В какой год, в каком месте и при каких обстоятельствах произошло то, что в итоге вылилось в эти строчки, я вряд ли могу с точностью выявить. Если понятие точности здесь вообще уместно. Разве что оборотная сторона точности. Ее можно назвать зеркальной, теневой точностью. Т. е. Некая точность и возможна, но все в итоге может вылиться в рамки с точностью до наоборот. Без перегородок, створок или бастионов, за которыми реальность могла бы укрыться от участи стать объектом диффузии наравне со своим антагонистом. Поэтому пусть год будет n-м, при условии, что n не может быть меньше 2018. Местом действия будет один из районов города m, одного из многочисленных подопечных билатеральной орлицы-матери.

 

По поводу обстоятельств: я искренне надеюсь, что приехал сюда в порядке отпуска. Потому как в ином случае с прискорбной вероятностью я снова выполнял роль одной из единиц в числителе формулы по высчитыванию уровня безработицы. В пользу надежды говорит фактор сезонности (зима и лето).

 

 

Итак, я снова прибыл гостем в квартиру бабушки спустя L лет, тем самым вновь приветствуя одну из тех немногих старых добрых традиций, которую с сезонной цикличностью соблюдал в детское время. Если бы старые добрые традиции обладали способностью к сквашиванию, тем самым обретая физическое проявление, я был безмерно рад. Я бы даже попытался пожать руку этой традиции независимо от того, будет ли мне протянут ее эквивалент в ответ. Тем самым я бы обрел веру в их смысл.

 

В отличие от прошлых лет, когда я был освобожден от каких бы то ни было обязательств, в этот раз в мои обязанности входила закупка продуктов, а также выгул бабушкиной собачки. Ее звали Дэйзи, и она была породистой. Увы, ход времени потерян, а карту следопыта по сию пору не позволяет приобрести леность. Дэйзи – хрестоматийный представитель одной из новых пород, задуманных для ублажения людской души без оглядки на “эффект бумеранга”: расплаты в виде спорадических вспышек агрессии, мочеиспускания, упрямства и своеволия за не надлежащим образом проведенное воспитание не последует. Это пушистая маленькая, любящая скулить и изредка, но тихо гавкать «сарделька» перекрестных бело-серых тонов. Одним словом, это отколовшаяся от земли обетованной и благополучно доплывшая до берегов Восточной Европы спасительная пилюля от мировых невзгод.

 

Мой путь лежал на ярмарку. Я положил Дейзи в рюкзак, прикрыв его на молнию до уровня достаточного и необходимого кислородного поступления. Та ярмарка – бесконечный стеклянный ряд с перегородками, препятствующими дезориентации покупателей и способствующими оттоку заработанных ими средств в самое надлежащее русло. Стекла предлагали многое, но из этого множества мне было нужно лишь куриное карпаччо в вакуумной упаковке. Нет, я обойдусь без связки из карпаччо, сосисок и вяленой ветчины! Не стоит! Только «моно»! Но одинарности в наличии не было.

 

Тем временем из рюкзака в ритме дуоль раздалась жалобная собачья трель. Дейзи пора было устроить прогулку по одному из местных двориков. Я вышел из ярмарки и, удерживая на поводке выпущенное из нейлоновой тьмы создание, начал преодолевать сопротивление зимней пурги в поисках очертаний жилых домов. Удерживая в уме устройство известных мне районных улиц, я рассчитывал попасть в образуемый ближайшим квартетом зданий четырехугольник, т. к. чаще всего данная геометрическая фигура являлась вполне подходящим для выгула животных двориком. И вот, сквозь меловое молоко, над которым высились густые слои ртутного цвета облаков, начал виднеться бежевый силуэт с многочисленными отсеками для подглядывания. Внутренний голос, под аккомпанемент ускорившегося биения сердца, воскликнул: «это дом! Дом!». После этого я начал понимать их замысел в условиях специфики местных погодных условий. Дом (в данном случае это была “Брежневка” П-55) – это не только подъезд, войдя в который всякий желающий обретает возможность отдохнуть, вздремнуть или же путем стерилизации нейронов отдалиться от бушующего внутри и снаружи беспредела на любом не занятом жильцами участке территории. Это еще и маяк надежды, сигнализирующий каждому отчаявшемуся путнику: “спасение рядом!” или “ты не один!”. Ведь за тобой может наблюдать сердобольный жилец, который если и не вынырнет из уютного гнезда, чтобы подсказать оптимальную траекторию дальнейшего проставления отпечатков обуви (со стороны виднее, какой узор можно составить из совокупности всех образующихся под окном следов), то уж точно будет зорко фиксировать все видимые этапы пути, отслеживая при этом появление потенциально диссоциативных и дисгармоничных для композиционного устройства обозримого участка картины мира элементов. И даже если жилец временно покинет свой пост ради утоления физиологических или духовных нужд, в момент сторонней процедуры он будет беспрестанно нашептывать пожелания госпоже Судьбе, смачивая слезами надежду на благоприятный исход твоего вояжа по отношению к своему привычному объекту привязанности.

 

По достижении начавших четким образом обозначаться на стене дома граффити я двинулся сквозь арку. Проникнув на охраняемую четырьмя железо-бетонно-керамическими и похоже в срок оторванными от плаценты Главстроя детьми территорию, первым делом мне бросилась в глаза почвенно-каменистая возвышенность, подъем которой начинался сразу за низким металлическим заграждением. Контрастирующее по высоте со стандартными детскими двориками, это место вызывало к прорастанию кучнистую смесь недоумения, любопытства и разочарования.

 

Тем временем под напором неумолимого времени начинало вечереть, и свет потихоньку убывал по незримому сливу. Снежный дождь продолжался в затемнённом антураже и под надежной защитой Геронского сифона земной вечности.

 

Стало свежеть, и участившийся скулеж Дейзи давал знать о том, что возможности сфинктера ее мочевого пузыря пребывают на пределе возможного. Ну что ж, в путь! Я перелез через украшенную резным орнаментом ограду, а моя спутница проскользнула сквозь один из ее просветов. Поначалу нараставшее беспокойство перешло в успокоение, когда на пространстве припорошенного снегом вяжущего почвенного рельефа начали проступать разводы узких тропинок. Я двинулся в гору, и мышечные волокна моих устройств для ходьбы вскоре начали через боль возмущаться тем, что я уже и забыл, когда в последний раз напрягал их всерьез. Я продолжил продвижение, тем самым как бы заглаживая перед ними вину, но втайне надеясь на то, что мышечные клетки лишены способности просчитывать мои истинные намерения.

 

Изодранные сезонным сном и аутистические в своей обособленности древесные стволы ясеня и липы в суммарном составе 4 единиц, нарколептические изгибы дворика на возвышенности, ветвистые коридоры троп, огромные московские йети в дутых куртках на страже копающейся сугробах мелочи собачьего рода, - такая вот картинка предстала перед моими очами на итоге подъема в гору. Я решил отстегнуть Дейзи с поводка, тем самым отправив ее на беседы с собратьями в стилистике “нос в нос” / “нос под хвост”, предоставив себе возможность неспешно шагать под балалайку прострации. Хрустящие звуки от соприкосновения поочередно привлекаемых для продвижения непонятно куда ног напомнили об опыте работы моих челюстей в момент перемалывания сухарей, а свистящие порывы ветерка исполняли роль куриного бульончика. Ностальгические нотки принудили меня пристальнее сфокусироваться на том отрезке пути, который начинал проглядываться за пределами противоположной части склона дворика. Вроде бы между подъездами приютился магазинчик. Как давно я хотел попробовать напиток с алое вера! И вот время, похоже, пришло.

Так, а где там Дейзи?

 

С помощью глаз и собранного в кулак внимания (в наивной надежде, что хотя бы на время оно лишиться привычной рассеянности) я настроил свой биолокатор и начал поиски. Поиски заключались во вращении вокруг собственной оси с периодическими перерывами. Звать ее по имени не имело смысла: как бы ни считала бабушка, я давно вычислил, что собачка не отзывается на свою кличку. Тем самым, кличка в данном случае, похоже, выполняла маркирующую функцию вкупе с передатчиком антропоморфизма. Однако, представив себе последствия ее недоимки при возвращении домой, вращения тут же прекратились. Я перешел к более решительным действиям. Решительные действия заключались в прогрызании ногами околосугробрых областей, тормошении горбообразных снежных вздутий и ковшеобразных движениях руками напропалую. В своем движении хаотичный хоровод конечностей не убоялся даже местных йети. Конечности натыкались на бутылки, камни, трубы, продрогших до пластмассовых костей Хрюш. Чем больше отчаяния я трансформировал в энергию, тем больше отчаивался. «Господи, тебе и собаку доверить нельзя! Чем ты стал? Во что ты превратился? Что, разум потерян, да?», - мысленные каскады теребили сознание, что отражалось во все более пылких и яростных движениях в порыве уровня «до потных капелек».

 

В конце концов, одному йети стало меня жаль (я и не думал, что они способны на высокие чувства). Он сделал из руки указатель и, посредством низкого голоса, расшифровал данный жест: “там есть шевеление”. Я глянул, а затем и начал пробивать себе дорогу сквозь снежное месиво в сторону уклона. Прыгнув в его нижнюю точку, я почувствовал соприкосновение обуви со стальным объектом, но большая часть моего внимания была занята копошением с волнообразными всплесками участков крыши сугроба у подножия подъема. Было похоже на то, словно посреди зимы пробудился крот, который прокапывает выход из тоннеля. Как оказалось, это был не крот. И даже не Дейзи. Это была чья-то Такса.

 

Последнее, что видел одурманенный отчаянием автор, с безнадежностью прокатив перчаткой по впадине приземления – блеск подснежников искусственного происхождения. Это были рельсы.

 

 

Воробушки что есть мочи пытаются чириканием компенсировать свою невзрачность. Сквозь украшенные летней листвой веточки пробивают свой путь на земную поверхность лучики солнышка. Владельцами веточек являются попарно разведенные пары, ныне одиночки: 2 липы и 2 ясеня. Число одиночек уже вполне могло бы стать и нечетным: деревообрабатывающие заводы издавна страдают от демографического кризиса в лесном царстве, а городская администрация с плотоядным подозрением разглядывает стволы на предмет наличия белой гнили. И, хотя обитатели квартир, чьи окна выходят во двор, задействуют все резервы на спасение зеленых братьев, т. к. вряд ли переживут зависть от лицезрения скучающих от недостатка осенней листвы дворников, пение воробушков вполне можно интерпретировать еще и как молитву против токсоплазмоза или иного фатального недуга. Ведь сводный брат того самого инстинкта, который подталкивает птичек на поиск пропитания, оценивая предфронтовую обстановку дворика, своей дланью на клеточном уровне обхватывает своих владельцев за горлышко и нежно, но убедительно шепчет: “деревья могут и спилить, и тогда люди захотят, чтобы вместо листьев убирали наши окоченевшие трупики. Им обязательно надо, чтобы было что убирать. Ведь без работы или ее видимости конфликт неизбежен. Поэтому – молитесь и пойте!”.

 

В один из дней Лета, дождавшегося своей очереди для отчета отпущенных ему суточных, я снова стоял у берегов того самого злополучного дворика и раскатывал мысленное тесто из последнего абзаца. Затем я услышал зов отца и поднялся на уровень прогретой светилом возвышенности.

 

С тех времен дворик глобальным образом изменился: на уровне 2/3 его площади под защитой решетчатых редутов была возведена электростанция, а освобожденная от снежной инвазии травянисто-песчаная поверхность перерезана зачем-то установленными рельсами. На территории бродила и рыскала полиция, а мой отец оказывал ей консультацию (неужели вложение времени в “BBC” и “Аnimal planet” начало себя оправдывать?). По-видимому, работников названной службы привлекли для поисков Дейзи. Даже с покупкой новой собаки (кстати, таксы) надежду на нахождение старой не потеряли.

 

Я прогуливался по окрестностям двора и время от времени снимал элементы его мозаики на фотокамеру. Было безветренно, удушливо жарко и, вместе с тем, буднично. Буднично, несмотря на нескольких ползавших по песку циклур. Часть из них подтаивала на ходу, и коричневатые разводы, словно растекшаяся краска, нещадно впитывались покровом дня. Циклуры будто бы и не были рептилиями органического происхождения, и я начал подозревать порожденное солнечным ударом наваждение а-ля мираж. Ну откуда ж им взяться, особенно у нас в стране? А может, это добрые полицейские перехватили браконьерский навар, транзитом переправлявшийся в конечный пункт назначения, и перед доставкой в ветеринарную клинику решили побаловать его содержимое российской свободой. Они же ведь такие благородные и принципиальные люди, готовые поступиться приказом руководства, чтобы спасти птенцов, выпавших из построенного семейной парой скворцов гнезда. Внеся их в служебный автомобиль и разместив на оборотной стороне служебных фуражек, они будут с умилением наблюдать за их повадками и даже попытаются имитировать голос мамы при попытках покормить их поджаренными семенами подсолнуха. Что тут говорить, я был горд за то, что ходил по двору среди хранителей оплота нравственности!

 

После того, как я подметил в себе данную мысль, я обратился к действительному положению вещей в природе двора. Природа успела встретить вечер, а контингент двора поменялся: на место полиции и отца вышла на дежурство смена собаколюбителей. Светочувствительность камеры позволяла оправдать мое пребывание в этом месте, а бабушкина такса была готова носиться на воле день и ночь. Я снимал фонарные отблески, а также подогретые их свечением верхушки деревьев. Я не слышал ничего, кроме звуков глубокого вечера, и пребывал в состоянии глубокой захваченности процессом фотографической заморозки мгновения.

 

И тут я услышал шум. Он раздавался откуда-то издалека. Правильнее было бы сказать “из недр”. Шум усиливался. Он прибывал. Он нес с собой поезд. Поезд, в свою очередь, несся по рельсам в обнимку с шумом. И вместе они неслись. В поезде не было ни окон , ни дверей. Но он был, доказательством чего была вибрация, от силы которой я едва держался на ногах. Поезд преодолел отрезок дворовой площади, в конечной точке которого скрылся под землей.

 

Да, в этой жизни много загадок. Но всегда ли нужно искать разгадку? Человеческий мозг хочет найти затычку для каждой бочки. Но из бочки всегда будет вытекать. А опосля ее срок службы окажется просроченным. И на ее месте окажется видовой собрат. Под него уже своя закрывалка понадобится. И так будет до конца человеческих времен. И вот стоит ли искать причину появления поезда на рельсах во дворе, в котором на пике лета ящерицы ведут себя, как оставленный без опеки морозильника ягодный щербет, а собаки пропадают в снеговых оазисах? Не стоит. Поэтому я решил просто заснять появление очередного поезда во дворе.

 

Минут пять-десять я разгуливал по периметру зачарованного четырехугольника и вскоре почувствовал предвещание нового появления ожидаемого события. И тут я увидел надвигающуюся фигуру пса. Вопреки приказам хозяина он бежал ко мне, и явно не для того, чтобы выразить свою любовь и признание правомерности моего пребывания на вечернем свете. Я оторопел. И лишь попытки пальцем руки содрать заусенец на брате-однофамильце выдавали во мне жизнь. Пес приблизился к критическому расстоянию, переступив которое он мог получить изрядную порцию критики от своего хозяина. Он встал, посмотрел на меня и побежал обратно. И сразу после этого проехал поезд.

 

Я пребывал в состоянии деперсонализации и не отреагировал на него. Я вообще решил, что пора направиться в дом родной. Но где же бабушкина такса? Неужто история повторилась вновь? Ну нет, тогда возвращаться пока не стоит! Я начал бегать по двору, как осенний лист в порыве урагана. И как на зло еще и второе железнодорожное полотно начало гальванизировать. Это усложняло мой сеанс серфинга. Время шло, а заусенец все никак не хотел отрываться. Не говоря уже о собаке, от которой, в данном случае, стоило ожидать послушания на уровне реагирования на кличку (Брюс). Ну куда ж ты вздумал запропаститься?

 

Поезда усилили интервалы своих появлений и исчезновений. Они бесконечны, беспрерывны. Они ввергли в дрожь весь двор. Грохот и рык. Именно рык. И сгущение в локальной зоне атомов вечера. Каким-то чудом я проскочил через рельсы и оказался возле 3-метровых сдвинутых набекрень деревянных блоков, облокотившихся о ясень. Нужно было прятаться, потому что сгущение могло затвердеть, а вместе с ним – и все остальное. Твердый комок легче разбивается на миллион частей. На оборотной стороне отточенных до однородного блеска древесных трупиков я обнаружил Брюса. Он сидел, трясясь и скуля от страха, успев также подмочиться под себя. Источник сгущения подступал, а заусенец успел, наконец, оторваться и место обрыва кровоточило. Теперь капельки тактично и неприметно капали. Не знаю, сойдет ли данное действие за аналог обряда кровопускания цивилизации Майа. Может, с учетом вытекших из под собачки вод нас наконец-то заприметит летающая над Родиной исполинная орлица? И, если не орлиным взором, то, возможно, орлиным аппаратом? Ведь каждый ряд перьев, орошающих все ее тело, есть не что иное, как отдельный ряд рецепторов, которые, наподобие системы государственных органов, вносит свою лепту в дело Верховной правительницы Русской земли. Один ряд позволяет Ей левитировать, другой – оставаться неприметной, третий – заявлять о Себе, четвертый – разрешать неполадки.

А разве тогда, во дворе, не было неполадок? Мы вместе, каждый своим путем, заявляли Ей о нарушении естественного хода вещей в надежде на примечание? Неужели это было явлением малого порядка? Несуразностью? Что же Ты молчала, матушка Земли? Почему не слышала стука и звука пролитых слез своих детей? Своих зверей? Что же должно было произойти, чтобы Ты тогда снизошла до наших горестей? Что? Ответь, не молчи!