- Молчишь? Знаешь, раньше ты умолкала только лишь когда обижалась…Ну да ладно. Внезапно комната наполнилась заливистым смехом, молодым и задорным. Смеялся мужчина, уже отнюдь не молодой, но на его лице еще можно было различить те самые признаки молодости, даже юности. Казалось, не старость отпечаталась на молодом лице, а, наоборот, - молодость проложила себе путь сквозь усеянное меридианами морщинок старческое лицо. В его глазах горел крошечный огонёк. Хитрые с долей лукавства глаза выдавали в старом мужчине человека непростого. Да и разве это просто – прожить жизнь военного офицера, до самой пенсии кочевавшего из одного закрытого города страны в другой. - Вспомнил, вспомнил историю, - не унимался он, так и заливаясь заразительным смехом. – Помнишь, как ты обиделась тогда, когда мы не пошли в кино? Когда же это было…Ох, лет уж пятьдесят, наверное, прошло. А, кажется, что будто только вчера ты меня за это отколошматила. И офицер скользнул взглядом по лицу своей милой жены, женщины тоже уже немолодой. Узнать точный возраст женщины можно, лишь украв у неё паспорт – сама она вам ничего не скажет. Но распознать её нрав, характер и даже привычки можно всегда. С годами это становится куда проще. Морщинки, наши несменные спутники, наши предатели, ненавистные, но всегда справедливые немые глашатаи с радостью об этом расскажут.
Взгляд влюблённого мужчины можно сравнить с бездонным колодцем, глядишь, глядишь в него, а всё дна не достанешь. И дух захватывает, как глубоко он готов впустить в свою душу любимую женщину. Также и сейчас офицер глядел на свою жену, свою Лизоньку, взглядом, до краёв полным трепетной нежности. Казалось, он и не замечал, как сильно её молодое доброе лицо затянуто морщинами, как потемнела её кожа и окропилась забавными старческими пятнами. Веснушки, он вдруг вспомнил, что всегда по весне у неё у самой первой появлялись на лице веснушки, усыпая донельзя смешной маленький носик и розовые щёки. Она всегда его морщила, когда вредничала или дразнила Мишку, носившего уже тогда, когда они повстречались, серьёзную военную форму. Теперь об этом напоминают лишь небольшие, но глубокие складочки на носу. Это природа неплохо придумала – забирая к концу жизни память, оставлять на лицах людей небольшие напоминания о прошлом.
- Лизонька, родная, я ведь тогда на задании был, секретном между прочим. А тебе ведь сказал, что просто забыл…или нет..Нет, сказал, что Федька попросил его к девчонке свозить. Ой, шуму от тебя было! Федька, Федька, какой парень был, а! Девчонки его любили, сами на него вешались. А я не завидовал ни капли, не думай! И снова хитрые глаза Михаила Степановича скользнули в сторону Лизоньки, только теперь в них было что-то ещё кроме нежности, что-то едва уловимое, то ли это гордость была, то ли надменность. Но он весь как-то выпрямился, немного даже проскрипев старой больной спиной, в буквальном смысле этого слова. - Ты у меня самая красивая, слышишь. Не веришь? – и он уткнулся своей горячей сухой щекой в нарумяненную щёку Лизы, шепнув едва слышно, слышно на тех частотах, которые различают только двое влюблённых: - Самая-самая, кукушонок…
Кукушонком Лизу прозвали ещё когда ей было двадцать четыре года. Тогда как-то раз она отправилась на базар в своём родном городе. В этот день дома ожидалось застолье – сынишке Димке исполнялось четыре годика – и надо было купить овощей и фруктов к столу. Конечно, выбор в то время был совсем невелик: яблоки да апельсины, бананы раскупались очень быстро, а о какой-либо экзотике можно было и вовсе не думать. В тот день дома днём никого не было. Мишка был на работе, а лизины родители – на свёкле, их тогда нередко посылали тяпать свеклу, так сказать, сполна отдавать дань родному государству. Сына Димку оставить было не с кем, поэтому прыткий мальчишка уже сутра подозревал, что отправится с мамой на базар. Быстро семеня своими маленькими ножками, он с важным видом делового человека выбирал продукты на стол. Его так научил дед – даже к самому что ни наесть женскому делу подходить сугубо по-мужски, это значит быстро и чётко по плану. И вот в третьем ряду где-то между саратовской картошкой и волгоградской капустой Лиза заметила, что уже давно не чувствует маленькую ручонку Димки в своей руке. А народу было так, что не протолкнуться, все нарочито проталкивались друг между другом, сосредоточенно вперяясь в товар на прилавках, где уж тут заметить малыша, отбившегося от маминой юбки. Лизонька так и замерла на месте, лёгкий холодок словно сковал позвоночник, и мурашки пробежали по всему её телу. Мгновенье спустя она уже расталкивала праздную толпу, негодуя от обиды за свою собственную рассеянность. От волнения у неё стало перехватывать дыхание. Но тут она увидела, что впереди шагах в пяти стоит пожилой мужчина и держит за руку её Димку. Отпустило. Оказалось, тот уже успел подружиться с Петром Николаевичем и даже рассказать ему о своём кораблике, который он смастерил сам. Папу Мишу он упоминать, конечно же, не стал. Всё-таки слава вещь такая – пополам не делится. - Кукушка ты, Лизка, - отрезала мать, едва дослушав историю Лизоньки и Димки. Мать всегда была для дочери самым главным авторитетом, наверно, поэтому она вся разом как-то съёжилась и закраснелась, грустно потупив взор. Строгий голос матери действовал на неё всегда одинаково, одинаково обличительно. Но мать, Зинаида Павловна, просто-напросто устала и совсем не хотела обижать ранимую дочь. Полдня они с мужем вкалывали на свёкле, горбатя и без того немолодые спины. Как всегда ситуацию спас отец. Он умел разрядить обстановку. Живя меж двух огней – жены и дочери – и не такому научишься: - Ну...доченька, теперь я так и буду тебя называть – мой кукушонок. Но не потому, что у тебя нос крючком и хохолок на макушке, - подмигнул он зятю, и все дружно захохотали. Так и прижилось в семье это смешное прозвище.
В комнате, где остались двое, света почти не было. Окна выходили прямо на восток, поэтому в это время суток сюда просачивался лишь один-единственный лучик. Когда-то Димка прозвал его Айнцем, он тогда в школе только начал изучать немецкий и умел считать только до трёх: айнц, цвайн, трай… - Димка мне тут признался, что это вы вместе придумали имя нашему лучику. – Михаил Степанович прищурился, словно об этой тайне он подозревал всю жизнь. – Даже не знал, что маленькие дети бывают тщеславными. – похоже это рассмешило его больше всего, и он тут же вспомнил лицо трёхлетнего Димки, когда тот гордо задрав голову, вышел из туалета, где впервые сделал сам свои пипирные дела. Михаил Степанович всегда вспоминал этот эпизод, когда хотел посмеяться или рассмешить Лизу. Сегодня он не стал рассказывать жене эту историю.
На свете бывают такие мужчины, которые готовы на всё ради своей женщины. Они не жалеют себя, отдаются полностью хрупким рукам возлюбленной, вверяя свою судьбу судьбе любимой женщины. Но ничего в мире не происходит просто так. Наш мир подчинён железному закону причины и следствия. Мужчина любит только тогда, когда сам он любим и желанен. Стоит ли говорить, что Мишка и Лизонька как раз и были такими счастливцами. Они любили друг друга без памяти, засыпая с мыслью о том, как бы скорее проснуться и увидеться вновь. Даже тогда, когда уже были женаты и спали в одной постели. Мишка никогда ничего не жалел для Лизы. Всегда покупал ей дорогие подарки, а когда не было денег, не скупился на нежные слова и жадные мужские объятья. Однажды он купил Лизоньке туалетный столик для. Правда, он никогда не понимал, зачем одной маленькой девушке столько разных причиндалов, что для них нужен аж целый столю. Но какова же была радость Лизы, когда заслышав мишкины шаги ещё с порога, она ринулась встречать любимого и увидела этот внушительных размеров подарок. Обливающее потом лицо Мишки было в мгновенье всё расцеловано и попримято от объятий. Уже вечером Лизонька сидела за своим новым шикарным столиком, украшенным изразцами, и причёсывала длинные русые волосы. Мишка потом ещё долго подтрунивал над мадам Лизон, так чинно рассевшейся на деревянном детском стульчике сына и как ни в чём не бывало любовавшейся собой в зеркале с резной рамкой и позолотой.
- Куда ты, Айнц? – внимание Михаила Степановича привлёк яркий луч, скользнувший к столику Лизы, в его голосе впервые за весь разговор послышались грустные нотки. Он неспеша поднялся из любимого старого кресла и подошёл к туалетному столику. Приподняв подёрнутые сединой брови, он в очередной раз поразился количеству баночек-скляночек, тюбиков и пузырьков. Затем взял со столика расчёску и поднёс к голове. Привычное движение руки. Но на мгновенье вдруг замер и, тяжело как-то выдохнув, провёл рукой по седым волосам. Сквозь них уже давно была видна красноватая кожа. «Ещё чуть-чуть и снова как коленка, хоть в армию иди». - подумал Михаил Степанович. Кажется, эта мысль его немало приободрила, и весь приосанившись, он начал бодро зачёсывать волосы на бок. - Лиза, а помнишь ты как-то раз мне пообещала, что… Но не успел он договорить, как в дверях показалась светлая детская головка. Катюшка как-то не по-детски серьёзными глазами взглянула на деда и закусила нижнюю губу, да так сильно, что та побелела. - Дедушка, пора…
...На улице совсем не было солнца. Странно, подумал Михаил Степанович, а откуда тогда взялся наш Айнц. Тяжёлое свинцовое небо буквально давило своей мощью и, казалось, что от него не скрыться, не убежать никуда – небо до краёв было затянуто чёрными тучами. «Сколько народу. Откуда они все…» - задумался старик. Люди с невесёлыми лицами стояли в стороне кто по двое, а кто по трое и лишь изредка переговаривались. «Ах, да, это же я их позвал. И почему мы не в Китае, белый цвет хотя бы облагораживает, а вот чёрный только портит молодые красивые лица…» На пороге затопали. Михаил Степанович обернулся и увидел, как четверо, среди них был их Димка, выносят Лизоньку. Сердце старика замерло. «Как же Димка похож на мать!» - Лиз, а помнишь, ты как-то раз пообещала мне, - старый офицер запнулся в своих мыслях и к горлу подкатил комок, а на глазах заблестели предательские слёзы... – ты пообещала не уходить раньше меня…Тут уже старик больше не мог сдерживать рыдания, и они эхом прокатились по двору. Вдруг где-то вдалеке отозвалась кукушка, и подняв бледно-серые глаза к небу, Мишка расплылся в грустной улыбке.
0
