Чтобы дверь закрылась, приходится придавить ее плечом. Замок не смазывался уже несколько месяцев, а это для него почти смертельно.

            Я начинаю свой очередной спуск с пятого этажа. С трудом переношу свое грузное тело со ступеньки на ступеньку, дышу напряженно. Господи, как тяжело… Тут же болезненно усмехаюсь – когда-то мне так нравилось жить на высоких этажах, будто там нет никого выше тебя. Какие глупости.

            На втором этаже останавливаюсь – сердце колотится вовсю. Кто же придумал эти злосчастные пятиэтажки без лифта? Слышу сзади лязг чьего-то замка, а потом резкую тишину. Специально не поворачиваюсь, потому что знаю – как раз сейчас меня рассматривают в глазок. Соседи пошли нынче совсем странные – не выходят из квартиры, пока площадка не станет совсем пустой. Как будто я бандит какой-то, ей-богу. Первое желание – продолжить спуск, но я нарочно стою и восстанавливаю силы. Поторчите-ка возле двери, «дорогие соседи».

            К удивлению слышу, что дверь все-таки открывается. Мелкие шажки приближаются и рядом со мной появляется весьма милое создание.

            - Здрасьте, Лидия Александровна!

            Улыбаюсь.

            - Здравствуй, Настенька, здравствуй, солнышко. Гулять бежишь?

            - Да! – детские глазенки внимательно меня рассматривают. – А вечером папа нас с мамой повезет в ресторан, – гордо добавляет девчушка, делая ударение на «ресторан».

            «Нас с мамой». А мама явно учит ее знать себе цену.

            - Молодец папа. С праздником тебя, малышка.

            - Спасибо!

            Настя – что за чудо-ребенок – вприпрыжку спускается с лестницы. Я продолжаю улыбаться и чувствую, что отдохнула. Но уже спустя секунду Настя возвращается.

            - Лидия Александровна, - смущенно говорит она, - я ж вас тоже поздравляю… И это, может, я вам помогу? А то мама говорит, вам тяжело ходить одной.

            Мысленно благодарю еще и Настину маму. Глядя на хрупкое девчоночье тело, побаиваюсь – а выдержит ли она мои сто с лишним килограммов? Но глаза у Насти так блестят, что я нахожу альтернативу:

            - Спасибо, милая. Помоги, если хочешь. Ты просто рядом иди, а я, если что, на тебя обопрусь.

            Вместе с ребенком мы выходим на улицу. Ничто сегодня не напоминает о празднике. Улицы серы и покрыты грязным снегом и льдом вперемешку, хмурое небо затянуто облаками, а лица людей – как, впрочем, и всегда – ничего не выражают. Стараясь твердо наступать и равномерно дыша, я иду со своей маленькой спутницей на остановку. Двор практически пуст – бабки сегодня сидят дома и что-нибудь готовят, их мужья рядом, а молодые семьи либо уже разъехались на прогулки, либо сделают это вечером.

            Как, например, Настина семья.

            Чтобы не молчать, но и не задавать дурацкий вопрос «как в школе?» спрашиваю:

            - Как там мама?

            К моему удивлению, девочка не ограничивается словом «нормально».

            - Хорошо все. Только они с папой чего-то неделю назад поругались. Он вообще куда-то уходить хотел.

            - А что ж так?

            - Не знаю, теть Лида, – переходит она на доверительный тон. – Я плакала так, они и успокоились. А вообще папа очень часто называл кого-то вонючим козлом.

            - Да что ты? – искренне поражаюсь я. Оля, Настина мама, как-то говорила мне, что ее муж никогда не ругается при ребенке.

            - Ага, - понуро отвечает Настя. – Сказал, приедет еще раз сюда этот Паша, я ему лицо расквашу.

            При этих словах плечи у девочки расправляются – видимо, ей по вкусу агрессивный отец-герой, защитник домашнего очага. А мне эти слова не нравятся.

            Олька по Паше сохла все детство, странно, что при этом все-таки умудрилась выйти замуж. Потому что стоит только ему приехать, как она перестает обращать внимание на мужа. Вот уже несколько лет так. Но мне все равно не хочется, чтобы из-за этого у Олиного мужа с моим сыном были какие-то проблемы. Он и так редко приезжает, неделю назад вот приехал один без семьи и сказал, что на праздник их не будет. Оля на него поглядывает и звонит на мобильный, когда Паша здесь. Думает, что я старая и ничего не понимаю. Я-то вижу все.

            Хотя в чем-то она права. Я действительно старая.

            Порыв ветра заставляет меня пригнуть голову. Господи, да что ж за весна такая? Холодина, будто январь. В квартире дует изо всех щелей, приходится ходить в нескольких кофтах. На улице гололед, чувствую себя, как лось на замерзшем озере. Скорей бы уже тепло. Так хочется успеть почувствовать теплые майские лучи. Хоть бы успеть…

            Трясу головой, отгоняя тяжелые мысли. Хочешь успеть – береги себя, говорю я себе сердито. А то шляешься, промораживаешь старые кости, да нервы уже ни к черту.

            Жизнь прошла. Я так всегда этого боялась. Все хотят быть молодыми вечно. От этого частенько люди не выдерживают старения. С грустью вспоминаю, как много моих друзей детства и юности умерли до шестидесяти лет. Они не хотели быть старыми. И не стали ими. А я осталась жива.

            Хотя, может быть, и я умерла в тот день, вместе с Ваней. А сейчас в нашей с ним квартире да по этой улице ходит лишь мой труп. Ходит с трудом и лишь по крайней необходимости. Ходит, потому что когда-то биология победила эмоции.

            - А папа нам с мамой подарил по букету роз! – снова оживляется Настя. – Такие красивые!

             Ваня никогда не дарил мне роз. «Что за вульгарщина и скука, эти розы?» - частенько говорил он с привычным скептическим выражением лица. Каждое восьмое марта для меня было новым и особенным. Я не знаю, во сколько он вставал и во сколько поднимал Пашу, но к девяти часам в спальню заходили такие вкусные запахи (при том, что накануне в холодильнике стоял только простенький супчик), что мой желудок будил меня самым яростным образом. Заслышав мои шаги, мои любимые мужчины, свежие и веселые, дарили мне по огромному букету цветов. Никогда эти букеты не были однородными. Всегда – со вкусом подобранные. У Вани было главное правило: мужчина должен быть мужчиной, а значит, самостоятельным, сколько бы лет ему при этом ни было. Поэтому букеты от него и Пашки всегда были разными и оригинальными – сын с малых лет выбирал цветы для мамы сам. У наших друзей любимым развлечением было угадывать, кто какой букет подарил. Мало когда они называли правильный ответ.

            И цветы – ромашки, лилии, гортензии, ирисы, тюльпаны, герберы, хризантемы и многие другие – по две недели пахли в нашем уютном доме. А потом сменялись другими, потому что найти повод для них муж или сын всегда умели.

            - Молодец твой папа – машинально отвечаю я Насте. Она улыбается чему-то своему – видимо, вспоминает, как красиво смотрится ее букет.

            Мы выходим или, скорее, выскальзываем на широкий проспект. Остановка в ста метрах, но и это для меня непросто.

            - Теть Лида, мама говорит, что вы в нашем доме жили еще до того, как она родилась. Это правда? – девочка с некоторым восхищением смотрит на меня. Ей, десятилетней малышке, пока невдомек, как человек может прожить так долго.

            Мы с Ваней получили квартиру далеких тридцать семь лет назад. Тогда ее еще можно было получить, тем более что муж работал главным инженером в одном из цехов нашего машиностроительного завода. Хотя, с его характером он и не мог пасти задних. Это он и передал Паше впоследствии. Пашку я родила поздно, почти через десять лет после получения квартиры. Примерно тогда соседка Мария родила Олю.

Квартира наша всегда была наполнена друзьями. Ваня никогда не боялся домашней работы, частенько помогал мне на кухне, а Паша обожал пылесосить. Так и повелось – все мы были одной крепкой связкой.

Сейчас квартира стала пустой. Паша в другом городе. Ваня…

- Да, - просто отвечаю я Насте. – Давно я в этом доме живу.

Мы, наконец, доходим до остановки. Сердце колотится так, будто сейчас вылезет через горло. Медленно я опускаюсь на скамейку.

- Спасибо тебе, малышка, - благодарю я девочку. – Ты куда сейчас?

- Я бабушку иду поздравлять! А потом меня мама с папой заберут. До свиданья, теть Лида!

- Счастливо, Настенька. Бабушке привет.

А мой внук еще не звонил. И вряд ли позвонит – Паша сказал, что они улетают куда-то за границу на пару дней. Оттуда звонить дорого. Ну да я понимаю. Хотя так безумно скучаю…

Я поднимаю голову вверх и по старой привычке ищу на небе просветы. Всегда, даже в самый ненастный и неприятный день на небе найдется крошечный кусочек голубизны и чистоты. Ну же, ну же… Ну же! Мне это так необходимо сегодня!

Мартовское небо холодно и молчаливо. Только ветер заставляет меня уже в который раз поежиться от холода.

Я очень хорошо помню этот день одиннадцать лет назад. Утром я проснулась не от запахов, а от солнечного луча, ласкающего мою щеку. Помню, что вызвало это во мне дикий восторг, хотя уже тогда мне было пятьдесят семь лет. Но в квартире было пусто. Лишь на кухне я нашла теплый завтрак и записку: «В полдень жду тебя на Набережной. Иван». До сих пор в памяти Ванин статный худощавый силуэт с растрепавшимися от ветра седыми волосами. В тот год он очень стремительно поседел, но это даже ему шло. «А что, - сказал он мне, хитро подмигнув, - тряхнем стариной?» И мы тряхнули на славу. Полдня провели в парке аттракционов, в котором на нашу престарелую парочку смотрели с удивлением, скептицизмом и восторгом одновременно. Затем сходили в кино на слезливую мелодраму. А вечером Паша привел к нам Марину – они тогда только начали встречаться. Ваня балагурил, развлекал всех историями о том, как мы познакомились и как он меня добивался, я, не упуская возможности, на все лады расхваливала сына. Марина, конечно же, стеснялась, но держалась молодцом. Через несколько лет она подарила мне внука Диму.

Тогда вечером Ваня сказал мне: «Знаешь, сегодня я почувствовал себя таким молодым. Жизнь проходит, а так не хочется стареть. Не хочу быть немощным стариком. У нас ведь такой молодой сын, я хочу ему соответствовать». Я, улыбнувшись, прижалась к нему: «Ты всегда будешь для нас лучшим, дурачок».

Через полтора месяца его сбил пьяный лихач.

Продолжая смотреть на небо, я пытаюсь сглотнуть слезы. Будет там наверху хоть один светлый кусочек?

Есть женщины-матери, есть женщины-жены. Я отношусь ко второй категории. Паша, мой любимый и единственный сын, так и не смог заменить мужа. Я никогда не отличалась особой внутренней силой – в этом не было необходимости. Ваня был колонной нашей семьи. С его уходом будто земля ушла из-под ног. Паша был самостоятельным и, хотя тяжело переживал, все-таки оправился и начал строить свою жизнь. Конечно, не без помощи Марины. Когда ему исполнилось двадцать два, они уехали в другой город.

Как же болит сердце… Оно практически не перестает болеть все это время. После гибели Вани я начала набирать вес. Сейчас он перевалил за сотню, постоянно ноют ноги. Мне не хочется смотреть в зеркало – лицо с тройным подбородком и ввалившимися глазами – совсем не то, что поднимает настроение и вызывает гордость, как когда-то чуть полные бедра и ухоженная кожа. Я смотрю на свои руки. Пухлые, с толстыми пальцами. Покрыты пятнами. Неаккуратные ногти. Когда-то эти руки умело перебирали фортепьянные клавиши. Попробуй-ка сейчас, Лида, сыграть хотя бы собачий вальс! Или сесть в «башню падения», как тогда с мужем. Чего уж там – даже просто постоять на ногах хотя бы пять минут для меня проблема.

И сердце, надорванное сердце.

Отчаяние. Снова отчаяние. Стоит мне вспомнить о прошлом, как я понимаю, что будущего у меня нет. Жаль, что Паши нет здесь сейчас. Он даже не представляет, как мне нужен. А Димка – маленький проказник – в свои пять лет уже очень похож на деда…

Сердце схватывает, да так резко, что я не могу дышать. Через две секунды так же резко отпускает и я, делая блаженный выдох, засыпаю прямо на скамейке остановки.

Открыв глаза, с удивлением понимаю, что ничего не болит. Может, это какой-то шок? Кто-то мне говорил, что после подобных «микроприступов» такое бывает.

Сон освежил меня как никогда прежде. Я с любопытством поглядываю на людей, которые, кажется, даже и не заметили моего провала в сон. Смотрю на небо – и о чудо – вижу там голубой просвет. Я радуюсь как ребенок – в этот ненастный и совершенно непраздничный день кусочек голубого мартовского неба – истинный подарок.

Я тихонько потягиваюсь, чтобы никто не заметил и вдруг замечаю, что я на скамейке не одна. Какая-то женщина присела рядом, пока я спала. Вид у нее не очень. Потертое пальто, забрызганные весенней грязью сапоги, старая шапка. Она спит. Глаза у нее при этом сильно ввалились, а руки безвольно развалились по обе стороны ее большого тела. Неприятная особа, но ее даже жаль. Неужели я так же неряшливо выгляжу на улице?

Замечаю, что не только мое внимание привлек ее вид. Молодой парень лет двадцати, сжимая небольшой букет в руке, периодически бросает на нее сосредоточенные взгляды. Как-то даже некрасиво с его стороны – спит себе человек, ну и пусть. Однако зрелище действительно не из приятных – голова у женщины запрокинулась, а рот раскрылся. Мне кажется, что нужно разбудить ее, но я этого не делаю, сама не знаю почему.

Я слышу гул подъехавшего троллейбуса. Парень, так жадно рассматривавший женщину, двигается к нему, однако в последний момент разворачивается и подходит к спящей. Довольно фамильярно он отодвигает ее шерстяной шарф, ставит два пальца ей на артерию и хмурится. Боже, неужели?.. Я замираю. Юноша достает мобильный телефон и набирает номер. Из магазина, возле которого мы находимся, ежась от холода выходит продавщица в желтом переднике и направляется к нам.

- Леночка, привет, – говорит он в телефон, кивая при этом подошедшей продавщице. – Позвони, пожалуйста, в милицию, пускай приезжают на пересечение проспекта Вознесенского и улицы Зеленой. Здесь труп женщины.

Мы с продавщицей вздрагиваем одновременно.

- … да. Да, я домой ехал, заметил, что сидит она как-то странно. Ладно, я их буду ждать здесь.

- Господи, вторая за полгода уже, - сокрушается продавщица. – Осенью вот прямо на этой лавочке мужчина умер. 

Слышится нарастающий звук телефонного звонка. Это мой телефон, мелодия у меня зарезервирована на Пашку.

Пытаюсь достать его, но что-то мешает мне. Я осматриваюсь и замечаю, что меня… просто нет! А парень тем временем бесцеремонно залезает в карман умершей и смотрит на экран мобильного. Я узнаю свой телефон.

Господи.

Мой телефон.

Мое пальто.

Мои толстые руки и желтеющее лицо.

Я отшатываюсь от скамейки, если можно так сказать, потому что вообще не вижу, кто я сейчас. Такое впечатление, что от меня остались только зрение и слух.

Юноша кладет телефон обратно в мой карман.

            - Какой-то Паша, - сообщает он продавщице. - Милиция приедет, разберемся.

            Мой Паша. Сынок. Звонит вместе с Димкой, чтобы меня поздравить.

            Я бросаюсь к карману, но, конечно, ничего не могу взять. Никто не обращает на меня внимания.

            Остатками своей сущности я оглядываюсь вокруг. Рядом начинают собираться люди. Некоторые наоборот брезгливо морщатся и стараются уйти поскорее. Мамы, поняв в чем дело, отводят детишек подальше от злосчастной скамейки. Я вспоминаю, что вышла из дому в одиннадцать утра. Значит, сейчас около полудня.

            Самое удивительное – мне совсем не страшно. Все это как странный, но очень реальный сон. Будто бы я зритель какого-то странного кино и никак не могу на него повлиять. Но влиять не хочется – я не чувствую боли и одиночества. Главное, что наполняет меня – спокойствие и свобода. А еще детское удивление.

            В который раз смотрю на небо. Оно хмурится, но заветный кусочек голубизны еще не затянуло. Я знаю, что если бы у меня было лицо, оно бы сейчас улыбалось.

            Нет, перед глазами не пролетает вся жизнь. И нет никакого тоннеля со светом в конце. Никакие голоса не зовут меня, и души умерших не тянут меня за ноги в преисподнюю. Все так же, как было, но меня здесь нет. Только грузная и некрасивая оболочка сидит на лавочке с опущенной на массивную грудь головой.

Вскоре приезжает милиция, а за ней и скорая. Они быстро составляют документы, опрашивают свидетелей (которых, конечно, не очень много). Даже благодарят парня за смелость – все-таки проверил свои подозрения. Врачи скорой дают валерьянки продавщице. Мое тело кладут вдоль лавки и накрывают лицо марлей. Я слышу, как милиционер ругается с кем-то по мобильному.

- Через сколько? В течение часа? Я понимаю, что у вас еще работа есть, но место людное и вообще. Ладно, она лежит на лавке, лицо под марлей. Под марлей!

Из сказанного я понимаю, что скорая мой труп забирать не будет. Оказывается, для этого есть другие службы. Странно. Еще более странно, что через некоторое время уезжает и скорая, и милиция. Продавщица возвращается в магазинчик. Рядом с моим телом остается только юноша, раздосадовано разглядывающий купленный букет.

Удивительно и то, что то ли из-за праздника, то ли из-за спешки, но никто никому так и не позвонил при осмотре тела. Я вдруг понимаю, что Паше даже неоткуда узнать, что случилось.

Молодой человек явно нервничает. Я знаю, что уже прошло часа полтора. Ветер дует сильно и сдувает марлю с моего лица, обнажая его нехороший оттенок. Рядом ходят дети с открытками, мамы с колясками. Я вижу, что парня это заботит – дети испуганно отшатываются, а мамы скорбно морщатся. Находятся и те, кто думает, что мое тело просто спит. Такие презрительно усмехаются и продолжают свой путь. Наконец, парень резко встает и направляется к подъехавшему транспорту. Мне становится интересно, поэтому двигаюсь за ним.

Через три остановки он выходит из маршрутки и направляется в наше районное отделение скорой помощи. Быстрым уверенным шагом идет в ближайшую регистрацию и застает там двух медсестер, пьющих чай с печеньем.

- Какого черта? – заявляет он с порога.

Медсестры застывают. А я чувствую благодарность ему.

- Да как вы… - приходит в себя одна из них.

- За три остановки до вас лежит труп. Лежит уже несколько часов. Там людное место, ходят дети, сегодня Восьмое марта. Какого черта вы не забираете тело?! – переходит он на крик.

Медсестры изумляются.

- Но это не мы за это отвечаем, - видя, что парня этот ответ не удовлетворил, одна говорит, - сейчас я позвоню, куда надо.

Кладя трубку, она сообщает:

- Сказали, что машина уже выехала.

Парень кивает и выходит.

Когда мы с ним возвращаемся на остановку, мое тело уже грузят в небольшой фургон. Жалею тех, кто это делает, ведь сто килограммов – не шутка. Я не чувствую никакой связи с телом. Будто бы это тяжелая ноша, которую я, наконец, сбросила. У юноши, воевавшего за мой труп, нахмурено лицо и поджаты губы. Веселая мелодия отвлекает его.

- Да, любимая. Все, скоро еду. Да, пришлось подождать, пока ее не заберут. Ага, как раз сейчас. Все, до встречи.

Сегодня мне везет на помощь. Маленькая Настя и этот незнакомый парень дали мне знание того, что мир еще не совсем пропал.

«Мир еще не совсем пропал, если в нем есть остается хоть один небезразличный человек». Так когда-то говорил Ваня. При мысли о муже мне не становится грустно. Скорее настигает ощущение скорой встречи. Наблюдая за тем, как увозят мое тело, я понимаю, что хочу домой.

Возле дома я вижу то, что заставляет сжаться мое уже не существующее сердце. И кажется, будто из несуществующих глаз текут несуществующие слезы.

- Пап, ну где там бабушка?

- Димка, потерпи. Бабушка, наверное, вышла в магазин. Мы же хотели ей сюрприз сделать к Восьмому марта, помнишь? – Паша озабоченно набирает чей-то номер.

При слове «сюрприз» мой внук оживляется и подбегает к маме:

- Конечно, помню! Мам, а тебе нравится букет, который я бабушке выбрал?

- Ты у меня умница, родной, - усмехается Марина, как всегда элегантно одетая. – А букет для меня – вообще шедевр!

- Твой букет – что? – удивляется Дима.

- Самый лучший, значит, - объясняет Марина.

Внук гордо расправляет маленькие плечи.

- Холодно все-таки как, - запахивает плащ Паша. – Где ж там уже весна? И где наша бабушка?

Мне сейчас не холодно. Легкая грусть. И свобода.  

- Алло, мам!.. Э… - лицо Паши меняется. – Да, моя. Что случилось?! – вдруг кричит он в трубку. Марина подбегает к нему.

Я бросаю взгляд на Димку. Он, в предвкушении сюрприза для бабушки, беззаботно скачет по ледяному асфальту и, остановившись и прищурившись, смотрит далеко вверх. Теплый клочок неприветливого мартовского неба выпускает на нас с внуком яркий солнечный луч. Свет обволакивает меня.

В последний момент я знаю точно, что улыбаюсь.