Короткое описание: Очевидцы Февральской революции позднее с горечью вспоминали, что в своё время достаточно было нескольких залпов по митингующим, чтобы на корню пресечь начинающийся хаос. Вероятно это осознавали и люди, не отдавшие в своё время соответствующих приказов. Вероятно позднее они в этом раскаивались. Речь не о высоком начальстве. Речь о маленьком человеке, от которого как ни странно, тоже что-то зависит в переломные моменты. Собственно об этом и рассказ. Сюжет основан на реальных событиях.
Вот уже минут пятнадцать Алексей Николаевич без видимой причины стоял на Литейном мосту. Вообще Литейный мост – одна из лучших обзорных точек Ленинграда. Но нашему герою было не до окружающих красот. Он неподвижно смотрел в сторону Арсенальной набережной, и имел вид человека, пребывающего в другой реальности.
Самое главное, что задерживаться здесь он вовсе не планировал. Как обычно шёл на службу в свой Ленпищетрест: просто встал раньше времени, и решил прогуляться, сделав небольшой крюк. А оказавшись здесь и бросив взгляд на серую Неву, неожиданно вспомнил до звуков и запахов всё, что происходило на этом месте 15 лет назад.
А 15 лет назад, то есть 27 февраля 1917 года, на этом самом месте располагалась застава 4-ой роты Лейб-гвардии Московского полка. Почему вдруг это полустёршееся воспоминание так поразило скромного счетовода Алексея Николаевича, он и сам не знал.
Вот просто шёл и вдруг явственно услышал забытый запах кирзы и пулемётной смазки. И словно увидел себя – тогда молодого поручика Нелидова в хорошо сшитой шинели, туго перепоясанной новенькими ремнями. Как в мелькнувшем кинокадре увидел свой пулемётный расчёт: ефрейтора Ильина и рядового Петренко, которые курили, щурясь на солнце. И конечно - штабс-капитана Дорошевича. Фигура капитана монументально возвышалась на самом горбу моста. Единственный боевой офицер в их полку, Дорошевич прибыл с фронта в отпуск, и вместо отдыха уже третий день патрулировал с ротой беспокойные петроградские улицы. Алексей Николаевич отчётливо вспомнил красные от бессонницы глаза штабс-капитана. Впрочем, он сам был тогда злой и уставший. После вчерашнего оцепления они спали три часа, а сегодня в семь утра перекрыли Литейный мост, чтобы не допустить в центр столицы восставших с Выборгской стороны.
Это внезапное воспоминание 15-летней давности казалось в Ленинграде 1932 года эпизодом из античной истории. Счетовод задумчиво улыбнулся. А ведь сначала он очень гордился тем февральским днём. Без конца рассказывал, как на Литейном мосту он открыл дорогу революции. Много врал конечно, преувеличивая. Но потом наступили ещё более бурные времена, и подробности «великой бескровной» уже никого не интересовали. Ну и самому Нелидову больше почему-то не хотелось говорить о тех событиях. Да и думать тоже.
А тут надо же – вспомнил, да ещё так подробно. Алексей Николаевич отошёл к перилам и посмотрел вдоль моста. Да, именно здесь он и стоял в то историческое утро. Хмурый, невыспавшийся и безнадёжно замёрзший на невском ветру. До обеда на набережных было пусто. Солдаты сгрудились у костров, курили. Нелидов с Дорошевичем прохаживались вдоль цепи, кутаясь в башлыки. Ближе к полудню, а точнее без пятнадцати двенадцать со стороны Арсенальной показалась толпа. Это была не просто толпа: это было море людей, как будто вся Выборгская сторона вышла на набережную. Да, это было без пятнадцати двенадцать. Он ещё тогда подумал: «начинается».
Далее. Казачий разъезд, дежуривший на набережной, раскланялся с демонстрантами, и ускакал в сторону Большой Невки. Людская масса раздвинулась, пропустив казаков и сомкнувшись вновь, начала вливаться на мост. Так. Это он помнит. Они ещё тогда с Дорошевичем скомандовали готовность к бою. Дальше. Толпа помитинговала несколько минут в начале моста, и затем хлынула прямо на них. В глаза бросились светлые пятна армейских шинелей , то там, то здесь мелькавшие на чёрном фоне пальто. И нехороший, тревожный шепоток за спиной: «волынцы, волынцы вышли». Нелидов вспомнил своё тогдашнее удивление: «неужели Волынский полк взбунтовался? Ого».
А толпа катилась на них, шевеля самодельными плакатами. Уже были хорошо слышны выкрики агитаторов. Так. Теперь вот что; Дорошевич скомандовал огонь в воздух. Залп сухо грохнул над морозной рекой. В толпе засмеялись, но это ладно. Хуже было другое: в ответ тоже раздались выстрелы. Но не в воздух, а в них. Вот с этого момента – Алексей Николаевич ясно помнил – и началось самое важное. Как-то сразу ему стало ясно, что сегодня НЕ ОБОЙДЁТСЯ. Придётся либо стрелять на поражение, либо… Дойдя до этого воспоминания, нынешний счетовод зябко поёжился – от ностальгический улыбки на его лице давно не осталось и следа.
Итак, было ясно, что ружейным огнём такую массу уже не остановить. После выстрелов из толпы, Дорошевич дёрнул щекой и отдал приказ пулемётным расчётам занять позиции. Поручик Нелидов повторил команду. Его пулемётчик Ильин лёг к своему максиму. Рядовой Петренко присел рядом, готовясь взять ленту. Сам же Алексей Николаевич, как и теперь, застыл в прострации. Он не знал, что делать дальше и тупо смотрел на приближающихся демонстрантов.
Что же было потом? Потом штабс-капитан скомандовал огонь. Ага – и тут самое интересное: пулемёт Дорошевича молчал. Явное неподчинение приказу, но к этому тогда все подспудно были готовы. Хуже то, что молчал и поручик Нелидов, который должен был отдать команду своему расчёту одновременно со штабс-капитаном. Как получилось, что он не выполнил свой долг, Алексей Николаевич не знал. Видимо сказалась и растерянность, и отсутствие опыта, и страх перед бунтом в роте. Боковым зрением он поймал тогда яростный взгляд Дорошевича.
Сколько длилась эта пауза? Секунды три – не больше. А затем всё происходило очень быстро. Петренко с Ильиным переглянулись, и как по молчаливому уговору, вскочили и бросились к ограде, оттаскивая пулемёт за станину. Почти одновременно поднялся и расчёт Дорошевича. С этой секунды к Алексею Николаевичу вернулась способность слышать и соображать. Штабс-капитан ещё кому-то грозил, размахивая шашкой, но смешавшаяся солдатская масса скоро закрыла его от Нелидова. Поручик перевёл взгляд на демонстрантов, и вдруг заметил в чёрно-серой толпе голубую австрийскую шинель. «Что здесь делает австриец среди наших солдат и рабочих, неужели…» Додумать свою мысль он тогда не успел. Рокочущая масса смяла их заставу и Нелидова людской волной прижало к решётке моста. Он зачем-то вытянулся во фрунт и заулыбался. Люди вокруг кричали, весело матерились, пели. Его пулемётчики исчезли в водовороте толпы. Зато замеченная ранее австрийская шинель оказалась совсем рядом. Встретившись взглядом с поручиком, её обладатель вдруг развязно подмигнул. --- При этом воспоминании счетовод вздрогнул и потерянно огляделся по сторонам. Его сознание не сразу приняло будничный зимний Ленинград. Он вспомнил, что должен быть на службе, но просто вот так уйти уже не мог. Смотреть на часы Алексею Николаевичу не хотелось. «Вышел сегодня рано, ещё есть время», попытался убедить он себя. Во что бы то ни стало бывшему поручику надо было всё это додумать. Тем более, что воспоминания шли одно за другим, нескончаемыми звеньями, неожиданно подробные и выпуклые как в кинематографе. Алексей Николаевич поставил портфель на гранитный столб, и удобнее прислонившись к перилам, торопливо вернулся мыслями в прошлое. --- На следующий день после перехода 4-ой роты на сторону революции, поручик Нелидов уже выступал на ротном митинге, как прирождённый агитатор. Ещё через день он был выбран в солдатский комитет, и вместе с полком присягнул Временному правительству. А дальше время и вовсе полетело очень быстро. Дни превратились в часы, недели – в дни.
Капитана Дорошевича утопили в Фонтанке 2-ого марта. Предварительно исколов штыками на глазах обеих дочерей.
Ефрейтор Ильин ненадолго пережил своего ротного – по пьяному делу решил показать барышне, как стреляет пулемёт. В те суматошные дни на петроградских чердаках стояло много бесхозных пулемётов. Весёлого стрелка довольно быстро застукал матросский патруль . Гвардии ефрейтора сбросили с крыши, приняв за переодетого городового. Спутницу Ильина морячки впрочем увели с собой.
А вот рядовой Петренко пошёл в гору. Быстро вступил в Красную гвардию, позже – в ЧК, а ещё позже, по слухам, лично расстрелял Великого князя Николая Михайловича.
Сам Алексей Николаевич с энтузиазмом погрузился в революцию. Он сутками пропадал в чаду солдатских комитетов. Ежедневно выступал на разного рода митингах и собраниях. Между прочим, дважды был принят лично Керенским. Однако особой карьеры не сделал и осенью в составе ударного батальона отбыл на фронт. Далее воспоминания сливались в какую-то безвременную какофонию. Фронт – ранение – госпиталь - мобилизация к большевикам - бегство к белым - снова ранение – госпиталь - тиф. Алексей Николаевич вспомнил большевистский воинский эшелон, куда он попал после насильственной мобилизации. Эшелон ехал медленно, простаивая на каждой станции, а Нелидов в перерывах между побоями лежал на заплёванном полу. Интернационалисты из бывших австрийских военнопленных играя в карты, для удобства ставили на него ноги… ---
Счетовод закатил глаза, отгоняя непрошенное воспоминание. Неужели ради этого он застрял здесь, опаздывая на работу? Он в сущности всё вспомнил – что же ещё держит его на холодном ветру? Впрочем, он знает что – смутное чувство вины. Его глупое хвастовство, как он дал дорогу революции, не так уж далеко от истины. Ну конечно – ведь это поручик Нелидов способствовал прохождению мятежных толп в центр столицы со всеми вытекающими.
Значит вот оно что. Алексей Николаевич торчит здесь на холоде, наивно желая вспомнить всё и найти оправдание своему поступку. А собственно - чего тут искать? Уж с чем, а со смягчающими обстоятельствами у Нелидова всё в порядке. Ну скомандовал бы он тогда огонь, так во-первых, расчёт бы ему не подчинился, как и Дорошевичу. А даже если предположить, что подчинился – получилось бы ещё хуже. Устроили бы второе кровавое воскресенье на мосту. А потом толпа, вооружённая и злая, всё равно смяла бы их заставу. А если б и не смяла, восставшие подошли бы сзади. Заперли бы их с двух сторон и постреляли всех к свиньям. Причём это при условии, что их 4-ая рота не взбунтовалась бы до всех этих событий. А скорее всего - прикончили бы их с Дорошевичем свои же солдаты после первых выстрелов. И это в лучшем случае. А то вообще могли раздеть до кальсон и на верёвке водить по улицам. Под улюлюканье солдатни и уголовников.
Всё это звучало очень убедительно и Алексею Николаевичу стало легче. Постояв ещё немного, он взглянул на часы, и решительно взялся за портфель. «И дёрнуло меня пойти этой дорогой – обед уже на носу. Теперь думай, что писать в объяснительной». Счетовод наконец оторвался от своего невольного поста и двинулся к Литейному проспекту.
Он уже прошёл центральный пролёт, когда что-то заставило его обернуться. Алексей Николаевич бросил взгляд на Арсенальную набережную, откуда когда-то пришли демонстранты, и вдруг ясно понял, что всё это – чепуха. Не смяла бы их никакая толпа. И Нелидов это всегда знал. Вот оттуда бы дали несколько очередей, и демонстрация бы разбежалась. Положили бы конечно пару десятков активных, и кстати того негодяя в австрийской шинели, так это только хорошо. Зато в центр не попали бы тысячи забастовщиков и бандитов. Ну хорошо. А потом? А потом по городу пошёл бы слух, что 4-ая рота лейб-гвардии Московского полка ведёт бой в заставе на Литейном мосту. И что тогда? А вот тогда – очень может быть – не взбунтовался бы остальной их полк. Хулиганы в центре столицы приостыли бы. Сапёры и преображенцы потянулись бы обратно в казармы. И отряд полковника Кутепова, застрявший в людском море на Шпалерной, смог бы пробиться к Зимнему дворцу. Дальше развивать мысль Алексей Николаевич не хотел. Несбывшаяся реальность начинала отдавать безумием.
От пережитого потрясения, лицо Нелидова тускло постарело. Он напрочь забыл и про объяснительную, и вообще про свой Ленпищетрест. Немного придя в себя, и прокрутив в голове последние мысли, Алексей Николаевич понял важную вещь. Единственное, что отделяет его от бесконечного и безнадёжного отчаяния, было то соображение, что солдаты всё равно не подчинились бы его приказу. Это был веский довод, и Нелидов понимал, что уже не сможет уйти с моста, пока всецело не убедит себя в безупречности такой версии развития событий. Бывшему поручику, неожиданно раздавленному страшной ответственностью, как воздух требовалась эта уверенность. Теперь задача была - утешиться тем, что хода истории его гипотетический приказ всё равно бы не изменил. В самом деле – если солдаты не подчинились властному Дорошевичу, то с какой стати они бы стали исполнять приказы Нелидова? Этот последний довод придавал Алексею Николаевичу сил. Чтобы укрепить достигнутое, он снова и снова ввинчивался мыслью в прошлое, заставляя себя переживать тот пресловутый эпизод. В заново придуманной реальности поручик Нелидов решительно командовал, а затем с облегчением прислушивался к молчанию пулемёта. Да, всё бы так и было, и совершенно напрасно он терзает себя запоздалыми сожалениями. Изменить он ничего не в силах. Бывший поручик пришёл в некоторое равновесие и посмотрел на часы. Пол-четвёртого, день клонится к вечеру. Пошёл снег. Надо наконец идти. Не на работу конечно, но хоть куда-то. Поесть и согреться. Но Алексей Николаевич медлил. Какая-то незавершённость воспоминания цепко держала его на месте. Во всей стройной нелидовской теории был маленький изъян, о который постоянно спотыкалась мысль нашего страдальца.
Когда Алексей Николаевич наконец понял, что его смущает, он даже удивился. Парадоксально, но ему не давала покоя та, столь запомнившаяся всем решимость, с которой его пулемётчики вскочили с земли и откатили максим за станину. Казалось бы – лучший довод в его пользу: ну не хотели солдаты стрелять. Но что-то в этой демонстративной решительности пулемётчиков Нелидову категорически не нравилось. Бывший поручик отлично помнил, как Петренко и Ильин переглянулись, прежде чем оттащить пулемёт. Очевидно как раз в это мгновение они и приняли решение. А до этого? А до этого у них такой решимости не было. Вот ведь в чём дело!
Ну хорошо, допустим. Между тщётной командой Дорошевича и тем моментом, когда начали вставать пулемётчики Нелидова, прошло секунды три, не больше. Но похоже, эти три секунды были целиком в распоряжении Алексея Николаевича. Вообще – с чего он взял, что кто-то ему не собирается подчиняться? Потому что отказался стрелять расчёт Дорошевича? Так за пулемётами сидели разные люди. Солдатики были в таком же оцепенении, как и сам поручик. Просто не знали, что делать, и сколь-нибудь внятный толчок, вроде крика «огонь» направил бы их энергию в нужное русло. Стрелять они конечно не хотели, но в эти пресловутые три секунды солдаты по привычке ждали команды Нелидова. А вот потом переглянулись, и – уже сами приняли решение. --- Всё это Алексей Николаевич осознал уже глубоким вечером. Снег шёл не переставая, и Литейный мост стал совсем белый. Прямо как в ТОТ самый день. Прохожие почти исчезли, и нашему герою показалось, что вся его скомканная жизнь – только что закончившийся тяжкий сон. В реальности ничего не было – ни революции в Петрограде, ни постыдных солдатских комитетов, ни гибели сослуживцев, ни страшного австрийского вагона, ни тифа, ни унылого Ленпищетреста. А был только он – гвардии поручик Нелидов, который сейчас окончательно проснётся и приступит к своим обязанностям по охране Литейного моста от мятежников. И будьте уверены - он, Нелидов, на совесть выполнит свою службу. Надо только немного собраться и отдать верную команду в те три секунды, которые будут в его распоряжении. Этой же ночью Алексей Николаевич исчез, и больше его не видели ни коллеги по Ленпищетресту, ни соседи по общежитию. Поиски никакого результата не дали, и об одиноком счетоводе скоро забыли. --- А примерно через месяц прохожие на Литейном мосту наблюдали странную сцену. Какой-то обмороженный бродяга, широко расставив ноги, застыл посреди тротуара. С беспокойством сумасшедшего он вглядывался в сторону Арсенальной набережной. От непонятного внутреннего напряжения его тело вытягивалось как струна. Время от времени несчастный резко рубил рукой воздух, словно командовал «огонь», и затем безвольно оседал в каком-то блаженном облегчении. Но очень скоро тревожная судорога снова сковывало тело бродяги, и цикл повторялся. Неизвестного конечно забрали в милицию, но там разговора не получилось. Документов у сумасшедшего не было, а в ответ на все вопросы он как заведённый твердил про какие-то три секунды. Через сутки от задержанного избавились – просто вытолкнули из машины в соседнем Выборгском районе. Что понятно – ибо кому охота возиться с безнадёжным психическим. --- Умер он месяц спустя – в самом конце февраля 1932 года в сильные холода. Кажется, замёрз ночью на одном из невских спусков.
Спасибо. Если не убедительна причина сумасшествия, значит косяк автора.) Я исходил из предпосылки, что в начале 30-ых годов человек, наблюдая окружающий ужас, и чувствуя себя ответственным за всё это, имел достаточные основания для повреждения рассудка. Но видимо надо было это как-то дополнительно отметить в рассказе, раз читателю это неочевидно.
Это была не просто толпа: это было море людей, как будто вся Выборгская сторона вышла на набережную. Да, это было без пятнадцати двенадцать. Он ещё тогда подумал: «начинается». - слишком много было/была.
Исторические темы - они сложные, другие слова и название, другие люди, многое нужно учесть чтобы читатель поверил, - что могу сказать, на мой взгляд у вас вышло прекрасно! Браво!
Теперь к логике - главный герой сошёл с ума, терзаемый бесконечными вопросами - но честно, мне не кажется что это достаточная причина для подобного помешательства... Ведь ещё раньше, когда он хвастал, что почти начал революцию - вина его совсем не терзала, - да, позже многое изменилось, но чувства со временем наоборот несколько притупляются... Погибли товарищи - да, но нельзя сказать по вашему тексту, что он был к ним так уж привязан... Короче, мне как читателю не показалось что герою было из-за чего бросать работу, а после и терять рассудок
0
