Нить времени соединяет память, как ворох исписанных листов бумаги, собранных аккуратной рукой и подшитых в единую тетрадь. Листая эту тетрадь из воспоминаний, невольно задерживаюсь на некоторых страницах. Вижу людей, разных и очень разных.  Внимательно разглядываю написанные рукой судьбы, строчки. Вот страничка где я был счастлив. Счастлив необыкновенным, солнечным, полным до самых краев души счастливым светом. И душа на этой странице поет, дышится полной грудью, глаза хотят всё видеть, ум стремиться всё знать, понимать, весь я полон жизни и желаний. Но вот переворачиваю страницу, и вижу другое:вижу ненастные дни, вижу страх, вижу сомнения, вижу утраты. Имею ли я право не читать эти страницы? Бегло стыдливо пролистывать их, останавливаясь лишь на светлых, счастливых листах? Нет! И я начинаю вспоминать тяжелые, мучительно-болезненные страницы жизни. Зачем я это делаю? Зачем ворошу без видимой причины, лишь собственной волей, эту толстую тетрадь памяти? Что я ищу? Что хочу найти и быть может исправить, переписать, попытаться по новому пережить?

Надо вспоминать! Вспоминать хорошее и плохое, стараясь не прятать былое за надуманное. Вспоминать не спеша, перелистывать страницы одну за другой, тщательно. Нельзя больше откладывать то, что обещал самому себе, и другим, необходимость чего, временами подвергал сомнению – рассказать! Иначе не будет покоя− уже осень, осень жизни.

Желтые листья, влекомые ветром, отправляются в свой единственный, первый и последний, осенний полет. Осень для меня, как и наверное для многих, особая пора. Рядом с домом засохло, увяло большое дерево, не пережило длительную жару, выдавшуюся этим летом. А вот тот, стоящий поодаль клен, еще более раскинул свои ветви. За осенью придет зима, быть может суровая, для кого-то последняя.

Чем было отшумевшее лето? Цвели цветы, грело солнце, шумел летний дождь, похожий на шумливого, озорного, жизнерадостного юнца, иногда напористого, иногда нежного, говоря цветам и листьям – Живите! Пейте! Тянитесь к небу, радуйтесь!

Осенний дождь, похож на усталого, пожилого, высокого, худого и сутулого мужчину, бредущего, в промокшем насквозь, коричневом плаще и темной широкополой шляпе - в никуда, по осенней слякоти. Глядя только себе под ноги, он сутулится, будто чувствует за собой вину, осознавая свою теперешнюю ненужность, глядя на лежащие под ногами мертвые листья, ругаемый прохожими и дворниками.

Но вот, сквозь промокшее, осеннее рваное небо, пробился светлый солнечный лучик, посмотрел в грязные лужи, улыбнулся желто-красным листьям, и убежал в даль. Природа затихла, затаилась. Успокоилась, смирилась − скоро морозы.

Года я отсчитываю по осени - от осени до осени. Как будто именно осенью нужно проводить черту между тем, что было и тем, что будет (или не будет).Последний прошедший год, был ничем особо ни примечательным. И это, уже само по себе редкое событие.

И я вспомнил другой год и другую осень.

Много лет назад, хмурым осенним утром, тяжело ворочая ногами в непролазной осенней распутице, по деревенской улице, неся на спине тяжелый рюкзак, опираясь на березовую палку, плелся бородатый старик. Он не был похож ни на охотника, ни на рыбака. Из-за заборов на него с любопытством поглядывали случайные местные, гадая к кому это он, кто он? Долго смотрели в след. Женщина перешла через дорогу чтобы спросить соседку, быть может она знает: Чей это старик? Глядя в след удаляющейся фигуре, женщины решили, что скорее всего он родственник «тех, городских, что недавно купили дом, под дачу», на самой окраине села.

Так оно и было. Старик дошел до самого окончания улицы и подошел к крайнему, на вид еще крепкому, но сиротливо неухоженному дому. Остановился. Держась за забор, внимательно посмотрел через калитку, затем поднял глаза на дом и как бы наконец окончательно убедившись что дошел, опустился на скамью у забора. Прислонив рюкзак к калитке, что-то приговаривая закрыл глаза и казалось задремал. Из дома поодаль, к нему заспешил подросток-мальчишка, разглядеть пришлого, спросить кто он, как его звать. Но подойдя поближе услышал как старик сердито заворчал, не открывая глаз, сквозь дремоту, сначала тихо, потом срываясь на крик, и стуча палкой по земле: «Вороны летят, кружат, кушать хотят! Пошли! Шли прочь!». Мальчик испугано шарахнулся и отойдя от старика, встал поодаль.

Вечером того же дня, в дом на окраине, к старику зашла соседка, попыталась что-нибудь узнать о новом жильце, предложить помощь. Старик был явно «не в себе» - говорить он с ней не хотел. Бурча себе под нос несвязные слова он все время поворачивался к женщине спиной. Удалось только узнать, что имя его Иван, и что его брат купил этот дом для него.

Осенние дни на селе полны забот, незаметно пролетел месяц. Слух о новом жильце Иване, слабоумном старике, сосланным «сюда» своим братом, быстро разошелся по деревне. Говорили, что наверняка неспроста сослали умалишенного старика «от себя, подальше». Осуждали родственников, что не определили в психбольницу, что ни разу за месяц никто не приехал, не навестил…

Всякие попытки соседей разговорить старика наталкивались на его злобную ругань, несвязные злые выкрики. Интерес к старику вскоре после этого угас. Соседи старались его больше не беспокоить, ждали, когда он сам к ним придет. Лишь иногда, издали, наблюдали как он ходит по двору размахивая своей березовой палкой и громко разговаривает со своим невидимым собеседником. Родители предупредили своих детей, чтобы те не подходили к дому Ивана, не дразнили дурака.

− А то даст, палкой в лоб! И зашибет! Он же дурак… − говорили они.

Не разговорчивый, злой, он ни у кого ничего не просил, никогда ни с кем не здоровался. Свет в доме не зажигал. Печь не затапливал. Вскоре электрики, за неуплату, отрезали от дома электрические провода.

В октябре пришли первые морозы, в ноябре они стали увереннее, и уже не хотели отпускать. Подступила зима. Запорошил снег, закурились по утрам своими трубами деревенские избы. И лишь один дом, на окраине села, так и не встретил зиму огнем печи. В конце ноября снег на печной трубе превратился в шапку, а на дворе «ни полена дров». Сосед, глядя на такое безобразие, решил привезти Ивану дров, чтобы старик насмерть не замерз «Живой человек ведь…». Однако, едва он зашел в калитку, как тут же, из дверей дома (будто караулил за дверью), быстро шаркая по крыльцу стоптанными сапогами, выскочил Иван-дурак, и на все уговоры, гневно размахивая своей палкой, стал кричать: «Ни надо мне… ваших! Шли прочь! Вороны!».

В декабре, деревенские жители стали гадать: сколько протянет старик так, - без тепла в доме, когда околеет? Дошли местные жители до участкового, попросили наказать родственников старика за такое безобразие. Участковый пообещал разобраться.

В декабре Ванька-дурак из дому не выходил, от этого некоторые решили что он «Всё!  Околел!». Но едва они осмелились войти в дом, как натолкнулись на истошный крик старика, да так и шарахнулись перепуганные на улицу. После этого решили более к нему в дом не заходить, и до весны не интересоваться. Если и околеет, - решили соседи, то невелика печаль, - до весны целехонький пролежит. Может его брат ранее приедет да схоронит, а нет, весной участкового придется вызывать. Деревенские дети стали бояться и обходить этот дом на окраине, рассказывая друг-другу как в нем «живет, замерзший насмерть старик».

 В январе, перед самым рождеством, вечером, соседи увидели Ивана-дурака идущим на колодец за водой. Люди от него шарахались, как если бы увидели восставшего из могилы. От него исходило нестерпимое зловоние. Иван-дурак набрал ведро воды и молча удалился в свой дом. Больше его не видели до февраля. В феврале его увидели дети, заигравшиеся на улице до позднего. Они прибежали к родителям, наперебой крича что только что, видели как «замерзший Иван-дурак» на колодец шёл. Родители им не верили, и выходили посмотреть.

В марте запахло весной, однажды утром, Иван-дурак выполз из дому. Соседи быстро оповещали друг друга:  «Иван-дурак жив! Смотри, вон он! На скамейке перед домом сидит!».

Все три долгих зимних месяца он почти не выходил из дому. Иногда видели, как он набирал из колодца ведро воды. За всю зиму он ни разу не затопил печь. Электричества в доме не было. Оставалось загадкой - как он смог пережить лютые морозы.

- Ясно как! - говорили деревенские мужики промеж собой,- Под домом землянку вырыл, да в ней и залег как медведь. Так говорили, однако понимая, что никакая землянка и никакая шуба не спасет человека в зимние морозы без тепла печи.

Однако Иван, неведомым образом, пережил зиму, и весной, худой и страшный, с ввалившимися глазами, похожий на мертвеца, выполз на скамейку, что у дома.

Весна в деревне – суетное время, только успевай оборачиваться. Соседка попыталась уговорить Ивана посадить ему в огороде что-нибудь из овощей. Даже пришла с лопатой и попыталась вскопать гряду, Дурак прогнал ее прочь.

Незаметно наступило лето, Ивана часто видели то у колодца набирающим воду, то у дома, сидящим на скамейке. Появились ранние овощи, и соседка стала подкладывать Ивану к самой калитке, то редис, то морковь. Днем овощи оставались лежать неприкосновенными, однако по ночам Иван стал их забирать. Оставляемые ему вместе с овощами молоко и куриные яйца, он не брал.

- Ну и то хорошо, - говорили про меж собой сельчане, – До осени может доживет.

Иван дожил до осени, а затем также, без тепла и еды, пережил следующую зиму.

Так он прожил несколько лет. Было совершенно непонятным, как он переживает суровые зимы в промерзшем насквозь доме, без тепла и без еды.  Жители поселка старались промеж собой не говорить о нём. Крестьянский ум богобоязнен и одновременно суров и практичен. Сверхъестественное, будь то от бога или от дьявола, претит ему.

Но вот однажды, дом Ивана-дурака опустел. Сказали, что за ним приехал его родной брат, и забрал его. Куда - никто толком не знает.

Неподалеку от того поселка у меня дача, узнав об этой истории я отправился узнать от местных, подробности.

И вот я с трепетом вхожу в опустевший дом. Вхожу со странным, сверхъестественным страхом. В нос ударяет невыносимый запах гниения. Одна из комнат наполовину, слоем в метр толщиной,заполнена бумагой, тряпками, каким-то мусором. В этой куче макулатуры и мусора виден вход в нору. Видно, что в глубине этой норы, сделано звериное гнездо,  в котором Иван прожил многие зимы, без еды, без внешнего тепла. Быть может разлагающийся мусор как-то согревал его.

Говорили, что в прошлом он был врач, а рассудок потерял из-за сильной несчастной любви.

Слава блаженным! Бог любит их! Смерти они не боятся, она их обходит!

Медицина «спорта высоких достижений» знакома с проявлениями пограничных состояний психики, «состояния транса», находясь в котором, особо целеустремленные спортсмены, мобилизуя скрытые ресурсы своего организма, способны проявлять сверхъестественные выносливость, здоровье, силу. Однако цена этому слишком высока, в большинстве случаев происходит постепенный но необратимый психологический разрыв с реальностью.

Фронтовики знают, как иногда солдаты, с оторванными рукой или ногой, с белыми, обескровленными лицами, безостановочно шли в свою последнюю, неудержимую атаку. К ужасу врага, они не спешили умирать. Изрешеченный пулями солдат, с пробитым сердцем, и легкими, все же побеждал! У него была достойная для жизни цель. Будучи убитым, он продолжал жить для других! Вернувшиеся с той войны, видевшие это и оставшиеся в живых, пили «горькую» и молчали о том, ибо знали - им не поверят.

В лаборатории известного русского физиолога Ивана Петровича Павлова проводили опыты на собаках, в результате многих опытов животные погибали. Сохранилась запись лаборанта, как одна собака, будучи выброшена после хирургических опытов по причине безнадежности на мороз, оставалась живой в течении нескольких холодных зимних месяцев. Она лежала неподвижно,  с температурой тела близкой к нулю, но снег на ней таял, от чего вокруг ее тела образовалась ледяная корка. Хирургический опыт, проведенный над этой собакой, был не совместимым с её жизнью. Когда ученые мужи занесли ее в помещение она ожила. Открыла глаза, приподняла голову. Температура ее тела поднялась почти до нормальной. Из-за произведенной экспериментальной хирургии, она не могла есть. И вскоре опять, как бы уснула, впав в состояние литургического сна. Она не спешила умирать, она продолжала жить для этих добрых людей, для их науки. Температура ее тела то постепенно понижалась, то вдруг внезапно, кратковременно повышалась. Поздней осенью ее опять вынесли на мороз. Её пробуждение и сон повторились несколько раз. В последний раз она уснула беспробудно, сделав все что смогла... Снег на ее теле перестал таять.