должно было быть тотально поглощено действом во всем возможном диапазоне.
- Да, это, конечно, крайне занимательно, но проведите связь к психиатрии! - Она же очевидна: для излечения душевнобольных необходимо действовать только самим людям в регистре, этих измерений. Работа сия является довольно тонкой, но не переживайте: современные психиатры – мастера своего интереснейшего дела. Хочу еще добавить, что самих душевнобольных стало гораздо меньше, так как от большинства «зараз» помогает «гигиена». Всего то и стоит, контролировать свои связи с окружающим миром и, при возникновении проблем, обращаться к квалифицированным докторам.
Закрыв глаза было легче контролировать происходящее. Из физического мира в восприятии я оставлял только свои пальцы, все остальное внимание переключалось на соединение всех присутствовавших в одно большое общее поле. Замыкал я его на себе, и теперь любые мои эмоции становились общими. После этого в зале из мрака и кромешной тьмы начинали проявляться очень темные оттенки синего, проявляясь бесформенными пятнами на очень короткое время. Яркость цвета нарастала, и начинали проявляться яркие точки, похожие на звезды в чистом небе, где-то далеко в степи в самую темную ночь. Тем временем музыка переходила в более активную фазу, что отображалось более интенсивным светом, светом неона. Он был уже легко заметен и переливался из одной фигуры в другую. Фигуры были каждый раз другие, они сами возникали в нужный момент, иногда доходя до десятка одновременно, а иногда всего одна простиралась над всем залом, но обязательно они были приятны и мягко переливались одна в другую. И вот наступал момент борьбы в музыке, когда весь зал заливало красным, уверенным в себе, монументальным, но в то же время подвижным. Он довольно быстро интенсифицировался, становясь все более и более рваным, превращаясь в комки что тут и там прорывались, стратифицируясь по разным оттенкам: бурые, более темные цвета были менее подвижны, но основательны, алые, разрозненные, но стремительные и розовые, такие легкие, вытесняемые любым движение своих сильнейших собратьев. Все они начинали кружиться все быстрее и быстрее, обязательно поддерживая ритм самой музыки, и таки становясь одной огромной устрашающей структурой. После этого весь источник багряного света вспыхивал 4 раза сигналом, так похожим на сигнал бедствия и быстро сходил на нет. Оставались лишь редкие неуверенные воспоминания по краям зала. В этот момент проявлялось что-то такое знакомое, но уже забытое – в центре зала еле заметно проявлялись синие тона, но совсем ненадолго, после чего весь зал постепенно погружался во тьму… Этот момент был, пожалуй, самым сложным. Мне надо было выдавить за всего пару секунд любые признаки света из всего зала, раздвинуть огромные пласты энергии, создавая вакуум. На пределе моих сил наступала полная тишина и в самой музыке, напряжение от противоборства двух противоположностей – абсолютной пустоты и огромнейшей плотности, что стремилась ее заполнить. Меня абсолютно не было здесь, все мое внимание сконцентрировано на одной задаче – удержать. И вот тут музыка обрушивалась стеной звука и вместе с ней ярчайшим светом с двух противоположных сторон обрушивались красный и синий. Они сталкивались в сумасшедшем ударе, творя хаос, где невозможно было различить ничего, кроме безумной скорости трансформаций. И, как бы, понимая всю бессмысленность борьбы, цвета расходились на очень короткий момент времени, после чего снова сталкивались, но в этот раз уже образуя предначертанный танец, что кружился огромным смерчем над залом. Смерч становился всепоглощающим, абсолютным, чтобы в один момент практически бесследно исчезнуть, оставив за собой снова всю ту же тьму, которая разбавляла в себе капли, так похожие на капли крови. Эти капли становились все темнее и темнее, оседая ниже и ниже, лишь иногда пытаясь вспыхнуть. Эти вспышки были скорее похожи на вспышки боли от смертельной раны, что все равно угаснут, так как больше некому их чувствовать. После финального ощущения этой боли, весь свет словно по чье-то команде, легко и спокойно превращается в мягкие оттенки темно-синего, соединяется в самом центре зала и устремляется ввысь.
- У меня создается впечатление, что, до этого прорыва в психиатрии, люди были просто обречены при малейших отклонениях в психике. - Не совсем так. Были некоторые наработки, но сейчас они выглядят абсолютно нерационально. Иначе говоря: люди использовали атомные бомбы, дабы убить муху. По причине своей слепоты, им приходилось действовать наобум. И еще хуже то, что выделить действующие части воздействия они не могли. Вело это к нагромождению ненужных обрядов, а иногда и к вытеснению действующих частей, по ошибке.
Я наслаждался красотой зелени травы, что расстилалась однородным ковром на лужайке недалеко от основного здания. Яркое солнце снова преображало всю картину. В этот раз оно пробивалось сквозь мощные стволы деревьев, уже наполовину прячась за горизонтом. Это был самый сильный момент дня: заход солнца всегда завораживал своим оранжевым пламенем, но в этот день пейзаж дополняли иссиня-черные тучи, что висели прямо надо мной. Их цвет менялся от самого темного до светло-голубого у самого солнца. Казалось, оно настолько сильно, что тучи не вправе его закрывать, а дождь не может начаться, пока еще падают на землю прямые лучи. Лишь сейчас я мог смотреть на солнце не щурясь, всего пару минут, до его захода. И как только последний кусочек оранжевого скрылся за горизонтом, на меня обрушился шквал огромных капель. Дождь я тоже любил, но всегда было интересней наблюдать сидя по другую сторону окна. Недолго думая я уже собрался бежать в дом, когда увидел фигуру на самом краю зеленого ковра. Лица я не видел, но сразу понял, что это была она. Я размышлял всего пару мгновений. А может и не размышлял, просто импульс слишком долго шел к моим ногам. Я ринулся к ней. Через пару десятков секунд я был возле нее. После короткого взгляда друг другу в глаза, я снял с себя куртку и попытался накрыть ею наши головы. Конечно же, она абсолютно не помогала защищать от тяжелых капель, что молотили как тропический ливень. Стена воды была настолько плотна, что уже через десять метров не было видно абсолютно ничего, только серую пелену. Мы шли быстрым, но не спешащим шагом и тут я почувствовал что-то необычное. Что-то в этом нашем странном укрытии от дождя… Хотя нет… Что-то во мне. Я стал больше… Нет, все равно не то… Я стал другим. Я защищал. Да! Я стал щитом нас двоих. Этот щит был не против дождя, но мог бы выдержать очень многое. Я стал сильным просто от того что она была здесь, рядом со мной, а я был неприступной скалой вокруг нее, нерушимой крепостью. Это чувство было так необычно и так естественно одновременно. В этот момент я бы мог одним взглядом раздвинуть любые препятствия нашего пути, они бы просто отступили сами по себе, покоряясь. А она прижалась ко мне немного ближе, несмотря на то, что мокрыми мы были уже насквозь. Очень скоро мы зашли в дом, и она, не оборачиваясь, побежала по лестнице наверх. Я наблюдал за ней эти несколько секунд, очнувшись же, понял что от того чувства не осталось и следа. Я попытался его воспроизвести, но ничего не вышло. Не хватало одного небольшого элемента.
- В начале нашего разговора вы сказали, что психиатрия может излечить почти все болезни. Расскажите, чего же все-таки стоит опасаться современному человеку? Чего не стоит делать во избежание отклонений? - Это довольно сложный вопрос. Некоторые психиатры склоняются к мысли о «неразглашении». Меньше знаешь – лучше спишь. Болезни эти редки в наше время, и подцепить одну из них крайне сложно. Потому мы предпочитаем лишний раз не говорить о них, так как черный пиар, все же пиар.
Тонкие шторы пробивал прожекторный свет луны. Сегодня было полнолуние и она светила этим холодным цветом так сильно, так надоедливо. Около двух часов ночи, а я все так же лежал на своей кровати и никак не мог заснуть. Думать особенно было не о чем, но сон так ко мне и не шел. От безысходности моих попыток я сдался, поднялся с кровати и подошел к окну. Луна была огромна и все так же беспощадно изливала серость на все вокруг. Различимы были даже самые мелкие детали, детали каменной скульптуры, что казалась застывшей на века. Потеряв интерес и к этому занятию, я решил пройтись в холл на моем этаже. В центре этого холла была деревянная лестница, что соединяла все этажи здания. Она была ограждена простыми, но красивыми перилами. Пытаясь не поднимать шум, я вышел из своей комнаты. Почему-то я не удивился, увидев ее на противоположной стороне лестницы. Холл был освещен теплым светом одной лампы в середине, что ложился плавно на все пространство помещения. Я подошел к перилам со своей стороны. Облокотившись на них, я смотрел в ее глаза. Я рассматривал ее молодое лицо и пытался угадать, о чем же она думает. Так мы простояли около минуты, после чего она снова улыбнулась, той своей завораживающе-доброй улыбкой и еле уловимым движением пригласила идти за собой. Все так же пытаясь сотворить как можно меньше звуков в этом царстве сна, я последовал за ней. На этом этаже было небольшое подсобное помещение. Мы зашли в него так же тихо. Здесь было темно, так что нас бы никто не мог видеть. Нас бы и так никто не видел – на этаже было пустынно, но само чувство недосягаемости чужих взоров было именно здесь. Мы стояли рядом друг к другу, и я легко дотронулся своей рукой до ее плеча, а она улыбнулась еще больше. Я хотел сказать что-то, но она остановила меня, а после… после того, она медленно и нежно поцеловала меня в щеку. В этот самый момент со мной произошла непредсказуемая перемена. Будучи спокойным, умиротворённым и счастливым, неожиданно я перестал себя контролировать. Сильнейшая волна начала подниматься по моему телу. Волна эта была неподвластна мне. Самой близкой характеристикой была бы звериная страсть, что овладевала мной с ног до головы. Я больше не был человеком разумным, мною управляла моя животная составляющая и эта составляющая была намного сильнее меня. На ее же лице от улыбки не осталось и следа. Теперь там была грусть, горечь. Не в силах себя сдерживать, я грубо схватил ее за плечи и повалил на пол. Во мне было лишь одно желание обладать ею полностью, присвоить ее себе. В этот момент я услышал грубые оглушительные шаги, что раздавались где-то на первом этаже. Я знал, что бегут к нам. Хотя той тонкой связи между нами двумя уже не было, я все равно не мог себя остановить, а она же перестала испытывать всякий интерес к происходившему, покоряясь полностью.
- Пожалуйста, назовите хотя бы одну такую болезнь. Все телезрители услышали ваши предостережения и будут осторожны. - Хорошо. Если уж говорить, то стоит упомянуть о самой тяжелой, я бы даже сказал неизлечимом недуге. Появлялся он и раньше совсем нечасто, да и теперь нежеланный гость. Проблема в том, что для излечения душевнобольного в общем случае необходимо его желание, или, хотя бы, непротивление, а с этой болезнью человек становится неконтролируем даже самыми выдающимися психиатрами мира. И дела не решат десять таких специалистов. К сожалению, это неоспоримый факт. Да, и, кстати, название этой болезни – «любовь».
0
