Весна выдалась на редкость скорая. После ранней зимы с лютыми морозами, почти без оттепелей, она где-то задержалась, словно ждала чего-то. А потом налетела, досадуя на себя за задержку. Солнце горячими лучами ласкало землю. От огромных сугробов почти ничего не осталось. Снег ещё лежал по оврагам, в ложбинах и под деревьями. Ещё по утрам мороз сковывал грязь и лужи на дороге, но днём уже припекало. Пели по-иному птицы. Где-то в необъятной голубизне небес тонким колокольчиком звенел жаворонок.

  Валя вздрогнула от неодобрительного вскрика ворона на верхушке старой берёзы. «Знаю я, что мать не велела на реку ходить! – буркнула пристыжено и поправила сползающий на глаза платок, - но я ненадолго, она и не заметит!» Оглянулась на дом и побежала по мёрзлой тропинке дальше, вниз к реке, которая белёсой лентой виднелась за деревьями. «Как же! Не ходи, не ходи. Вон у реки почитай всё население собралось. Даже дед Макар с багром суетится, что-то отлавливает. А я что, хуже всех?! И так в четырёх стенах заперли, целыми днями сижу, эксплуататоры. Никогда ледоход не пропускала, и сейчас не пропущу!»

  Шёл второй год Великой Отечественной войны. Фашистов из их краёв выгнали ещё зимой. Дети пошли в школу, а она – нет. Их у матери пятеро. Старший брат и отец на фронте воюют. Из школьников только она и Тонька. А тут, как на грех, обувка прохудилась, а новую взять негде, да и не за что. Вот и решили с матерью, что в школу будет старшая ходить – ей надо седьмой класс заканчивать. А через год, как-нибудь обувь и Вале справят. К тому же за младшими кому-то надо присматривать. Мать целыми днями на ферме пропадает, только на недолгое время возвращается. Мало ли, что эти два непоседы натворить могут. Так и пришлось девчонке всю домашнюю работу на себя взять. Нет, старшая сестра ей помогает, но только по вечерам. До школы в центральную усадьбу колхоза «Заветы Ильича» километра четыре идти пешком, а по снегу или распутице это долго, как не спеши. Так что и толку от её помощи мало, опять же уроки надо делать. Тонька отличница, зубрилка.

  Пока Валя спускалась, она больше смотрела себе под ноги, чтобы не поскользнуться и не скатиться вниз кубарем. Поэтому на реку поглядывала изредка, но уже тогда ей показался лёд каким-то странным, не таким, как всегда. На белых льдинах были какие-то рыжие и тёмные пятна, он был грязным. Больше всего баб собралось у мельничной плотины. И детей на берегу было мало, только несмышлёныши, которых дома не оставить. Да и люди вели себя как-то странно. Тётя Таня отчего-то выла, словно оплакивала покойника: «Ой, вы-ы! Что же это да деется? Как же вы, соколики-и головушки-и загубённые!...» Что это с ней? И бабки слёзы утирают! Справа возле поворота реки дед Матвей и однорукий вернувшийся с фронта парнишка орудовали баграми, а возле них суетились две девки. За их спинами ничего не разглядеть.

  Валя подбежала к толпе и, глянув на реку, обомлела. То, что издали виделось ей как грязь или краска, были чёрная копоть и кровь, алая не потемневшая от холода, но местами бурая и даже чёрная, человеческая кровь. Льдины несли на себе множество тел. В распоротых осколками, изрешечённых пулями, разодранных волками и лисами шинелях и ватниках с оторванными ногами и руками, с пробитыми головами плыли трупы солдат. Где группами, где по одному, где вмёрзшие в лёд они медленно двигались к плотине. Льдины крошились, переламывались, сбрасывали с себя страшный груз и рушились вниз. И не было видно конца этому параду смерти.

  Девочка смотрела, молча, широко раскрытыми глазами. Мимо торжественно и медленно проходила льдина, на которой лежала, словно на пляже девушка с санитарной сумкой. Её поза была такой расслабленной, будто она просто прилегла отдохнуть: одна нога в сером валенке на льду, другая опущена в воду, руки раскинуты, глаза смотрят куда-то в небо. Словно живая. Вот сейчас встанет и засмеётся: «Что же это вы, товарищи, плачете? Я вас разыграла!» Валя провожала её глазами до самого конца, до плотины. Её было страшно, убежать бы, скрыться! Только бы не видеть ничего! А ноги не идут, и глаза от реки не оторвать!

  Все люди рядом стояли в таком же оцепенении и только смотрели и молчали. Даже тётка Таня замолчала, не в силах больше выть, из её груди вырывались только хриплые всхлипы. И тут Валя узнала двух солдат молодого и старого. Они останавливались у них в доме, когда в составе разведгруппы проходили через деревню – немцев искали. А фашистов в их деревне никто и не видал. Не смогли изверги найти их среди лесов и оврагов.

«Как же звали пожилого-то? – напряжённо думала девочка, отчего-то ей обязательно надо было вспомнить его имя, - Он ещё посмеивался над молодым. Называл его Шуриком. Угостил младших братьев сахаром. Называл их внучками. Сетовал, что своих вряд ли теперь увидит. Как же? Как же его звали? – мысли кружились испуганными птицами, - Добрый такой, весёлый – нельзя его забывать! Подтрунивал над собой, говорил, имя как у дерева … просил не забывать! Что у дерева?» Два солдата так и лежали рядком, как шли в атаку, как прошила их пулемётная очередь. Ветерок шевелил их волосы седые и русые, словно ласкал, убаюкивал. И они так же медленно и торжественно проплыли и исчезли в пасти плотины. Валя всхлипнула. Она, вдруг подумала о том, что где-то там, далеко-далеко, вот так же как эти бойцы, лежат её отец и брат. Внезапно пришло осознание того, что такое смерть. И что война это не только смелость, героизм и отвага, но это ещё и боль, и кровь, и безвозвратная потеря самых лучших на свете, самых добрых и дорогих людей.

  Девочка стояла, как ледяная кукла и слёзы ручьями бежали по её щекам. Она могла бы так стоять вечно, потеряв счёт времени, и только смотреть и запоминать.

  Валя очнулась внезапно и резко от знакомого немного хриплого и такого родного голоса: «Папка, папочка!» – вскричала она и бросилась ему навстречу, обняла, прижалась к его мокрой от дождя одежде.

- Слава тебе Господи! Опамятовалась, заговорила, - мать растирала по впалым щекам слёзы, - А мы уже думали – всё пропала дочка. Два месяца уж, как молчит. Всё понимает, слушается, делает и молчит. Фельдшер головой своей седой покрутил: «Не знаю, - говорит, - что с ней такое. Может быть шок». А я, думаю, что напугалась она сильно. Вот и всё. Вчера письмо от Андрюшки пришло. Пишет, что в госпитале.

  Валя подняла глаза. Отец был худющий, ввалившиеся глаза, поседевшие волосы, но всё это было не важно, главное, что он был живой. А это и есть настоящее счастье.