Когда кто-нибудь спрашивает, какая книга на меня произвела самое сильное впечатление, я обычно отвечаю: “Справочник юного пчеловода”. И это не шутка и не прикол. Может быть в какой-то степени выпендреж, но и то в самой незначительной.

За свою жизнь я прочитал много всего: от бородатых классиков до безбородых современников. Несчетное количество самых разных книг, среди которых временами попадались неглупые, иногда даже умные, а порой вообще гениальные.

Но все равно, этот детский справочник занимает среди них особое место. Даже несмотря на то, что прочитал я из него всего одну главу, прочитал случайно, и очень-очень давно, еще когда учился в пятом классе средней советской школы.

 

В то время я любил заскочить после уроков к маме на работу. Там можно было постучать по клавишам печатной машинки, покрутить ручку арифмометра, а если повезет, поиграться с чудом техники — первым советским калькулятором. Самым большим калькулятором в мире — размером с современный ноутбук.

Ну а когда все это надоедало, можно было пошляться по коридорам — почитать наглядную агитацию. По ней не составляло труда понять, какой отдел находится рядом. Возле отдела птицеводства висело обещание повысить яйценоскость кур, возле отдела животноводства — увеличить приплод и надой, возле отдела растениеводства — поднять до небывалых высот валовый сбор зерна.

Моя мама работала в шелководстве, а напротив, через коридор, сидели пчеловоды. Это были два самые маленькие отдела, и конкретных обещаний они не давали(какой с насекомых спрос?), ограничившись одним на двоих обязательством: выполнять решения очередного съезда КПСС.

 

Когда в стране началась Перестройка, жизнь в маминой конторе забурлила, словно вода в сливном бачке унитаза. Отделы создавались и ликвидировались, переименовывались и объединялись, укрупнялись и снова разукрупнялись, перемещались в другое крыло, поднимались и опускались на другой этаж.

В один из дней настала очередь и пчеловодов. Кажется, перевели их со второго этажа на четвертый. В общем, пришел я к маме на работу, подошел к ее кабинету и удивился навалившейся сзади тишине.

Не было слышно за спиной прокуренных мужских голосов, женского смеха, барабанного стука печатной машинки. Только сквозняк деликатно играл на петлях чуть приоткрытой двери. А когда я обернулся на звук, она скрипнула снова, словно приглашая меня войти.

Думаю, всем знакомо чувство, возникающее в душе при виде заброшенных помещений. Этот волнующий коктейль из любопытства, страха, жажды приключений. Возможно, еще древние люди тысячи лет назад испытывали что-то похожее, находя никем не занятые пещеры. Не в силах сопротивляться ему, я сделал шаг за дверь.

В отличии от маминого кабинета окна здесь выходили во внутренний двор, и солнце было тут редким гостем. Только на крыше здания напротив я увидел квадратное солнечное пятно, да верхушка высокого тополя, выросшего в середине двора, переливалась желтоватым светом.

Три черных полированных стола, черные полированные панели на стенах, черная полированная дверь, казалось, поглощали остатки солнечных лучей, случайно попавших сюда снаружи; и царивший здесь полумрак, только усиливал ощущение щемящей тоски, которая обычно селится в тех местах, откуда уходят люди.

Справа от двери висел плакат, озаглавленный "Пчелиная семья". Эта семья во многом походила на человеческую. Большой и толстый папа — трутень, большая и стройная мама — королева, и только малыш, назывался там рабочей пчелой.

Рядом с плакатом висели декоративные соты, сделанные из прозрачной пластмассы, а в самом углу стоял книжный шкаф. Тоже черный, тоже полированный, разве что чуть более светлого оттенка, чем все остальное. Шкаф был почти пустой, лишь на нижней полке стояло несколько картонных папок с номерами, да в середине, за стеклом, лежала позабытая тоненькая брошюрка.

Скучные серые папки не привлекли моего внимания, а вот книга чем-то меня зацепила. Она лежала словно осколок чужой таинственной жизни. Это и был тот самый “Справочник юного пчеловода”.

Я достал его из шкафа и, подойдя к окну, начал нетерпеливо просматривать. Рассказ о том, чем полезны пчелы, нечеткие черно-белые фотографии, точно такая же картинка пчелиной семьи, что висела возле двери, графики и схемы — первые страницы не вызвали у меня какого-то интереса. Но я упорно перелистывал их, словно заранее зная, что смогу отыскать что-нибудь стоящее.

И уже ближе к концу наткнулся на главу, которая смогла обратить на себя внимание. Называлась она: "Почему на пасеке нельзя оставлять мед". Что-то было в этом названии таинственное, даже детективное. А детективы тогда мне очень нравились.

Помещалась вся глава на одном развороте, и я проглотил ее буквально за пару минут. Может не смог тогда понять ее в каком-то общем смысле, не сделал далекоидущих выводов, но все же почувствовал в ней что-то такое, что сохранило на годы ее в моей памяти. Как и тот мрачный кабинет, и солнечное пятно на крыше дома напротив.

 

Вспомнил я про нее много лет спустя. В середине девяностых, когда мы с коллегами по офису курили возле окна. Курили и наблюдали за тем, как к расположенному через дорогу зданию банка подъезжают роскошные иномарки.

Впрочем, любые иномарки нам казались тогда роскошными. А те кто ездил на них — новыми хозяевами жизни. Свинообразные новые русские, с якорными цепями на толстых шеях; крепкие парни, с застывшим на лицах выражением тупой свирепости; щеголеватые аферисты, с бегающими глазами и суетливыми руками карманников.

Мне казалось насмешкой судьбы, что весь этот биологический мусор оказался вдруг на гребне волны, а мы, нормальные люди, теперь от него зависим.

Не знаю, думал ли кто-нибудь из коллег о чем-то похожем, но разговор у нас как-то сам собой зашел о воровстве. И выходило так, что все кроме меня в какой-то мере его допускали.

Радикальней всех высказывался Влад, наш юристконсульт:

— А я таких людей уважаю. Уважаю, потому что они смогли. Не ныли, не скулили, а смогли. Думаете, украсть легко? Ну-ка, попробуйте кто-нибудь. Или забздите, или мозгов не хватит. Мы с вами только и способны завидовать и жаловаться на жизнь. А они смогли! Уважаю! — доказывал он, высунув руку с сигаретой в форточку и нервно стряхивая пепел на отлив окна.

Он говорил “мы”, но по тону его слов было понятно, что себя он в эти “мы” не включает. Что очень гордится тем, что сумел побороть свою зависть, и особенно тем, что его личное мнение так разнится с мнением общепринятым. И теперь, с высоты своих самобытности с великодушием, он сердился на нас, в первую очередь на меня, за косность и мелочную завистливость.

Все же радикальное мнение всегда уязвимо. Нельзя одной краской написать картину мира. Даже хоть какую-нибудь картину написать нельзя. Мой ответ был готов почти что сразу, едва Влад договорил.

 

— Да, давай, уважай. Уважай, пока они тебя самого не грабанули. А разденут и разуют, посмотрим, как запоешь.

От этих слов Влад на мгновение впал в ступор и погрустнел. Должно быть примерял на себя шкуру какого-нибудь обманутого лоха. Вместо него ответила бухгалтерша Таня.

 

— Нет, ребят, воровать у людей конечно это не то, — со свойственным ей здравомыслием сказала она, — другое дело — у государства. Это же как бы ничье. Почему бы и нет, если все по уму. Тут главное не попадаться и берегов не терять, брать только на жизнь. Я сама несколько человек знаю таких. Очень даже приличные люди. — Она победно свернула глазами, думая, что ей удалось примерить наши позиции.

Во всяком случае, так же подумал и Влад.

— Вот, уважаю! — решительно согласился он. Тане было далеко тянуться до форточки: мимо меня и мимо него, и он галантно взял у нее сигарету, чтобы стряхнуть с нее пепел.

— Че скажу, — подал голос из глубины кабинета единственный из нас некурящий — менеджер по продажам Антон. — У меня дядька прапор. Так у них в армейке не принято в накладных единицы писать. Типа секретность и все такое.

Получил дядя Боря пять, и выдал пять, ну, скажем, гвоздей. Только, слыште, получил пять килограмм, а отдал поштучно. А разницу в выходные на рынок отвез. Ну и кому от этого плохо? Никому. А дяде, так вообще зашибись!

 

Я услышал за спиной его довольный смешок. Таня понимающе улыбнулась. Влад обернулся и ухмыльнулся тоже. Показалось, что он сейчас снова ввернет свое “уважаю”, но нет, ограничился лишь коротким: “Ну вот!”. Предназначалось оно, наверно, в большей степени мне, и означало что-то вроде: "вот видишь, три наших мнения против одного твоего".

 

Мне кажется, трудней всего доказывать прописные истины. Так и подмывает сказать что-то вроде: “ну как же, это известно всем”. Но ведь это не аргумент. А аргументы, если никогда не задумывался о них, так сразу и не найти. И когда понимаешь это и не можешь доказать, казалось бы, самого простого, самого банального, начинаешь чувствовать себя дураком. А когда чувствуешь себя дураком, хочется всех вокруг назвать дураками, топнуть ногой, выбежать из кабинета, хлопнув за собой дверью.

Вот и я тогда был близок к этому. Три человека утверждали, что черное — это белое, что тьма — это почти что свет, что зло — это не так уж и плохо, а я не мог ничего возразить. Трудно сейчас сказать, может быть потому, что наш кабинет был таким же мрачным, с советских времен не знавшим ремонта, а может быть потому, что на крыше банка было такое же квадратное солнечное пятно, но я вдруг вспомнил другой кабинет, вспомнил тоненькую брошюру за стеклом книжного шкафа и прочитанную мной главу из нее.

 

— А знаете, почему на пасеке нельзя оставлять мед? — спросил я неожиданно даже для себя самого.

В комнате повисла настороженная тишина. И хотя я безотрывно смотрел на солнечное пятно, раскалявшее крышу банка, боковым зрением смог разглядеть, как призрачные отражения Влада и Тани повернули головы ко мне и замерли в недоумении. Пока коллеги переваривали вопрос, пока не начали прикалываться и смеяться, надо было успеть рассказать им все. И я поспешил продолжить:

 

— Есть такая штука - пчелиное воровство. Если случайно забыть на пасеке распечатанные соты или нечаянно пролить на землю несколько капель меда, пчелы, быстро обнаружат его и заберут в улей. Казалось бы, кому от этого плохо? Ведь мед вроде как бы ни чей. Перенесли и перенесли, в целом по пасеке ничего не убыло.

Но после этого поведение пчел изменится. Что-то там повернется в их хитиновых головах. Зачем лететь куда-то в поисках нектара? Зачем перерабатывать его, изнашивая организм?

Те кто познал халяву, будут теперь искать только ее. И искать где-то рядом. Например, в улье слабой, малочисленной семьи. Там, где охрана не сможет дать им отпор. С большой вероятностью он будет разграблен. А когда погибнет матка, пчелы из этого улья покорятся пчелам-воровкам. Объединившись, они набросятся на соседей.

Мед из разоренного улья привлечет пчел из других семей. Они тоже забудут о добыче нектара, и скоро вирус воровства словно пожар поглотит всю пасеку. Сбор прекратится, придут: разорение, голод, болезни. В лучшем случае погибнет какая-то часть семей, в самом худшем — погибнут все. Вы понимаете, все они передохнут всего лишь из-за нескольких капель халявного меда!

В общем, можете верить, можете нет, но я не выдумываю ничего. Это было написано в одной книжке по пчеловодству. Разве только что более сухим, производственным языком.

Да, и еще. Там было сказано, что пчел-воровок нельзя осуждать за это. Что ими просто движет инстинкт. А вся вина лежит на пчеловоде...

 

Самое сильное впечатление мой пересказ произвел на меня самого. Этот зоологический факт мне теперь казался почти что пророчеством. Я даже представил нас четверых испуганными пчелками, следящими из укромного уголка за разграблением пасеки. И еще я подумал о том, что знай главный пчеловод чуть побольше о жизни вверенных ему насекомых, возможно на нашей пасеке было бы все по-другому.

Непривычное и непонятное волнение овладело мной. Словно я рассказывал не о пчелах, а о каких-то близких родственниках. Ладони вспотели, во рту пересохло, голос дрожал, а на глаза были готовы навернуться слезы.

Но на лицах коллег я увидел лишь удивление и скуку. Никто, естественно, не спешил со мной соглашаться. Закончился обеденный перерыв, закончился перекур, а вместе с ними и спор.

И все же у меня есть надежда, что это равнодушие было лишь показным, лишь внешним. Почему никто из них впредь не поднимал тему воровства? А когда она сама начинала маячить на горизонте, почему они старались уклониться от нее, спрятать голову в песок? Все-таки один резон услышать мнение человека, и совсем другой — прикоснуться к законам природы. К тому, что выше и сильнее людей. Лично меня такое убеждает сразу.

 

А вас?