Мастер и три грации.

Рыженькая, моя Аглая, все время смеется! Её невозможно застать неподвижной. Тоненькие ручки хватают все подряд, вертят, ставят на место и снова хватают. Тот пламенный ворох волос, который невозможно описать словами, не успевает метаться за её фигуркой. Она все время болтает, ей не важно, слушаю я или нет, она просто хохочет и о чем-то говорит. Беззаботно, радостно, быстро… Обычно я затыкаю ей рот поцелуем.

Она похожа на расшалившегося ребенка…. Больше всего я люблю моменты, когда она, вконец загоняв меня своей быстротой, неуловимостью и тягучей, дерзкой притягательностью, позволяет, наконец, поймать себя за запястья. Раскрасневшаяся, растрепанная, она глубоко вздыхает и смотрит на меня. В глазах пляшут чертики; буйный, нравный её взгляд заставляет меня истерически метаться в поисках карандаша.… Нет, не карандаша. Я рисую её в цвете: виски, шоколад, шотландский луг – это её глаза. Осенний клен, жадный огонь – её волосы. Персиковая капелька губ и едва заметные веснушки на лебединой шее. О… Я больше не могу, я срываюсь! Снова смех звонким колокольчиком, снова запрокинутая голова, снова любовь: игра, танец, неуловимая, непостижимая легкость. Эта проказница сведет меня с ума!...

Как всегда не вовремя, она отрывается от меня, с удивленным воскликом обнаруживая, что куда-то опаздывает. Переворачивая мою спальню вверх дном, пытается отыскать зеленую туфельку. Я держу обувку в руке и отдаю лишь за поцелуй. Нет, за два… А может, за три?... Девушка толкает меня и ловко отбирает туфлю. Она убегает, спеша и не видя меня позади. Так всегда. Но я-то знаю, что она вернется….

Инна. Она брюнетка. Юбка-карандаш, четкое каре, фарфоровая кожа и одиннадцатисантиметровые шпильки. Профессиональная стерва. Провокаторша: она постоянно вызывает меня сорваться на крик, толкает на ссоры, на склоки.

Уголь. Только уголь. Её холодную страсть, утонченную провокацию, эту изощренную пытку её глубоким с хрипотцой голосом, сухим запахом её тонких сигарет, желанием того, чтобы эта сучка захлебывалась стоном под твоими ладонями, все это можно передать лишь черной прерывистой линией угля. После рисования пальцы становятся грязными, как душа и мысли – после неё.

Она с холодной насмешкой смотрит на меня, застегивая черное кружево на груди. Я ненавижу её в эти моменты. Спокойно, словно издеваясь, не признавая того пьяного, обнаженного часа, она натягивает чулки, надевает юбку, блузу. Она не стоит подолгу перед зеркалом, потому что знает: она безупречна. И ножка. Изящная, точеная словно, ножка. Инна застегивает туфельку на щиколотке. В голове совсем не к месту всплывают недавние воспоминания. Я горю, тело пронизывают ощущения, схожие с теми, что я испытывал,  когда эта ножка в черном чулке обвивала меня за пояс.

Она замечает, как я нервно сглатываю, и криво улыбается. В её глазах мелькает что-то, смешанное с презрением. Что-то… «Да не нужна мне твоя жалость!» - хочется крикнуть ей в лицо, но я лишь затягиваюсь сигаретой, пряча за этим готовый ощериться рот.

Она уходит. Не обернувшись, даже не кивнув на прощание. И каждый раз в душе зарождается страх: вдруг не вернется? Вдруг я в последний раз слышу стук этих дорогих каблуков по бетону лестничной клетки? Но она возвращается. Сам не знаю почему, но возвращается.

А ещё есть Мила и её глубокий взгляд. Серо-голубые, бездонные, как северное небо, светлые, теплые, чистые глаза. Она простым и до того полюбившимся жестом убирает прядку светлых волос за ухо, разворачивает шоколадку…. Так уютно и привычно лежать головой у неё на  коленях, знать, что сейчас мягкая рука опустит тебе в рот кусочек молочно-йогуртового шоколада, погладит по щеке,  которую «ты, забывашка, опять забыл побрить», запутает свои пальчики в твоих волосах…..

Мила не имеет идеальной фигуры, она немного полненькая, но ровно настолько, чтобы быть упоительно женственной. В кольце её рук спокойно и светло, она – жизнь, она – солнце. Умиротворение, покой и тихое счастье. Все заботы и проблемы словно растворяются в воздухе, стоит её переступить мой порог.

И еще, она умеет слушать. Только с ней я могу говорить часами, ей я изливаю душу, а она сидит в кресле, поджав ноги, пряча подбородок в вороте теплого свитера, и внимательно слушает. Иногда мягко улыбается, иногда хмурит брови. Честно говоря, на последнее спокойно смотреть не могу. Сердце сразу кровью обливается. Как-то приснился сон, что с ней что-то случилось… Черт, позвонил ей посреди ночи, долго уверялся, что все в порядке. Понял, что не переживу, если с ней вдруг действительно с ней что-нибудь произойдет. Она же… Она.… Не укладывается у меня в голове, как такое хрупкое, наивное, доброе и нежное создание может вдруг в меня, в мужчину, влить столько силы, стойкости и мужества. Её я обычно рисую акварелью пастельных тонов. Мягкие размытые линии, всегда светлые и чувственные. Она любит ласку, а я в эти моменты люблю её, нежную, трепетную, отзывающуюся на каждое прикосновение…

Я обычно подолгу не выпускаю её из объятий, но все же наступает момент, когда она отстраняется, мягко целует меня в плечо и начинает одеваться.

Она уходит, оставляя мне шоколадку, уверенность в завтрашнем дне и свой ванильный запах на подушке. Она вернется. Иначе никак.

Только не говорите мне о выборе. Здесь его нет. И это не потому, что я такой эгоист, его здесь просто НЕТ. Мне нужна каждая из них, нужна, как воздух. Выбрав одну, я буду вынужден похоронить две трети себя на ветхом кладбище разрушенных судеб.

А где вы видели человека, живого лишь на треть?!