Наказание Степень критики: Как всегда принимаю любую критику благосклонно.
Короткое описание: Наверное, я очень часто задумывался что же нас ждёт за чертой смерти. Вот и результат...
Я стою на вершине хрустальной пирамиды. Холодно. Но это не тот холод, который испытывает тело при падении температуры. Тут иное. Собственно говоря, у меня даже нет тела, чтобы чувствовать холод. Да и хрустальная пирамида – это всего лишь образ собранной воедино энергии. Но я не могу назвать это иначе, потому что ещё не получил прощения. Арбитры медлили. Они тщательно раз за разом просматривали моё "наказание" и неспешно делали только им одним известные выводы. Вот они опять заглянули в меня... ... - Любимая! Ненаглядная моя, - я покрывал шею Элен страстными поцелуями. К слову, у неё была тонкая изящная шея. Про такую с завистью говорят "лебединая". Её тело источало аромат дорогих французских духов, упругие груди упирались в меня, и желанию моему не было предела. - Весь мир ничто в сравнение с твоей красотой, Элен! Твоя улыбка способна затмить само солнце! Ты покорила моё сердце, - девушка немного отстранилась и посмотрела мне в глаза. Шикарный взгляд. Взгляд победительницы, - выходи за меня, Элен. Я тебя люблю. Ответом мне был долгий поцелуй, а за ним была ночь полная любви и плотских утех. Жаркая, страстная, но такая короткая. Она отдавала всю себя без остатка, даже не подозревая, что утром кони королевской почты унесут меня на юг Франции. Там меня будет ждать аббат Жан Пьер Батист, вместе с которым мы отправимся в Испанию, чтобы присоединиться к смельчаку Колумбу в его путешествии. Ложь ради одной единственной ночи. Да, мне приходилось лгать, и я лгал, потому что это было моё "наказание"... ... Арбитры застыли в немом ожидании. Чего они хотят от меня? Какой ответ дадут? Мне страшно. Но тут страх совершенно иной, не тот, который чувствуешь, когда на шее затягивается петля или над головой блещет лезвие топора. Тут всё не так. Собственно говоря, мне нечего бояться, потому что у меня нет ни желаний, ни потребностей, ни эмоций. Но я не могу назвать это иначе, потому что ещё не получил прощения. И снова они медлят. Я чувствую, как они прикасаются ко мне в поисках ответа. Раз за разом вытягивают из меня память о "наказании"... ... - На колени, Кардиконе! Вот и настал конец твоей жалкой и никчёмной жизни! - мой соперник, молодой барон Луи де Парсон. Я боялся его. Три раза мне удавалось уйти от дуэли на мечах с этим дьяволом во плоти. Черти! Он мастерски владел своим клинком, и мне не хотелось лишний раз в этом убеждаться. Увы, от четвёртой дуэли я не ушёл. - Сейчас ты умрёшь! - Пощади! Проси, что хочешь! - я стоял на коленях, а его меч был так близко к моему горлу, что кожа ясно чувствовала холод металла, но удара не последовало. - Я сломаю прелюдно свой меч и расцелую ваши ботфорты, господин! Я голым пробегусь по городской площади, только прошу, ПОЩАДЫ! Я раскаиваюсь! Дурак. Он отвёл клинок и надулся, словно индюк. Ещё бы - ему было лестно видеть своего врага униженным. Врага, куда более знатного, чем он сам. Не спорю, сейчас барон имел на это полное право. Хорошо, пусть порадуется. - Ха! Ты теперь в моей власти. Но так как ты дворянин, я не потребую от тебя всякого свинства. Поклянись девой Марией, что никогда больше не перейдёшь мне дорогу, - как же хорошо он играл в благородство. Мне даже стало жаль его. - Клянусь пресвятой девой Марией, мой господин! Клянусь! - я припал к его ногам и сделал вид, будто собираюсь их расцеловать. - Но-но! Я же предупредил - не нужно этого. Как!? Хрррр... Граф не знал, что в своём правом сапоге я всегда ношу кинжал. Небольшой, но в опытных руках не менее смертоносный, чем булава или меч. Предательство. Да, мне приходилось не раз идти на самую низкую подлость: убивать в спину и резать глотки по ночам, травить ядом и подставлять под удар своих соратников. Но я никогда не чувствовал вины, потому что это было моё "наказание"... ... Они что-то искали. Тщательно пересматривали мою память и искали. И от того, что я не знал причины их поиска - мне было любопытно. Но тут любопытство совершенно не такое, какое испытываешь, когда ищешь ответы на вопросы о сотворении мира или когда впервые в жизни сталкиваешься с предметом ранее тебе неизвестным. Помню, мне было страшно любопытно впервые увидеть голую девушку. Но тут всё иное. Собственно говоря, это любопытство невозможно удовлетворить, потому что Арбитры всегда молчат. Я жду прощения. Но и сейчас они лишь вновь с головой окунают меня в прошлое... ... Море. Ласковое тёплое море у берегов неизвестного континента. Балбес Колумб думает, что это всё-таки мало кому известная часть Индии, но я-то был там и вижу значительную разницу. Впрочем, мне абсолютно на это наплевать, потому что в первую очередь меня интересует золото. Мы с Жаном Пьером стоим на берегу в нескольких десятках метров от основного лагеря. Там сейчас дикая суета: полным ходом идёт обустройство временных укреплений, тащат из леса дрова и диковинные фрукты, кто-то даже пошёл на охоту. Мы специально встали в сторонке, чтобы не привлекать излишнего внимания. Перед нами связанным лежит один из местных аборигенов. Коричневый, как будто его искупали в патоке, а потом высушили. Он злобно озирается по сторонам и скалит свои белые зубы. Пусть скалит. Вот сейчас пламя в металлической жаровне немного поутихнет, тогда и начнём. - Кажется, клещи уже готовы, Рене, - мой друг Жан Пьер аккуратно заглядывает в жаровню. - Да, точно. Уже белые, как первый снег. - Сейчас, подожди секундочку. Не торопись, - я сел рядом с аборигеном и сунул ему под нос золотую монету, - золото. Он промолчал. Пришлось как следует ударить его по лицу: - Золото, - я был настойчив. Он что-то пролепетал на своём наречии. Я сунул ему монету ещё раз и повторил за ним. Он согласно закивал. - Хорошо, - я улыбнулся ему. - Жан Пьер, ты запомнил это вычурное слово? - Да. Чего уж тут сложного? - аббат осенил себя крестным знамением. - С божьей помощью приступим, значит? - Давай, - я протянул руку и принял от Жана раскалённые до бела клещи. Жар от них ощущался даже сквозь плотную материю на рукоятке. - Золото, тварь! Где ваше золото?! - Аааааааа!!! Аааааа!!! Не спорю, это было противно и нецивилизованно. Мы увечили, жгли, убивали ради жёлтых кусков металла. Мы рычали как звери, и слюна летела с наших губ на землю. Запах палёного мяса настолько впитался в нашу одежду, что люди обходили нас стороной. Изуверство. Да, я любил смотреть на их мучения и никогда не останавливался, пока не добивался желаемого результата. Но я никогда не задумывался о том, что цену человеческой жизни невозможно измерить блестящими кругляшками, потому что это было моё "наказание"... ... - Я почувствовал какое-то движение, но не такое, которое ощущаешь телом, когда дует лёгкий ветер или под ногами качается палуба корабля. Тут по-другому. Собственно говоря, тут нечему двигаться, но я всё равно что-то почувствовал. Ощутил каждой частичкой своего бытия. Мне так хотелось, чтобы это оказалось прощением, но это было не оно. Арбитры ещё не приняли своего решения. Я ждал дальше... ... - Священника! Господин требует священника! - белобрысый мальчишка, худой и в затёртом сюртуке, выбежал из моей спальни. Я умирал. И никого, кроме этого самого замызганного мальчугана да старой кухарки не было рядом со мной. Кашель заставил меня схватиться за горло, на губах тут же посоловело. За свою долгую жизнь я объездил много стран, покорил сердца десятков женщин, собрал толпу соратников и армию завистников, заработал громадное состояние, но кое-что, кажется, упустил. Самую малость, о которой вспомнил только сейчас. Каким же я был глупцом! Поэтому и умирал в одиночестве. - Жан Пьер...Жан Пьер... - что это сорвалось с моих губ? Имя? Или это уже предсмертный бред? А ведь, наверное, он один только и был мне близок. Ему и только ему я мог довериться. Старый друг, которого я безжалостно предал. - Господин, священник прибыл. Велите пустить? - парнишка высунул свою испуганную мордашку из-за двери. Глазки его блестели от радости. Да, наверное, он хотел моей смерти. - Конечно, грязная мышь. И пшёл отсюда! - если бы у меня были силы, я бы запустил в парня светильником, как бывало делал раньше. Однажды я разбил ему голову. Прислугу как ветром сдуло. - Входите, святой отец. Я ...кхе...кхе...ждал вас. Новый приступ кашля скрутил болью всё тело. В глазах потемнело. В это время из-за дверей показался и сам священник. Он осторожно вошёл в комнату и остановился. Я смутно видел, как он озирается по сторонам, как движутся из стороны в сторону складки его капюшона. Наверное, он искал стул, а его нигде не было. Только сейчас я понял, что дикая жадность загнала меня жить в халупу, в комнату на втором этаже обветшалого дома, где даже стульев нет. - Я рас...распо...ряжусь, - я попытался позвать слугу, но из груди вылетел только жалкий всхлип. - Не нужно, граф. Я присяду на кровать рядом с вами, - только теперь мне удалось хоть немного рассмотреть его. Когда-то тучное и дородное тело теперь обвисшее складками, сморщенные руки покрытые мелкими шрамами, седая борода спадающая на грудь. Капюшон мешал мне увидеть больше. - Как много лет прошло, не так ли, мой дорогой Рене? И вот теперь он откинул серую материю со своего лица. Мне всё стало ясно. - Жан Пьер...Дру..Дружищеее... Он не сказал больше ни слова, мой лучший друг. Обнял меня своими крепкими как и прежде руками, и я почувствовал как изменяется вокруг мир: как исчезает серая и унылая лачуга, в которой мне суждено было медленно гнить, как наливаются силой руки и ноги, как молодеет кожа и сердце начинает колотится быстрей. Мы снова были молоды и полны энергии. Синее небо было над нашими головами, и солнце снова освещало нам дорогу. Я понял. Я наконец-то понял, ЧТО в моей жизни было потеряно, ЧТО привело к этим чудным превращениям. Друг. Да, наверное, я умел ценить людей и любить их. Глубоко в душе я был человеком, потому что моё "наказание" и было моей жизнью... ... Резкая боль пронзила тело, и дикий крик вырвался из моих лёгких. Лёгких? Я попробовал открыть глаза, но не смог. Вокруг были голоса. Женщина плакала, но как-то совсем тихо, с облегчением. А потом грубый мужской голос произнёс: - Посмотри, какой малыш, дорогая! Наш малыш! Мне холодно. И это уже снова тот обыденный привычный холод, который пробирает до... Я снова закричал. Я кричал, кричал и кричал, потому что не мог вспомнить слово. А потом я кричал уже просто так. И только одна мысль ещё не покинула моего сознания. Получил ли я прощение? Наверное, нет. Но Арбитры ведь всегда молчат...
спасибо за неплохое замечание про гильотину) заменю на топор палача)
нельзя начинать с многоточия?почему? это длящийся процесс и начало рассказа, не его начало. по идее жизнь это и есть наказание. прощение- это что-то иное, так считает герой. свои прошлые жизни он помнит только после смерти.с началом новой жизни он всё забывает. но может он ошибается?может быть прощение и есть жизнь? кто знает, ведь арбитры всегда молчат...
Здравствуйте, автор! Разве можно начинать рассказ с многоточия? чтобы присоединиться к смельчаку Колумбу / над головой блещет лезвие гильотины - Колумб открыл Америку значительно раньше изобретения гильотины, если ваш герой хотел к нему присоединиться, то он не мог знать про гильотину. Когда-то тучное и дородное тело - а какое оно сейчас? малышь - малыш Где-то подобное я уже читала. Но то, что ждет нас после смерти - тайна покрытая мраком. На счет прощения я не поняла: жизнь уже предопределена? Если прошлая жизнь была наказанием? Арбитры сегодня медлили. - Его душа все время переселяется, а он помнит?
0
