За окнами кирпичного корпуса старенькой больницы густо падал снег. Лидуся сидела на продавленной железной кровати и смотрела: пушистые снежинки, дразнившие своей беззаботностью, напоминали о чем-то смутном и далеком, потерянном навсегда.

- Лидуша, жавтракать! - прошепелявила соседка Раиса, прилежно заправляя застиранную постель. - Давай-ка пошевеливайша, а то опять беж каши оштанемся. Шегодня дежурит шама! Так что ш ней шутки плохи. 

Лидуся не шелохнувшись, будто глухая, продолжала смотреть в окно отрешенным взглядом. Она не была глухой, но часто прикидывалась слабослышащей, чтобы меньше к ней приставали с суетными разговорами. Суета ее утомляла. В конце концов, без каши - так без каши. Не велика потеря. Вот снега такого уже может и не быть в ее жизни, так как жизнь могла оборваться в любой момент.

- Каша, - тихо произнесла Лидуся, не отрывая глаз от снега. 

- Каша, каша, пошли! - подойдя к соседке, Раиса наспех прихватила ее седые чахлые волосы резинкой, собрав в тонкий короткий хвостик. - Пошевеливайся, дорогуша, хватит в окне дырку сверлить.

Раиса нацепила на свою лысую розовую голову кудрявый рыжий парик, бережно хранившийся ночью на перевёрнутой трехлитровой банке, и потащила Лидусю в столовую.

Дежурила сегодня самая злющая сиделка Жанна. Как всегда в безупречно белом халате, докторской шапочке и маске, хлопая густо накрашенными ресницами, она рассаживала по местам хромых, слепых и глухих стариков для приема пищи. 

Гериатрический центр «Солнышко» был довольно дорогим и довольно приличным заведением. Не всякий родственник способен оплачивать пребывание старичка или старушки с деменциями столь ощутимыми суммами.  Поэтому старички в основном были ухоженные, респектабельные и в прошлом успешные люди. Профессорские и офицерские жены, начальники и чиновники. Хотя все равно всех уравнивало здесь состояние старческой немощи. 

Лидуся не сопротивлялась, но шла медленнее, чем хотелось ее соседке по комнате Раисе. Она как трактор упорно тащила унылую Лидусю на завтрак, бурча о том, как необходимы стране устремлённые в нужное русло граждане, у которых нет вопроса, идти или не идти. Существует стимул идти всегда - коллективная ответственность. 

- Рашшлабилась, рашпуштилась, - причитала Раиса, - Пошмотрел бы на тебя твой муж Петр! Хорошо, что не видит, куда ты катишься, никакой дишциплины, никакой шознательношти. Штрана в такие паншионаты отправляет, в лепешку рашшибается, чтобы вылечить вам почки и шележенки. А вы что? Вот такая благодарношть? Даже на жавтрак лень дойти? 

Раиса недавно потеряла передние зубы и ожидала, когда ее свозят к стоматологу. Но везти не торопились - ждали решения единственного родственника Раисы - ее шестидесятилетнего сына. А тот оказался в дальней заграничной командировке и попросил подождать с этим вопросом. Ему не до того. Хорошо, хоть пребывание матери оплатил на год вперед. Как знал, что командировка затянется.

Сама Раиса про сына вспоминала редко, и в основном считала его десятилетним школьником-отличником, который отдыхает в лагере «Артек». А себя - женщиной средних лет, секретаршей знаменитого академика Водникова (на самом деле давно почившего) в институте ядерной физики. Ей якобы дали дефицитную путевку в Ессентуки и она с энтузиазмом лечит здесь почки. Деменция характеризовалась потерей оперативной памяти и обострением долговременной. Раиса всей душой радовалась, что живет в самой лучшей стране - СССР, и что ее больные почки под чутким контролем государственной медицины. Хотя на дворе стоял 2018 год.

А Лидусю она презирала за слабость и неясную жизненную позицию, и особенно за икону, спрятанную под подушкой. Но в то же время она Лидусю и жалела. Взяла над ней шефство и надеялась ее перевоспитать. 

Лидусю, а точнее Лидию Константиновну Пивцаеву, привезли дети. Лет пять-шесть назад. Их у нее четверо. Два старших сына и две дочки. Они так и не смогли определиться, кто заберёт маму с ее диагнозом. А если полагаться на государство, то маме светила попросту психбольница. Она давно страдала депрессиями и манией преследования, она часто плакала и просила детей приезжать почаще, у нее часто были галлюцинации и панические атаки. Но дети были заняты и жили далеко. Старшенький стал директором крупного производства в Калининграде, у него большая семья, трое детей, жена красавица. Старший сын -  мамина гордость! Второй сынок эмигрировал в Польшу и занимается там бизнесом. У него тоже семья, но не такая идеальная, как у старшего. Два развода, дети от разных браков, алименты. Он как раз и взял на себя оплату «Солнышка», так как ему забирать маму некуда. Дочки обе неустроенные и несчастные, безмужние мамы-одиночки. Вся душа материнская за них изболелась. Одна в Краснодаре в садике работает, тянет одна дочку-инвалида, а другая в Москве продавщицей работает, сына растит. Обе не имеют жилья, сидят по уши в ипотеках, кредитах. 

Муж Петр умер в пятьдесят восемь от инфаркта. Был он военным на большой должности. Всю жизнь обожал свою Лиду, на руках носил, обеспечивал, берег. Без него Лидуся зачахла, как ландыш посреди снежного ноября за считанные дни. Сначала стало незачем жить, потом захотелось поскорее покинуть этот мир и уйти к Петру. Но еще держала слабая надежда, что нужна детям, внукам... 

Все чаще ей мерещилось - дети приехали к ней в гости все вместе. Лида неожиданно спохватывалась и начинала готовить праздничный стол, жарила отбивные, варила борщ, пекла блины. Дети вроде бы приезжали, она слышала их голоса, смех. Но почему-то не появлялись и ничего не ели. И голоса их были почему-то детские. Будто они маленькие. Но ведь Лида точно знала, что дети уже взрослые и у них уже у всех семьи, работа, своя жизнь. Почему они смеются детскими голосами? Странно. Лида накрывала на стол и ходила по дому их звала. Но никто не шёл. Лида сердилась и грозилась их наказать. И все равно никто не выходил к ужину. Тогда она просто садилась одна за стол и плакала. 

Однажды она решила схитрить. Поставила на плиту сковородку и стала печь блин. Потом добавила огня и нарочно ждала, когда блин сгорит. По квартире начал распространяться запах горелого теста. Дети смеялись в гостиной, а Лида на кухне ждала, когда они заметят, что на плите что-то горит. И конечно прибегут! Но никто не прибегал. Соседи вызвали пожарных и скорую. Лиде поставили неутешительный диагноз. 

И вот только тогда приехали ее дети. Сначала сыновья, а потом и дочери. Они уже не смеялись, а с суровыми лицами ругались, кто будет «этим всем» заниматься. Дочки спорили, кто из них несчастнее и кому достанется по этой причине мамина трехкомнатная квартира в Подмосковье...

Лида сидела за столом рядом с Раисой и нехотя ковыряла ложкой овсянку. Ей не хотелось есть. Зачем есть, если это все равно никому не нужно? Вот снег за окном нужен. Он покроет могилу Петра и ему будет тепло. А потом и ее могилу покроет, когда она уйдёт к нему. И почему она так мало с ним говорила о своих мыслях, страхах, о любви? И говорила ли она ему это вообще хоть раз? Она никак не могла вспомнить, о чем они разговаривали? Петя часто придумывал ей разные сюрпризы. Он даже дачный участок тайно от нее получил на работе и в строгом секрете построил там летний домик. И уже когда все было готово, неожиданно привёз ее туда и сказал, что теперь она там полная хозяйка. А она насажала там помидоров, цветов и яблонь.

- Эх, Петя, Петя, упокой Господи твою душу, - произносила тихонечко Лидуся, мелко осеняя себя крестом.
- Ну опять ты жа швое? Не штыдно? - вспыхнула Раиса, дожевывая остатками зубов бутерброд с сыром, - Товарищи! Что же это жа дивершия против нашего народа? Вше эти поповшкие штучки! Ну как можно шледовать мещаншким штереотипам и крештитьшя, как темные бабульки какие-то? Ну мы же ш вами живем в шоциалиштическом гошударштве! 

Рыжий парик немного сбился на бок, но это не мешало Раисе выступать. Она размахивала куском бутерброда, то и дело тыкая им в источник позора - Лидусю. Строгая дежурная испепеляюще глянула на активистку и начала приближаться явно с недобрыми намерениями. Раиса мгновенно поймала жуткий взгляд и осеклась на полуслове, села и вжала голову в костлявые плечи. Жанна остановилась и грозно сдвинула иссиня-черные брови, выведенные удивленными дугами почти на самые виски.

- Сегодня праздник, будем поздравлять всех с красным днем календаря! Девушки рисуют после обеда с Анной Ивановной открытки и учат песню! Мальчики помогают. Кто не будет рисовать - останется без полдника! Ясно? - для убедительности Жанна сняла маску, обнажив крупный хищный рот.

- Эх, Петя, Петя! - запричитала снова Лидуся, перестав упоминать Господа и крестясь только мысленно, чтобы не смущать Раису. 
К ним подошёл аккуратный дедок с палочкой в довольно приличном пиджаке и довольно глаженных брюках. Седые пряди обрамляли блестящую лысину с пигментными пятнами, схожими с точками на шляпке мухомора. Раиса повернула к нему голову и ухмыльнулась.

- Лидуша, шмотри, новенький-то! Прям кавалер! Хочет открытку наверное от тебя получить! Шмотри, глажа ш тебя не шводит! 

Лидуся тоже повернула голову и взглянула на «кавалера». Тот стоял и молча на нее смотрел, боясь шелохнуться. Они смотрели долго друг на друга, как будто пытаясь поймать неуловимые воспоминания о чем-то давно ушедшем, похороненном в обломках прошлого. Вдруг она почувствовала удар электричества по вискам. Боже! Это же...

- Валера? - произнесла она шепотом, потеряв внезапно голос.
- Да, - смущенно улыбнулся дедок с палочкой, - узнала все-таки.
- Валера! Валерочка! Да как же ты тут? Откуда? - запричитала Лидуся, не замечая, как слезы покатились по ее морщинистым впалым щекам.
- Да как, детки сдали, так вот, - оправдывал свое появление Валерий.
- Ну вот, я тоже, тут временно, пока там дети разберутся с делами, решили пока немного побуду, чтобы не мешать. Петя умер, так что я одна, - бормотала Лидуся, постоянно убирая за ухо выпадающую тусклую серую прядку волос. 
- Петр умер? Давно? - явно удивившись, поинтересовался дедок.
- Давно. Еще в девяностом. Тридцать лет уж я вдова...
- Вот так да, вот так жизнь... И я тоже давно. Один. Моя Маруся в две тысячи девятом умерла. Рак. Очень трудный был год... - тоскливо вспоминая что-то тяжёлое, нахмурив кустистые брови, поддерживал разговор Валерий.
- Да, соболезную, - проявила вежливость Лида.
- А детей у тебя сколько? Неужели никто не смог к себе забрать?
- Детей-то много, два сына, две дочки. Но у них столько сложностей, не могу я вешать на них еще и себя. Пусть пока привыкнут, договорятся. Мне здесь уже даже нравится, - успокаивала сама себя Лидуся.

Раиса во время беседы во все глаза рассматривала загадочного Валеру, ловила каждое слово и строила грандиозные предположения, кто же он такой и почему они никак не могут оторвать взгляды друг от друга. Дело тут нечисто! Попахивает альковными связями... Ай да молитвенница Лидуся! Ай да одуванчик Божий.

Дежурная сиделка Жанна прервала беседу Лиды с Валерой громкими хлопками и объявлением, что приём пищи закончен. Всем нужно разойтись по своим комнатам и одеваться на прогулку. Лидуся улыбнулась Валере, вытерла слезы и махнула рукой в знак прощания. Валера отвесил ей старомодный поклон и удалился, постукивая тросточкой. Он сильно хромал, но по-прежнему был стройным и статным. Военная выправка! 

***

Сосновый бор, прятавший в своих глубинах облупленные кирпичные корпуса, укутывался в зимние одеяла. Снег покрывал длинные иголки на ветвях все плотнее, все надежнее. Старая тротуарная плитка, обозначавшая кривые дорожки между деревьев, тоже наряжалась легким белым покровом, стараясь скрыть уродливые трещины и обломки. 

Старички и старушки разбредались парами, ковыляя медленно, опасаясь не заметить выступ или острый угол, боясь споткнуться. Жанна вывела стариков на получасовой моцион, поручив двум расторопным и более ласковым помощницам зорко следить, чтобы не было травматизма. Кто замёрз - сразу в корпус. Бронхиты с пневмониями тут не нужны! 

Прогулки Лидуся воспринимала как единственную возможность побыть в одиночестве. Она всегда находила способ затеряться и заблудиться, чтобы Раиса не мучила разговорами о доблестной стране и ее героях. 

Сегодня же прилипчивая Раиса азартно преследовала соседку. Ни на шаг не позволяла отойти! Все ждала разъяснений по поводу встречи с тайным возлюбленным! Не дождавшись захватывающих рассказов, она начала допрос.

- Ну? Чего молчишь-то, праведниша ты наша! - ехидно начала она.
- А что говорить? - выныривая из своих мыслей, удивленно спросила Лидуся, придерживая локоть навязчивой спутницы.
- Рашкажывай, чего дурочку ломаешь! Что жа Валера такой? 
- А, ты про это? - Лидуся уставшим голосом прояснила интерес Раисы.
- А про кого ж? Вон он как шверлил-то тебя глажами! Я шражу поняла! Любовник?
- Нет, - мягко и снисходительно ответила Лидуся, улыбаясь своим воспоминаниям о Валере.
- Ну вще! Ешли не рашкажешь, увидишь, что будет! Быстро рашкаживай!
- Хорошо, - сдалась Лидуся без боя, - Расскажу. Но сразу предупреждаю, ты будешь разочарована. Никаких пошлостей и интриг в этой истории нет.
- Это мы еще пошмотрим, тихушниша, есть они или нет! - пригрозила Раиса, сгорая от нетерпения.

Они присели на лавочку возле полуразрушенного временем фонтана, замусоренного и стыдливо надеющегося вскорости оказаться под снегом, чтобы убраться наконец с чужих глаз.

- Голодные годы были. Мама нас с братьями одна тянула. У нее образования никакого. То прачкой работала, то на фабрике. Мы даже суп из очисток картофельных хлебали иногда, другого ничего не было в доме. Я старшая была, братьям старалась отдать лишний кусок, себе стыдно было забирать. Прозрачная, губы синие, мёрзла все время. И вот мне восемнадцать исполнилось. И как раз Петр начал к нам захаживать, глазами, как ты говоришь, сверлить. А он был на тот момент уже молодой и перспективный офицер, работать его вот-вот должны были отправить в Германию. Мать мне и начала зудеть, мол чего думать, выходи, все ж нам легче будет, может станешь в сытости жить да нам помогать. Мама настаивала, а я металась. Ведь он был такой взрослый, чужой. Я не любила его, а скорее была благодарна, что он на меня обратил внимание. Я понимала, что смогу семье помочь выгодным замужеством. В общем, так и вышла я за Петра в пятьдесят пятом. До сих пор ему благодарна. Он души во мне не чаял, пылинки сдувал всю жизнь. 

Лидуся закрыла замёрзшей ладонью глаза и продолжала. На нее нахлынули воспоминания.

- Мы переехали в Германию в военный гарнизон. Место закрытое, людей мало. Офицерским жёнам делать нечего, только с детьми сидеть, да сплетничать. Я от тоски записалась в хор. Помнишь, песня такая была - «Ленин всегда живой...» Вот я солисткой была. Весь офицерский состав собирался нас слушать. И тут Валера приехал. Молоденький лейтенантик, глаза светятся. Как увидел меня на сцене, так и начал за мной по пятам ходить. Ходил и смотрел. Ничего не говорил. А моему Петру тут же, конечно, доложили. Мол так и так, как бы чего не вышло, за женой смотреть надо. Петр уже замполитом был всей части. Его уважали, но и завистников было много, так и ждали, чтобы он проштрафился. В общем, Петр начал вести со мной разъяснительную работу. А я глазами хлопаю, ничего не понимаю, в чем провинилась. Он говорил, мол не важно, виноват или нет, важно, как это выглядит. Если есть разговоры, то не важно, что было на самом деле, а чего не было. Он впервые на меня тогда кричал, обвинял - глазки строю, звездой себя почувствовала на сцене. Запретил в хор ходить. Практически запер меня в квартире. Я месяц там проплакала. Мне было обидно, ничего же не было, в чем я виновата?

- Виновата, раж шлухи пошли, народу шо штороны виднее, - авторитетно комментировала Раиса, - Ну? И чего дальше-то?
- А дальше совсем все ужасно. Муж меня выпустил и перестал третировать нотациями. Просто сделал вид, что ничего не было. Начал задаривать подарками, шубу купил. Я не могла понять, отчего такие перемены? А мне соседка и рассказала, что пока я в квартире рыдала, мой Петр написал рапорт на Валеру за аморалку, его понизили в звании и укатали куда-то за полярный круг. 
- Ого, молодец Петр! По-мужжки поштупил, нечего канитель ражводить и на чужих жён пялитьша, - одобрила Раиса, кутаясь в серый пуховик.
- Что же ты такое говоришь? Да что он сделал? Ничего он не пялился! Ему просто нравилось, как я пою. Он же музыкант, на аккордеоне Баха играл! Какие же вы все жестокие, - начала ронять слезы и всхлипывать Лидуся. В этот момент она стала несчастной сгорбленной старушкой, постарев еще лет на десять. 
- Ой, да ну ладно, а то я не вижу, как он до ших пор тебя сверлит глажищами! Ты или дура полная, или лукавишь, крашотка.
- Нет, ничего не было и быть не могло. Петю я даже в мыслях не могла предать. Увидела глаза в зале, светлые, восторженные, счастливые, Валерочка так слушал, так смотрел! Ничего за этим стыдного не могло быть. Это мой главный зритель, можно сказать, почитатель! Нет, не любовь, Раиса, там светилась, а восхищение искусством. Как можно путать одно с другим?
- Хватит голову мне морочить! Я тебе не твоя шовешть! Влюблен он был до обморока, это и так яшно! И прально Петька его упёк, прально! В нашем великом гошударштве на чужих жён пялитьша нельзя. Шегодня он на чужих жён шмотрит, а жавтра родину продашт! 

Лицо Лидуси впервые стало розоветь. Щеки начали превращаться из бледно-серых безжизненных провалов в возмущённо-красные и живые части лица. Она взмахивала тонкими руками, подчеркивая чудовищную несуразность гадких предположений соседки. Раиса тоже взвилась и спорила, крутя иногда пальцем у виска и вставляя нецензурные крепкие выражения в качестве весомой аргументации своего мнения. 

- Прекрати, в конце концов, только я знаю, как было. И не тебе об этом судить, - рассердилась Лидуся, выпрямив вдруг спину.
- Ну и чего, конец иштории? Так и пропал беж вешти Валерий-то? - смирившись с отсутствием альковных интриг в судьбе соседки, пробубнила Раиса.
- Да. То есть... Не совсем пропал. Он писал мне письма.
- Ага! Я ж говорила! Ну что же ты шамое главное не рашкаживаешь!
- Разве это главное? И вообще, что главное, я до сих пор не понимаю. Валерочка мне писал много лет. По одному письму в месяц. Ему было очень тяжело на севере, так как у него астма и еще много других сложностей со здоровьем. Он делился впечатлениями, мыслями. Это были длинные письма. Я читала их по много раз. Это удивительной души человек! Не могу простить себе, что по моей вине оказалась сломана его судьба. Петр сломал. Просто так, от ревности, от страха за свою репутацию. Этого я ему простить не могу. 
- Ой, да ты руки его должна была шеловать, что уберёг шемью от кошмара, шплетен, он шпаш тебя дурочку полоумную, возомнившую шебя великой певицей! 
- Нет, ты не понимаешь... - грустно заключила Лидуся и замолчала.

Они сидели молча на скамейке, покрываясь белыми крупинками снега и думали каждая о своём. Раиса тоскливо глядела на разваленный фонтан и сравнивала его со своей неудавшейся бабский долей, в которой не было ни мужа, ни любовника. Только одна глухая пустота надежд и жажды справедливости. Сын у нее появился, можно сказать, случайно - после единственного отпуска, проведённого на море в Гаграх. Ей было тогда уже под сорок и хотелось чуда. И этим «чудом» стал местный парень Вардан со жгучими чёрными глазами. Он создал ей чудо, в которое она поверила. Пусть на две недели, но она стала абсолютно счастлива. 

Вардан растворился в пустоте так же быстро, как и появился. Раиса снова на долгие годы погрузилась в работу, отчаянно билась за справедливость, несла груз общественной ответственности за каждого работника вверенного ей коллектива. Беременность принесла ей сначала ужас позора, а потом стала единственной надеждой на обыкновенное женское счастье. Сыночек Ваня был отрадой и гордостью. Внешне он пошёл в отца, жгуче-черный взгляд напоминал о Вардане, а вот характер материнский. Общественник, комсомольский вожак, умница и красавец! «Сыночек, как же хочется к тебе. Хоть бы разочек обнять...» - думала Раиса.

Лидуся смотрела на тот же фонтан, и вспоминала письма Валеры. Они больше ни разу не виделись, ни разу не сталкивались ни намеренно, ни случайно, но каждое письмо она помнила дословно. Двадцать пять лет он писал ей. Четверть века! А потом прекратил. Лида не ожидала, что молоденький лейтенантик может быть таким глубоким и серьезным человеком. Петр не знал про письма, зачем было тревожить его самолюбие. Отвечать она сначала боялась, считая это чем-то фривольным и низким. Но получив с десяток писем, наполненных мыслями, эмоциями, сомнениями, радостями и страхами уже ставшего невольно близким Валерочки, она решилась ему отвечать. Ни одного слова любви в письмах не было. Ни одного! А значит, это не фривольность, не предательство, это поддержка человека, оказавшегося в беде по ее вине. В голове Лиды мелькали обрывки писем, фраз, событий, происходивших так давно и так далеко.

- А жнаешь, - нарушила молчание Раиса, - Ты упуштила главное.
- Я? - не понимая, о чем говорит долго молчавшая соседка, переспросила Лидуся.
- Ты. Валера тебя любил. И ты его. А благодарность - это тюрьма, в которую ты добровольно пошадила шама шебя ради никому не понятной порядочношти. Ты ишпортила жижнь и шебе, и Пете, и швоему Валерочке. 
- Я никого не предала. Вот самое главное!
- Не, ты не понимаешь, Лидуша. Ты шебя предала. - сказала с некоторой долей покровительственного сочувствия Раиса, положив свою широкую трудовую руку на замёрзшую музыкальную ладошку Лидуси.

- Ты судишь о том, о чем имеет право судить только время, только Бог! - обиженно ответила Лида, внутренне сопротивляясь тому, о чем говорила словами соседки ее душа.
- Ладно, хватит штрадать, пошли в корпуш, Жанна нам уштроит шейчаш штрашный шуд!

- А может быть мы не спроста здесь с ним столкнулись? Жизнь намекает, подталкивает нас друг к другу? Может мы могли бы хоть годочек побыть вместе? Мне так хочется с ним наговориться, насмотреться в его глаза. Те письма меня спасали от отчаянного одиночества, - снова роняя слезы, лепетала Лидуся.
- Нет, дорогуша, поезд твой ушел. Опомнилашь. Ты видела этого Валеру? Иж него ж пешок шипитша! Какой годочек, ты что... Эх, было б мне годов на дешяток меньше, я бы отбила у тебя дуры твоего Валерку! - игриво подмигнув, пошутила Раиса, по-прежнему считая себя сорокапятилетней дамой в самом расцвете!

Мысли Лидуси все равно не слушались здравой логики и устремлялись к Валере и еще возможному маленькому опоздавшему счастью. Пусть старенькому и короткому, но счастью. Они смогут съехаться и пожениться. Дети будут о них заботиться и помогать. Они будут каждый день вместе просыпаться, вспоминать строки писем. Они будут смотреть новости по телевизору, ужинать, пить лекарства и укладываться спать, ощущая наконец покой в душе.

Это так просто, так гениально просто - взять и исправить ошибку, поймать главное. 

Лидуся все обдумала и принялась строить настоящий план своего счастья. Валерочка тоже один, нет никаких обязательств и предательств. Жизнь сама их рассудила и столкнула снова. И это не просто так. Уж теперь она не будет сомневаться и бороться с самой собой. Теперь нет к тому оснований. Все решено!

Лидуся встрепенулась, вскочила, схватила Раису за рукав и потащила к корпусу. Раиса ее ругала на чем свет стоит, но пообещала помочь окрутить Валерку, чтобы на этот раз состоялось Лидусино женское счастье. А то четырёх детей родила, вырастила, а зачем это было все нужно, так и не поняла.

Они доковыляли до входа и столкнулись нос к носу с Жанной.

- Явились! Мы уже с ног сбились, искали, кричали! Думали, случилось что-то! Как не стыдно, девочки!
- Прошти, Жанна, жаболтались, - лаконично извинилась Раиса и прошмыгнула скорее в комнату, утаскивая за собой соседку, чтобы той не пришло в голову тоже извиняться и объясняться. Если Лидуся начнёт, то ее извинения никогда не закончатся.
- Полдничать будете завтра! Из комнаты не выходить, пока я не разрешу! Ясно? - по-армейски громогласно объявила им вслед Жанна.

Старушки сжались от сыпавшихся на их спины гневных искр Жанны и плелись по коридорам в свою комнатушку. 

На следующий день Жанна распорядилась выпустить их наконец на свободу. Завтрак прошёл как обычно. Опять давали овсянку и мерили всем желающим давление. Валера не появился. Поговаривали, новенькому стало плохо ночью и его увезли на скорой. Раиса отправилась на разведку, решительно ввязавшись в войну за счастье подруги. Через некоторое время она добыла письмо, которое было оставлено для Лиды. Валерия действительно ночью увезли...

Лидуся нацепила очки и осторожно дрожащими пальцами развернула листы, исписанные знакомым почерком. Она вчитывалась в каждое слово.

«Дорогая, милая Лида! Прости за новое вторжение в твою жизнь. Я сам не понимаю, почему так странно снова и снова нас сталкивает судьба. Она словно играет с нами в злую и мучительную игру. Я увидел тебя и снова заболело мое сердце. Вся жизнь ушла, упущена последняя надежда на счастье. Я теперь уже немощен и тщедушен, я уже не гожусь на роль защитника. Поддержать тебя и уберечь от трудностей я уже не способен. Дни мои сочтены. Рак - коварная болячка. Мне осталось так мало, что я даже не смею на эти жалкие мгновения смущать твой светлый путь, моя дорогая и моя любимая Лида! Прости, что я не смог все исправить раньше, что не осознал, как важно то, что нас связывало всегда. Этому светлому и святому чувству нет названия, нет определения. Я тебя любил и всегда буду любить, даже там, за чертой смерти. 

Самочувствие мое ухудшается и меня могут увезти в больницу. Теперь это называют хоспис. Мы наверное больше не увидимся. Я благодарен Богу, что он дал мне в последний раз на тебя взглянуть.

Прощай, моя дорогая, моя бесценная и единственная Лида. Бог тебя не оставит. Я молюсь за тебя...»

Лидуся прижала исписанные листки к груди и плакала. Потом достала из-под подушки икону. Это был единственный подарок Валерочки, который он ей успел передать перед тем, как отправиться на север. Лидуся прижала к груди и ее. Молитвы срывались с уст, слезы лились по щекам. 

К вечеру Лида успокоилась и ушла в себя, лицо ее стало снова отрешенным и бледным. Она слегка удивлялась только, почему какая-то незнакомая старуха с ней по-свойски разговаривает и даже собирается лечь спать в ее комнате! 

- А вы собственно кто будете? - оборвав Раису на полуслове, спросила она строго.
- Я? Раиша. Ты чего, шердешная, того? Ну приехали, - расстроилась Раиса. Она поняла, что прежней Лидуси уже нет. Деменции обострились. Теперь каждый день придется знакомиться заново, как было с прошлой соседкой...