Невыносимо стоять у окна и ждать: следить за проезжающими мимо телегами, высушенными войной людьми, голодными, но стойкими, словно солдаты. Где-то была слышна канонада – немцы вплотную приблизились к городу. По радио объявили о поезде, увозящем людей в эвакуацию, но даже он не внушал в Элю надежду. Прошло полгода с момента, как Аркадий прислал письмо с фронта. Он молчит вот уже полгода и это время, впитавшее в себя городскую пыль, и пустые буфеты, и даже некогда бушевавшую в этой квартире любовь, тянется словно смола. Каждое утро теперь Эля начинает с молитвы, не смотря на то, что не пристало ярому комсомольцу раскланиваться над иконами. В Бога девушка не верила, гонимая родительскими убеждениями, что его нет. Однако образок Николая Чудотворца появился в квартире с тех пор, как Аркадий ушёл на фронт. - Дура, ты Эля! – ругалась подруга Мила. – Ещё больше беду накличешь. Нет твоего Николая! А иконы – это инструмент управления народом. Церковь на то и разоблачил народ, чтобы им перестали помыкать. - Аркадию помощь нужна, - отвечала на то девушка. - И это говорит комсомолка! Да жив твой Аркадий! Жив! Медсестёр, пади, ещё щупает. - Каких медсестёр? – испуганно перекрестилась Эля. - Обычных, - хмыкнула подруга. – В госпитале. А, ежели, ещё воюет твой полюбовник, то думаешь, на фронте баб нет? - Уходи, - девушка опустила голову и ушла в спальню. Эля часами смотрела в окно, пока ждала родителей с завода. Надеялась, терзаемая воспоминаниями. Казалось, невыносимо, но с каждым часом ожидание становилось даже интереснее. Мимо, в широкой телеге со здоровенным баком, похожим на тот, в котором летом продают квас, проезжал керосинщик. Лошадь его – жалкая кляча с подбитым боком, уже загнивающим, но ещё терпимым, волоклась по заснеженной, давно нечищеной улице. Эля знала этого небритого мужичка, исхудавшего, как и все, в рваной фуфайке, вата из которой торчала перьями, и в шапке ушанке набекрень. Девушка взобралась на подоконник, распахнув форточку, откуда ледяными языками её поприветствовал ветер: - Дядя Шамиль! Дядя Шамиль! Пустой? – закричала она. Керосинщик потянул вожжи и кляча встала. - Пустой, дочка! – в ответ захрипел дядя Шамиль. Расстроенная Эля спустилась с подоконника и отошла от окна, зашторив его наглухо. Керосина в доме почти не осталось и вскоре, может быть уже завтра, придётся доставать из закромов свечи. Будет ещё темнее и тоскливее… *** К зеркалу Эля подошла невзначай, будто кто-то подвёл её к нему. Сначала она просто стояла, вглядываясь в своё отражение и удивляясь, как впали её щёки. Она совсем худая, и синее платье с вышитым пояском, казалось, вот-вот спадёт. Худая и высокая. Волосы аккуратно уложены ещё с утра – её любимое теперь занятие, когда после сна в воздухе чувствуется грусть и пахнет одиночеством. Глаза большие, красивые, словно нарисованные, но такие же тусклые, как и всё вокруг. Губы, как нити тонкие, почти незаметные. Исследовав своё лицо в отражении, Эля подняла руки к потолку и застыла. - Нет, - грустно произнесла девушка. Она тонка, как свеча. Эля всегда была стройной, даже на зависть, но то, что делала с ней война, не поддавалось объяснению. И ладно бы голод, но девушка чувствовала - одиночество её изводит. Мама приносила картошку, иной раз хлеб, но аппетита не было. Изматывающие тоской дни и вечера, комом вставали в горле, душили и царапали, загоняя в могилу. Эля много раз ловила себя на мысли, что нужно всё прекращать, брать себя в руки, идти работать, делать всё что угодно, но только не сидеть дома, не дышать этим истошно спёртым воздухом, и перестать, наконец-то, думать об Аркадии, вселив в себя надежду о его возвращении. Эля опустила руки. Развязывая поясок на платье, она точно знала, чем займётся, пока ждёт родителей. Давно было решено, просто теперь девушка приготовилась морально, перечеркнув в себе принципы и запреты. Синее платье соскользнуло с исхудавшего, почти прозрачного, тела, бесшумно упав на пол. Оголились плечи и грудь. Одну за другой Эля стала доставать из волос невидимки, небрежно бросая их к платью. Утренняя забота к вечеру потеряла смысл. Вслед за волосами девушка принялась за туфли – обычные лакированные, привезённые Аркадием из Польши ещё до войны. В отличие от невидимок, с туфлями Эля обращалась бережнее… - На кровать, - пробубнила в тишине девушка, как будто диктуя себе инструкцию, и юркнула под балдахин. Там было темно и от этого проще, спокойнее. Эля разлеглась на подушках, укрывшись стеганым одеялом – в печи догорали последние поленья. Пальцы она грела о тело, водя ими по бёдрам, поднимаясь всё выше, к груди. Соски возбуждённо набухли, под ложечкой засосало. - Аркадий, - почти шёпотом сказала Эля, представляя полюбовника в шинели и фуражке. В её мыслях это было летом, может быть, даже на фронте или в оккупированных фашистами территориях. Стоял зной – солнце светило всюду. А Аркадий улыбался, как ребёнок. Просто стоял и улыбался, без причин и поводов. Эля запомнила его таким, быть может, немного грустноватым во взгляде, но улыбающимся и хохочущим. - Аркадий! – напористо, задыхаясь в собственной грусти, простонала Эля и, будто опомнившись, зажала рот ладонью. Второй она продолжала водить по телу, лаская живот и ниже. У Аркадия тёплые нежные руки, и ровное дыхание. А когда он говорит, внутри, что-то загорается, словно по мановению. Тогда устоять не представляется возможным. Когда они познакомились, Аркадий был студентом-физиком, в очках с круглой оправой, таких, какие носили ещё при царе; он говорил медленно, внятно, чтобы все понимали, ибо не терпел, когда переспрашивают. Любил говорить о космосе и всегда молчал, как только дело доходило до любви. Теперь Эля вспоминала это чаще, чем когда-либо. Представляя, как он держит её за плечи, девушка блаженно изгибалась всем телом. Терпеть это было невозможно, но остановиться вдвойне невозможнее. «Только бы не услышали соседи!», - об одном молила девушка. - Бог мой! – вспомнив образ Николая Чудотворца, Эля укуталась в одеяло и вылезла из балдахина. Перекрестившись три раза, она медленно подошла к резной иконе, стоявшей на прикроватной тумбочке, где обычно хранились письма и бумага, перевернула икону ликом к стене, и выдохнула. «Какой грех!», - подумала она в страхе. Но страсть ещё управляла ей. Тогда девушка вновь нырнула под балдахин, в эту обволакивающую тьму, где томились ещё былые воспоминания, и сохранилось прежнее тепло. Снова Аркадий смотрел, улыбаясь, щурясь на солнце. Он будто звал её к себе, предлагал прогуляться. А Эля водила рукой по худому телу, всё ниже и ниже, робко и стыдливо, боясь, что её увидят или услышат. Она изгибалась, изредка приподнимаясь на локтях, сдувая слипшиеся от пота волосы. И, когда ей стало жарко, она нырнула в прохладу остывшей комнаты, стянув с себя одеяло. Удовольствие продолжалось ещё несколько минут, пока Аркадий смотрел, пока он видел. Потом образы стали таять, очертания исчезать. И солнце, казавшееся до этого таким ярким, а от того настоящим, теперь гасло. В поту девушка продолжала лежать, одной рукой прикрывая грудь. Теперь ей было так хорошо, что хотелось петь. - Я жду тебя! – стала шептать она. – И буду ждать. А, если не вернёшься, то у меня есть способ вспомнить тебя, снова увидеть. Ты главное возвращайся, прошу… В прихожей скрипнула дверь, и донёсся свирепый вой ворвавшегося в квартиру ветра. Это пришли родители. Они подумают, что их дочь спит, и не позовут на ужин. «Жаль, - подумала Эля. – Я бы чего-нибудь съела!».
Хорошая вещь. Да, говорили уже,что начало подводит, его бы стоит переделать, конечно. Соглашусь. Вот до керосинщика, примерно. Не все,разумеется, хотя стоит и вычитать немного, но главная проблема, имхо, начало напоминает многие и многие современные сериалы и фильмы о войне, и ощущение, что автор отталкиваясь от увиденного на экране и создавал атмосферу тех лет. Не смертельно это, разумеется. Но ведь именно начало и есть лицо всего произведения. Скорее всего, или я слишком глубоко копаю, автор пытался в начале показать невинную обстановку тех лет, в плане отношений - мужчина-женщина, а потом, во второй части, обрушил их, НО! не подался в чернуху, не стал шокировать читателя,лишь бы прочитали, все очень достойно и красиво. Легкая эротика, совсем легкая, понятно, что история-то лирическая, и любовь главная тема этого рассказа. Любовь, ради которой и живут, любовь, ради которой и выживали там, на войне.По-моему - вполне достойный рассказ. Удачи автору)
Спасибо! А вы прямо экстрасенс. Фон военного времени был выбран после просмотра сериала "Катя" (был такой, по "России"показывали, о медсестре, которая прятала от фашистов раненых солдат).
Она тонка, как свеча. Эля всегда была стройной,даже на зависть, но то, что делала с ней война, не поддавалось объяснению(вот вообще не пойму о чем тут, на зависть кому, чему?). И ладно бы голод, но девушка чувствовала - одиночество её изводит.
Эля опустила руки. Развязывая поясок на платье, она точно знала, чем займётся, пока ждёт родителей. Давно было решено (давно решено, но морально готова только сейчас, а может все же она не так давно решила, а прежде мучилась сомнениями и чувствами стыдливости и морали, короче не увязка.), просто теперь девушка приготовилась морально, перечеркнув в себе принципы и запреты. Синее платье соскользнуло с исхудавшего, почти прозрачного, тела, бесшумно упав на пол. Оголились плечи и грудь.(вот думаю а что на ней еще осталось из одежды...)
Эля разлеглась на подушках, укрывшись стеганым одеялом – в печи догорали последние поленья. (тире удали, поставь запятую или начни новое предложение, получается что печь у тебя под одеялом) Пальцы она грела о тело (грубая подача текста, попробуй перефразировать, "холодные пальцы рук она..."), водя ими по бёдрам, поднимаясь всё выше, к груди. Соски возбуждённо набухли, под ложечкой засосало. А когда он говорит, внутри, что-то загорается, словно по мановению. Тогда устоять не представляется возможным. (устоять от чего?)
(любовная прелюдия... можно описать ярче, более эмоционально)
В поту девушка продолжала лежать(в "поту" она плавала? можно же подать по другому), одной рукой прикрывая грудь. Теперь ей было так хорошо, что хотелось петь. - Я жду тебя! – стала шептать она. – И буду ждать. А, если не вернёшься, то у меня есть способ вспомнить тебя, снова увидеть. Ты главное возвращайся, прошу… В прихожей скрипнула дверь, и донёсся свирепый вой ворвавшегося в квартиру ветра. Это (удалить)пришли родители. Они подумают, чтоих дочь спит, и не позовут на ужин. «Жаль, - подумала Эля. – Я бы чего-нибудь съела!».
Привет, Паша. Прочла. Общее мнение скажу сразу: можешь лучше! Стоит доработать. Начало стоит полностью переписать. Особенно первый абзац, намудрил...
А теперь по тексту:
Невыносимо стоять у окна и ждать:(тут стоит поставить запятую, а то получается что она ждет всего что далее перечислено) следить за проезжающими мимо телегами, высушенными (высушенными - вообще не вяжется, изможденными, изнуренными, измученными, утомленными и т.д. вариантов масса.) войной людьми, голодными, но стойкими, словно солдаты. Где-то была(где-то была - удали, ты далее поясняешь где именно)слышна канонада – немцы вплотную приблизились к городу. По радио объявили о поезде, увозящем людей в эвакуацию, но даже он не внушал в Элю надежду.(поезд привел нас к ГГ, какая надежда, на что???) Прошлополгодас момента, как Аркадий прислал письмо с фронта. Он молчит вот уже полгодаи это время, впитавшее в себя городскую пыль, и пустые буфеты, и даже некогда бушевавшую в этой квартире любовь, тянется словно смола. Каждое утро теперь(поставь запятые перед теперь и после)Эля начинает с молитвы, не смотря на то, что не пристало ярому комсомольцу раскланиваться над(не "над", а "перед")иконами. В Бога девушка не верила, гонимая (они ее палкой гнали?, может "внимая")родительскими убеждениями, что его нет. (откуда подруга взялась? с луны упала? подведи читателя к тому что ГГ где-то находиться, что с нею сидит, стоит, бежит подруга) - Дура, ты Эля! – ругалась подруга Мила. – Ещё больше беду накличешь. Нет твоего Николая! А иконы – это инструмент управления народом. Церковь на то и разоблачил народ, чтобы им перестали помыкать(это предложение вообще не поняла, "им" - это кем?). - Уходи, - девушка опустила голову и ушла в спальню(вот тут поняла что действие с диалогом было не в спальне, а где же тогда?).
Эля часами смотрела в окно, пока ждала родителей с завода. Надеялась, терзаемая воспоминаниями (на что надеялась, предложение не закончено) . Казалось, невыносимо, но с каждым часом(если я правильно поняла то ждет она Аркадия, а если так то уже пол года, и тогда какие могут быть часы, возможно логичнее написать "дни") ожидание становилось даже интереснее. Мимо, в широкой телеге со здоровенным баком, похожим на тот, в котором летом продают квас, проезжал керосинщик. Лошадь его – жалкая кляча с подбитым боком, уже загнивающим,но ещё терпимым (удали), волоклась по заснеженной, давно нечищеной улице. Эля знала этого небритого мужичка, исхудавшего, как и все, в рваной фуфайке, вата из которой торчала перьями (клочьями, комками, кусками и т.д.), и в шапке ушанке набекрень. Девушка взобралась на подоконник, распахнув форточку, откуда ледяными языками её поприветствовал ветер: - Дядя Шамиль! Дядя Шамиль! Пустой? – закричала она. Керосинщик потянул вожжи и кляча встала. - Пустой, дочка! – в ответ захрипел дядя Шамиль. Расстроенная(запятая) Эля спустилась с подоконника и отошла от окна, зашторив его наглухо.
Не знаю... Наверно, я воспитана на высоких идеалах и советских представлениях о войне, солдатах и их семьях. История не плоха, но это не история любви. Напрашивается вопрос, главная героиня ждет своего Аркадия только, чтобы растаять в его объятиях или же, чтобы провести с ним всю жизнь в браке? Все мы помним, что в СССР сэкса не было, но тем не менее потомство у наших дедов есть. Просто в моем представлении, в военные годы молодые люди были все-таки наивнее, душевнее и мечтательнее, чем молодое поколение сейчас. Да и в информационном плане об интимных отношениях они знали гораздо меньше, чем мы. На мой взгляд, героиня могла испытывать все те чувства, которые описаны в рассказе, но никак не могла заниматься самоудовлетворением. Хотя, конечно, я могу ошибаться. О стиле произведения могу сказать, что мне понравилось. Я поверила описаниям того времени. Язык, манеры - все здорово. Есть еще нюансы с иконой, но это опять спорный вопрос.
Спасибо за мнение! Знаете, когда писал этот рассказ (а он, как помните конкурсный) не ставил себе никаких целей. Просто писал то, что представлял. Военную атмосферу никогда ранее не описывал, но то что получилось в итоге рассказа меня порадовало. Секс был, есть и будет. Молодёжь тоже разная во все времена. Есть и те, и те.
0
