Короткое описание: Пока только отрывок. Остальное (если будет нужно) - позже.
Похороны были в четверг. С самого утра Мартинес ждал, что будет дождь: небо то и дело мутнело, обрастая грязными комками туч, но как только начинало казаться, что вода хлынет с минуты на минуту – их тут же уносило ветром, размазывая по горизонту. - Разве это октябрь? – сказал он тогда доктору Савельо – я прожил семьдесят октябрей, и ни одного паршивей, чем этот. Я буду молиться доктор, чтобы тот октябрь, когда я помру, был лучше прежнего. - Вы собираетесь умереть в октябре, Мартинес? - Непременно – сказал тот – это лучшее время для смерти. Хотя Анрике Мартинесу и было семьдесят, он никогда не выглядел стариком, и только за несколько последних дней, со смертью жены, он постарел на столько, что впервые испугался собственной старости. Его некогда прямая спина согнулась, а суставы заныли. Глаза и волосы будто выцвели, и стали серыми, точно небо по осени. В тот день, когда его жена Анна перестала дышать, он сказал Савельо: «Я пережил три гражданских войны, их мученья и ужасы, но я не знаю доктор, как мне пережить это». Теперь он стоял на кладбище и смотрел в небо, на то, как двигались к горизонту тяжелые облака и думал, что этот день должен был быть совсем не таким – но каким именно, он не знал и сам. От того ему становилось еще тоскливей: он мял в руке носовой платок и «подрывал» носком ботинка землю, будто провинившийся мальчишка, а не семидесятилетний старик, хоронящий свою жену. От чего-то, ему было безумно неловко стоять здесь, в окружении этих людей и ему хотелось уйти, или по крайней мере, чтобы всё это закончилось скорее. Доктор Савельо положил руку ему на плечо, и уже забывший о нем Мартинес, вздрогнул от этого прикосновения. - Как вы? – спросил он. Анрике растерянно оглядел кладбище, затем ответил: - Вы и не представляете, сколько раз мне снился этот день с тех пор, как я узнал, что она умирает. И я не знаю Савельо: может быть, я всё ещё сплю? Когда священник закончил, ему стало спокойней. Гроб принялись опускать, и Мартинес бросил горсть земли в могилу. - Я провожу Вас – сказал доктор и взял его под руку – Вы не против? - Если Вы за меня переживаете, то не стоит. Я доберусь и сам. - Ну что Вы Мартинес, я ни сколько в этом не сомневаюсь – он попытался улыбнуться, насколько это было возможно в такой ситуации – нам по пути. В порту стоит американский корабль, Вы видели? - Лишь издали. - Завтра утром они отплывают в Гавану и я договорился, чтобы они взяли меня с собой. - Так Вы уплываете? - Только на неделю Анрике – только на неделю.
Пока они шли, доктор курил трубку и рассказывал новости из последних американских газет – их доставляли ему вместе с медикаментами, но Мартинес мало его слушал. Он шел молча, с опущенной головой, держа руки в карманах брюк и лишь изредка отвечал: «Да-да… это поразительно…». Иногда они останавливались, чтобы выслушать соболезнования прохожих – тех, кто знал про Мартинеса, и он так же молча кивал им, стараясь не поднимать глаз. Ему казалось, что он теряет все свои мысли – так пусто и невыносимо было в голове. И это чувство: будто он что-то позабыл… Не зная зачем, он вдруг спросил, глядя себе под ноги: - Как там небо, доктор? - Тоскливое… - ответил Савельо. И тогда Мартинес неожиданно осознал, что терзало его, и едва удержался от слез. Он вспомнил предпоследний приступ жены – месяц назад, когда она проснулась посреди ночи от дикой боли, и они оба думали, что она не доживет до рассвета. Сквозняк трепал пламя свечи, и тень от нее плясала по стенам, и на влажном, в поту, лице Анны - будто сама смерть танцевала тогда для них. Анрике держал ее за руку, и она обжигала его своим жаром. - Наверное, глупо – сказала она – но мне бы хотелось, чтобы в тот день, когда меня похоронят, шел дождь…. Она говорила с трудом, тяжело дыша. По щекам ее стекали слезы, и Анрике вытирал их платком, тем самым, что позже сжимал на кладбище. - И ты мог бы вновь что-нибудь сыграть на саксофоне… Он вдруг смутился от ее слов, не зная, что ответить. Он долго молчал, потом отвернул взгляд куда-то в темноту комнаты и сказал, не столько ей, сколько самому себе: - Он пролежал на дне сундука больше года, и давно не звучит. Должно быть, мыши уже свили в нем гнездо… Но она знала, что это не так. Каждую неделю этого мучительного года, по ночам, когда в доме не горел свет, он тайком доставал свой саксофон и обтирал его куском тряпки. Он выходил с ним в патио и тихо-тихо, чтобы никто его не услышал, «продувал» одну октаву. А после, бережно заворачивал его обратно, в прохудившееся покрывало, и прятал на дне сундука. Она знала это, не смотря на то, что он никогда ей об этом не говорил. - Мне хотелось бы этого… - повторила она и замолчала. Всё последующее время, она уже почти не говорила. Болезнь лишила ее голоса, и они прожили еще один месяц тишины.
Когда Савельо докурил, он вытряхнул из трубки на дорогу, потом несколько раз продул ее. Теперь Анрике смотрел на небо, и доктор заметил, каким тяжелым стал его взгляд. - Вы словно чего-то ждете, Мартинес. - Нет-нет – солгал он – это просто печаль. Уже возле дверей дома – столетней лачуги, с прохудившейся крышей и маленьким патио, где когда-то они держали кур – теперь там был только сорняк, Анрике посмотрел в лицо доктору Савельо и сказал: - Вы знаете, я начинаю бояться этого дома. В нем стало слишком пусто и тихо – даже часы, и те, перестали ходить. Это каждый раз напоминает мне о том, что однажды и мое сердце остановится в этих стенах. - Поверьте мне как врачу, Мартинес, Ваше здоровье куда лучше, чем у половины людей в этом поселке и уверяю Вас, вы доживете до ста. - Может и так, доктор, но сегодня я похоронил единственный оставшийся смысл в моей жизни. И мне всё чаще кажется, что я не захочу ждать так долго… Савельо протянул ему руку, чтобы попрощаться: - Мне очень жаль – сказал он - Я знаю… Только тогда Анрике заметил, что до сих пор сжимал тот платок. Савельо побрел дальше по улице, уходящей вниз до самого моря, когда вдруг обернулся и окликнул уже почти исчезнувшего в своем жилище Мартинеса: - Анрике! - Да, доктор? - Я отчего-то вспомнил, как когда-то Вы собирали толпы, играя на саксофоне у Стивенсона. - Правда? Так от чего же, Савельо? - Не знаю, - сказал тот – но это было славное время…. Он развернулся и ушел, а Мартинес еще долго стоял в дверях, наблюдая, как пенилось вдали море и повторяя про себя одно и то же: «Да, славное было время…».
Еще до того, как американцы прибрали «Пинос» к своим рукам, Элджерон Стивенсон построил здесь гостиницу, нижний этаж которой он отдал под паб с открытой верандой и баром. Он мечтал, что когда-то добудет сюда настоящий французский рояль, но за прошедшие четверть века, инструмента так и не появилось. В те годы в гостинице почти никто не жил, и лишь пару раз в месяц, здесь появлялись толи случайно, толи из любопытства, забредшие сюда моряки и через несколько дней, когда кончались деньги и шлюхи – они вновь исчезали в море, гонимые неведаной, одним только им известной силой. Теперь, в свои восемьдесят четыре, Стивенсон был самым старым человеком на этом острове, и несколько последних лет, он только и делал, что каждый ясный день выкатывал на веранду свое огромное кресло-качалку и, поджигая трубку, до заката глядел на море. Его жена Мария мечтала разбить возле гостиницы сад и засадить все розами, но здешняя земля была мертвой, а климат – ужасным. В конце концов, она плюнула на всё, и однажды утром уплыла с каким-то моряком в Америку, где по слухам, можно было делать всё, что захочешь. Это было так давно, что даже сам Стивенсон, уже не помнил, когда это случилось. В то время, Анрике Мартинес еще приходил к этой гостинице по вечерам, с саксофоном, и усаживался на веранде рядом со Стивенсоном. Он играл никому не известные мелодии, что давным-давно слышал из граммофонов в больших городах, когда еще был офицером, или из тех пластинок, что оставляли здесь моряки. Тогда, вокруг собирались люди, и они смотрели на Мартинеса как на волшебника и то, что он делал, было для них не иначе, как волшебством. Дети разбегались по улицам, крича «El tubo canta!» и люди выходили из домов, чтобы послушать и увидеть, как Анрике Мартинес «выдувает» из меди музыку.
Если честно, удивлена такой простотой подачи. Обычно у вас образнее и красочнее, а тут как-то серо, что ли. Обыденно. Хотя может быть так и надо, а я просто привыкла к вашим сказочным миниатюрам. Эмоции переданы, как всегда, хорошо. И как всегда грустно. Красиво и грустно, ага. Маловат отрывок. Остальное уже есть? Хочу продолжение
Завязка лирическая и красивая. Вами не указано где именно (какой-то остров) происходят события, но у меня сложилось впечатление что это Куба.. (имена героев+остров+рядом Америка). Может я ошибаюсь, конечно..! По стилистике - все в норме, претензий не имею. Каратенечко но об всем - истории жизней персонажей. Стильно! Есть на мой вгляд несколько "закгруженных" сложностями предложений. Например: "Он играл никому не известные мелодии, что давным-давно слышал из граммофонов в больших городах, когда еще был офицером, или из тех пластинок, что оставляли здесь моряки." - я бы предложила из разбить на два, для облегчения восприятия. А так, очень хорошо. Выкладывайте продолжение, если оно есть!! Почитаем..
0
