День третий. «Шляпка».
Ветер дышал сыростью.
Черная процессия, плачем разрывающая молчание, медленно ползла по сельской дороге. Грязь проскальзывала меж сапог и ботинок, переминалась кашей и с каждым шагом отзывалась хлюпаньем. А мелкий дождь все моросил, не унимаясь, третий день. Листья желтели и опадали. Повсюду вдоль реки, дальше по деревне и меж низких домов стояла хмарь. Эта осень выдалась особенно пасмурной, промозглая погода пронизывала до самых костей, стуча зубами, и, казалось, что это никогда не кончится.
Гроб несли шестеро. Двое молодых, остальные старики. А позади только горстка людей. Вдову вела сестра, придерживая второй рукой маленькую девочку – дочь покойного. Их ноги скользили на мокрой глине, комья грязи налипли на некогда ухоженную обувь. Но вдова не обращала ни малейшего внимания. Поношенное черное платье, позаимствованное у ворчливой соседки, контрастировало с городской шляпкой. Ее купили еще в молодости, на похороны матери, в богатое и беззаботное для Марии время. Умелые руки мастера прикрепили к шляпке вуаль, небольшое перо – и вот она – милая, из тех, что были в моде лет пятнадцать-двадцать назад. Но здесь, в глухой деревне на берегу Красивой Мечи, шляпка выглядела не к месту, да и полиняла давно.
Наверно поэтому никто и не забрал ее тогда. В тот день, когда вся деревня, собравшись, словно на Крестный ход, грабила дом Ефимовых. Вынесли зерно, увели скотину, забрали все, что имело хоть малейшую ценность – иконы, одеяла, одежду, еду, даже полинявшие волчьи шкуры с лавок. А шляпка так и осталась висеть на крючке, как и висела пятнадцать лет до этого, с самого приезда молодой Марии в дом мужа.
Но сейчас это уже не имело значения. Теперь лишь разбитая деревенская дорога уводила все дальше к месту, где ждала телега с захудалой лошадью. Наспех сколоченному гробу вполне соответствовал и осунувшийся от бессонницы батюшка с большой жирной бородавкой на худом лице, и отвратительная погода. Казалось, весь мир впал в дождливое отчаяние.
Но вдова улыбалась.

День первый. «Мглистое утро»
В то дождливое утро Мария проснулась как обычно рано. Дом Ефимовых еще спал, и, не желая никого будить, женщина аккуратно прокралась на кухню. Печь после вечерней растопки успела остыть, воздух переминался с зябкостью, освежая мысли хозяйки и окончательно пробуждая.
В доме было скромно, но не бедно. Новенький умывальник красовался рядом с окном. Мария набрала в ладони воды и умылась. Капли громко застучали и спугнули муху, притаившуюся на стене. Она закружила вдоль кухни, пролетая над столами, ненадолго присела на икону в красном углу, снова закружила у вешалки с одеждой и улетела в другую комнату.
Мария вытерла лицо. Несмотря на тридцать лет, оно еще не успело постареть. Только небольшие морщинки у серо-карих глаз выдавали возраст. И руки, с потрескавшейся на пальцах от постоянной работы в земле кожей, кровоточившей иногда. Но все же она была хороша собой. Особенно украшали волосы, черные как у цыганки, длинные и пышные.
Привычно управившись с будущим завтраком, женщина подошла к окну. На улице опять моросило. Дом стоял на пологом берегу узкой речки, на возвышенности, спасавшей от затопления по весне. Красивая Меча. Прекрасная даже в это ненастное утро. Моросящий дождь легкой пеленой прикрыл темные воды, отчего река казалась таинственной. Дома на противоположном берегу совсем скрылись в предрассветном тумане, и только ивы, опустившие тонкие ветви к самой поверхности, проступали силуэтами.
Мария улыбнулась. Затем, чуть поглядывая на свое смутное отражение на стекле, причесалась, собрала волосы в косу. И привычным движением повязала белый узорчатый платок, который сразу сделал лицо широким и некрасивым.
Отец Марии перебрался по молодости в город, где она и провела большую часть детства. А после смерти матери, когда девочке исполнилось всего пятнадцать, отец забросил семью и начал пропадать в питейных. Но девушке повезло. Деревенский друг отца взял ее на воспитание, а через год женил на сыне. Так она и вернулась в деревню. Но Мария не жалела. Именно здесь, вместе с мужем и дочерью, она обрела и настоящее счастье. Наравне с тяготами.
Петр открыл глаза с первого прикосновения.
- Проснулся уже? – Мария не удивилась.
- Конечно, - муж присел на кровати и огляделся, - Опять на улице дождь?
- Пройдет. В прошлом году так же было, и ничего, все успели.
- Ну, будем надеяться, что все обойдется, - проговорил Петр, на ходу надевая рубаху, - сегодня надо будет к Николе съездить по поводу дров.
- Да-да, - Мария уже будила дочь, - Девка, вставай.
Дочь закапризничала и отвернулась к стенке. Ее черные волосы, как у матери, разметались по подушке. Мария присела на кровать и повторила:
- А ну-ка, вставай, Валюш, скотину кормить пора.
Девочка лишь несильно оттолкнулась ногой от матери и совсем прижалась к стене.
- Не хочу. Я не выспалась. Мне кошмары снились, - пролепетала она, не открывая глаз.
- Да что ты говоришь? И что на этот раз за сказки тебе снились? – Мария, посмеиваясь, пробралась рукой под одеяло и начала щекотать девочке пятки. - Заморский принц на белом коне? Он тебе корову кормить помогал?
- Нет, - Валя вскочила, поджав под себя ноги, - не снились принцы. Мне ты снилась.
- Да? И что же я делала?
Мария вытащила дочь из-под одеяла и посадила себе на колени. Девочка недовольно посмотрела на мать и поморщила носик. Была в ней одна особенность – разные глаза, правый серый, а левый карий. Хотя это не сразу замечалось из-за того, что Валя, стесняясь, постоянно опускала взгляд в разговоре с чужими людьми.
- Не знаю. Я во сне была тобой.
- Ого, ничего себе. И как? Понравилось быть взрослой?
- Нет, мам. Я шла по полю, посмотрела на небо, а все небо черное. Я вначале испугалась, а потом присмотрелась и поняла, что небо не черное, а словно в такую сеточку, как на твоей шляпе старой. И лето было, а не осень. Я, то есть ты, остановилась и легла в траву. И на небо стала смотреть. А небо в сеточку, и солнце проглядывает. А потом небо само черным стало, и солнце пропало. И ты меня разбудила.
- Ну и дурацкие же сны тебе сняться. Все, вставай и одевайся, а то холодно, заболеешь.
Они жили в доме втроем. Раньше здесь было куда больше народу, но со временем все растеклись. Младший брат Петра – Николай - поначалу пропадал на войне с немцами, а потом, когда завертелась революция, в городе. Вернувшись, рассказывал жуткие истории о белом произволе, все подначивал односельчан присоединиться к красным. Но отец, покойный свекор Марии, быстро урезонил сына, женив на красавице Алене с противоположного берега Красивой Мечи. Там он и поселился.
Татьяну, младшую сестру Петра, быстренько выдали замуж буквально в тот же год и тоже увезли на противоположный берег реки. Отец, словно предчувствовав свою смерть, все поторапливал со свадьбами, не жалея ни сил, ни средств. И теперь молодая семья Ефимовых осталась одна в большом, шумном когда-то доме, с остатками былой зажиточной жизни.
- Маш, вода в умывальнике кончилась.
Петр любил умываться. Особенно ледяной водой. И чем холодней, тем лучше. Любил, не вытирая лицо, расслабиться, ощущая, как освежающе бегут ледяные капли по коже, начиная со лба, прорезанного тремя глубокими морщинами, и заканчивая щетиной. Мария, зная эту привычку мужа, тут же засобиралась на улицу.
- Сейчас, подожди.
Она подхватила ведро и вышла во двор. Ветер сразу обдул женщину, приветствуя холодом и мелким моросящим дождем. Мария чуть постояла на крыльце, осматриваясь. Сырость и слякоть отпугивали, совсем не хотелось лезть в эту грязь. Особенно после домашнего тепла. Но, вздохнув, женщина поспешила вниз к речке.
Она уже дошла до калитки, как ее окликнули.
- Мария Семеновна! Здравствуйте.
Пришлось остановиться. Дед Потап всегда так нарочито официально обращался, но всегда с улыбкой, доброжелательно, так что грех было не вернуться и не поболтать со стариком.
- И вам доброго утра. Что это вы так рано не спите?
- Да разве тут уснешь в такую погоду-то? Все кости ломит от дождя треклятого. Да не стой ты, не мокни. Иди-иди, не слушай старика.
Мария заулыбалась. И, снова развернувшись, пошла к реке. Все-таки хороший у них сосед. Дед Потап всегда добр, одно его присутствие поднимает настроение, как и сейчас. Мария часто хвалила его перед мужем и ругала дочь за то, что та сторонилась старика.
- И чем же он тебе не нравится? – возмущалась она. – Никогда слова дурного не скажет. Были бы все старики такими, бед не знали бы. А ты все больше к этой бабке ворчливой в гости ходишь.
Эта «ворчливая бабка» - соседка с другой стороны. В отличие от деда Потапа, который обитал один уже не первый десяток лет, Марфа Ивановна жила с двумя сыновьями и невестками. У старшего сына росла дочь, ровесница Вали, и девочки дружили. Мария с самого приезда невзлюбила крутой нрав пожилой соседки, и с тех пор не проходило недели без скандала. Но, что было приятно, в это мглистое утро бабка, по всей видимости, еще спала.
Мария спустилась к реке. От нее еще больше тянуло сыростью и холодом. Вода, мерцающая от бесконечных капель моросящего дождя, неспешно бежала вдоль берега. Несмотря на обманчивую узость потока, стоит только на несколько метров отойти от берега, и тебя скроет. Глубоко. Осторожно пройдя по деревянному помосту, с которого дети ловили рыбу, женщина нагнулась и зачерпнула прозрачной воды из реки.
И, в последний раз оглядев реку, Мария поспешила домой. Дед Потап все сидел на крыльце, дымя самокруткой. Он заулыбался возвращающейся женщине, но ничего не сказал.
- Холодно? – спросил Петр.
- Терпимо. Ветер очень сильный. Дед уже на крыльце сидит, - ответила хозяйка, раздеваясь.
- Ой, мамочки, - испуганно прошептала Валя, которая все это время смотрела в окно на улицу.
- Что? – небрежно поинтересовался отец.
- Там кто-то в реку спрыгнул.
Девочка тыкнула пальцем в стекло и обеспокоенно посмотрела на мать. Мария спешно подошла и действительно – ледяную осеннюю реку кто-то пытался переплыть.
- Петь, и правда. Быстрей беги.
Мужчина выглянул и, удостоверившись, поспешил к реке. Мария с дочерью выскочили следом. Еще только выбегая из дома, Петр разглядел в воде свою сестру, которая, неуклюже барахтаясь, плыла к их берегу. Он знал, что Татьяна плохо плавает, она не стала бы рисковать просто так.
Петр нырнул навстречу сестре и буквально выволок ее на берег. Мокрая, с посиневшими от холода губами, Татьяна все повторяла:
- Господи, Господи, как же холодно, - ее зубы стучали, мешая говорить, а окоченевшие пальцы никак не отпускали край рубахи Петра, - Беги, Петь, за тобой едут, раскулачивать. Машку с Валькой может и не тронут, а ты беги, убьют.
- Да ты что говоришь? Чего нас раскулачивать, ни гроша в кармане, за что?
- Беги, говорю. Убьют! Никола продал, наговорил, что у тебя от отца добра не меряно осталось.
- Да что за чушь ты говоришь? – закричал Петр, разгорячившись, и попытался вырвать подол рубахи из рук сестры, но та не отпустила. – Ты в своем уме, дура? Не мог так Никола сделать! Он мне брат! И прекрати реветь! Вот же дура!
Но Татьяна не останавливалась. Не отпуская край рубахи, женщина плюхнулась на колени прямо в грязь и сквозь слезы беспорядочно повторяла:
- Беги, Петь. Они через мост поехали. С минуты на минуту сюда явятся. Беги, говорю, прячься. Убьют ведь! Себя не жалеешь, так хоть о дочери подумай.
Валя прижалась к матери.
- Петь, - проговорила Мария, - а вдруг и правда.
- Быстрее! Того гляди приедут, и винтовки у них. Убьют.
- Ладно, - Петр попытался успокоиться, - что-нибудь придумаем. Идем.
Они уже подходили к крыльцу, как Мария услышала лошадей. Сколько их, было пока что не разобрать. Но они были уже близко, совсем близко. И именно сейчас Мария все осознала. Надо спасаться. Те смутные истории, доходящие по слухам, о сожженных домах, о расстрелянных семьях – мужчинах, женщинах, стариках, детях, рассказы о безумстве революции и гражданской войны, все это, казавшееся таким далеким, бессмысленным и беспощадным, все это было правдой. И более того, вот-вот собиралось обрушиться бурей на ее семью, черной тенью накрыть жизнь.
Но вместо паники Мария словно потеряла все чувства. Холодный рассудок взял командование в свои руки.
- Стойте, - четко проговорила женщина, схватив за руку дочь и потащив за собой, - На задний двор. Быстро.
Муж среагировал сам.
- Через поле? – приостановился он. - Шутишь? Да нас там за версту видно будет.
Кони остановились напротив дома, и скрипнула калитка. Медлить более было нельзя.
- Бегите, - прошептала Мария и подтолкнула мужа уходить.
А сама, собрав всю решимость, развернулась и, подхватив топор у стены, поспешила навстречу гостям.
А дождь все не унимался. Наоборот, усиливался, превращаясь в ливень, размывая следы и стирая сомнения в душах людей.
Петр с дочерью и сестрой замерли во дворе. Потоки воды стекали по неподвижным фигурам, которые никак не могли решить, что же делать.
Татьяна чихнула и словно очнулась ото сна.
- Петь, идем, - проговорила она, но брат не отреагировал, - Петь!
Она потрясла его за рукав, но безрезультатно.
- Петь, очнись, идем, - из ее глаз побежали слезы, но мужчина не двигался.
Тогда она подхватила Валю за руку и побежала к задней калитке. Девочка не сопротивлялась, Только когда они уже были в поле, внезапно остановилась и потянула Татьяну в другую сторону, повторяя, что знает, где им спрятаться. Туда они и направились.
А Петр все стоял, прислушиваясь и пытаясь понять, что же происходит перед домом. Кто-то говорил, и иногда ему казалось, что слышит высокий голос жены, но ни слова было не разобрать. Тело словно онемело и не слушалось. Одна его часть повторяла, что надо идти к жене, а другая боялась. Безумный страх сковал тело. Надежда, что все разрешится само собой, мелькала в сердце. Мысли спутались, перескакивая то к желанию защитить жену, то к предательству брата, то к собственному страху смерти. И лишь одно Петр знал точно – что больше никогда не увидит Марию. Он понял это в тот самый миг, когда она ушла. Такая уверенная и сильная. Это был последний миг счастья этого последнего мглистого утра.
И когда Петр уже решился выйти к жене, он четко услышал приближающиеся шаги. И, вновь запаниковав, отскочил с дорожки и быстро забрался в стог сена под навесом.

Перед домом, спешившись, расхаживали пятеро мужчин в форме и с винтовками через плечо. Один из них, очень похожий на Петра, уже хотел войти в дом, как Мария показалась и, словно ничего и не было, подошла к деверю.
- Здравствуй, Никола, что это ты в такую рань приехал? Да еще и не один. Случилось что-то?
- Случилось, - ответил он.
Вперед выступил мужчина средних лет, комиссар.
- Здравствуйте-здравствуйте, - проговорил он задорно, словно заигрывая с дамой на банкете, - Вы, должно быть, Мария Семеновна Ефимова, супруга Петра Ивановича. Я угадал?
- Грех было не угадать. Кто ж ходит по чужим дворам, не зная имен хозяев? – Мария уверенно прошла на крыльцо от дождя и стала рядом с Николаем.
- А что это вы, дамочка, с топором по двору ходите? Женщина с оружием – это, знаете ли, опасно, - сладко проговорил комиссар, - для самой женщины.
- Да вот петуха решила на суп зарубить, и вы тут подъехали, разгалделись. А вы по какому делу?
- Брат дома? – хмуро спросил Николай, всячески избегая смотреть в глаза хозяйке.
- Брат? – переспросила Мария, словно удивившись вопросу, но внутри закипел гнев, и рука, удерживающая топор, предательски задрожала в желании убить. Но женщина напрягла силу воли и успокоилась. – Нет его. Он к тебе же и поехал.
- Ой, не ври, деточка, - ехидная улыбка комиссара не сползала, - И что ж ты на крыльцо не приглашаешь? Мокнут же молодцы. Что ж за хозяйка из тебя такая, что в дождь гостей на дворе держит? Кстати, зовут меня Василий Петрович Каланчак, – он и его парни, не вытерев сапог, зашли на крыльцо, – И почему это мы тогда не встретили муженька твоего? Дорога-то одна.
- Не знаю, - резко возразила Мария, - он к Николе по поводу дров пошел. Давеча собирались.
- Так-так, - комиссар поступал костяшками пальцев по оконной раме и указал Николаю на дверь, - Проверьте-ка в доме все. А мы во дворе поищем. И девчонку притащи.
- Это еще зачем? – паника зазвучала в голосе женщины.
- А так положено. Приказ. Васька, покарауль дамочку. И надо все обыскать, если ушел, то далеко не успел бы.
Каланчак сразу двинулся на задний двор, Мария хотела было последовать за ним, но молодой солдатик ткнул в грудь дулом винтовки.
- Сядь, дура, а то хуже будет. И топор положи.
Женщина подчинилась. Надежда робким первым снегом все еще прикрывала черное и вязкое, как грязь, осознание безысходности.
Василий Петрович уверенной военной походкой двинулся по дорожке. Он не первый раз участвовал в раскулачивании и знал, что крестьяне всегда ведут себя одинаково – бегут либо в поле, либо к соседям. И прячутся либо на чердак, либо в сено.
И на этот раз все было аналогично, мужчина не сомневался. К тому же, поглядывая под ноги, он разглядел и следы, которые дождь так и не смыл. Но к ним примешивались и множество старых, так что разобрать оказалось не просто. Каланчак осмотрел следы у задней калитки, вышел в поле, огляделся. Вдали проступали очертания небольшого леса, где местные устроили кладбище, но сейчас туман еще не успел рассеяться, и видно было не слишком далеко.
- Вот черти, и не увидишь, может, и впрямь успели удрать, - сказал он сам себе, - Но зачем бабу-то оставили?
Каланчак вернулся и поворошил ногой стог с сеном.
- И тут плотно уложено.
Еще раз оглядевшись, мужчина пошел обратно.
Мария дикими глазами посмотрела на вернувшегося комиссара. По его недоуменному лицу она поняла, что тот никого не нашел.
Вышел из дома и Николай.
- Пусто. А завтрак не тронут. Сбежал брат.
- Ну, ничего, найдем. Никуда не денутся буржуи, - Каланчак достал табакерку, - Васька, ну-ка быстро по соседям пробегите. Вот черт, последнюю цигарку отдал. И закурить-то нечем.
Комиссар огляделся, раздумывая, у кого спросить папиросу, и увидел деда Потапа, безмятежно сидящего на крыльце, словно ничего и не происходило.
- Эй, дед, - окликнул Каланчак старика, - закурить не найдется?
Дед сразу привскочил, растягивая улыбку.
- А почему бы не найтись? Есть, конечно. Особенно для такого бравого офицера.
- Не офицер я, - резко ответил Василий, подойдя к забору, - А красный комиссар.
Дед протянул сигаретку и, глядя прямо в глаза Каланчаку, чуть слышно проговорил:
- В стогу он.
Комиссар от удивления приподнял бровь. Чуть покрутив папиросу между пальцев, он убрал ее в карман, и отошел. Хитро посмеиваясь, мужчина поднялся на крыльцо и ухватил вилы. Покручивая в руках, словно никогда еще не держал, Каланчак проговорил:
- Вот же буржуи пошли, - он специально не смотрел на побледневшую Марию, - прячутся, что аж сапоги не примечают. Хорошо, когда соседи такие ответственные, все примечают. Васька, идем.
А дождь усилился, превратившись в ливень.
Мария проводила взглядом их спины. Она все поняла, но была не в силах что-либо сказать. Сердце заколотилось еще сильней. И, резко сорвавшись с места, женщина оттолкнула сторожившего и бросилась вслед за Каланчаком. Она уже завернула за угол, как ее схватили сзади и толкнули в лужу.
Грязь попала в рот, и Мария приподнялась, отплевываясь. Над ней раздался смех. Ехидный - комиссара и молодые звонкие – парней-конвоиров.
Каланчак, глядя прямо на нее, смеясь, ловко повертел вилы в руке, приноравливаясь к их весу. В глазах мужчины Мария сейчас была червяком, достойным лишь и дальше копаться в грязи.
- Дамочка, - демонстративно сказал он, смакуя каждое слово, - признавайтесь, где добро прячете?
И сразу, не дожидаясь ответа, ударил в стог вилами.
- Нет! – закричала Мария сквозь слезы. – Что угодно забирайте, но только не убивайте. Пожалуйста, пожалуйста, не убивайте! Оставьте нас в покое, мы ни в чем не виноваты. Все что угодно сделайте, все забирайте, только не убивайте, не убивайте! Пожалуйста! Богом прошу, не убивайте!
Мария попыталась подняться из грязи, но чей-то сапог сразу пнул обратно. Тогда женщина поползла к Каланчаку на коленях. Платье мешалось, но она не обращала на него ни малейшего внимания, без остановки повторяя мольбы о пощаде.
Каланчак, посмеиваясь, сказал:
- Так, запишите, товарищ Васька, что гражданка Ефимова согласилась передать свое имущество нашему государству рабочих и крестьян.
- Ради Бога! Что ж вы делаете? Креста на вас нет! Пощадите, не трогайте его, умоляю. Пожалуйста! Умоляю!
Народный комиссар отпихнул женщину сапогом и снова ударил вилами в стог. На этот раз железо уперлось в плоть. Солома заворошилась, и из глубины донесся сдавленный крик. Петр заворочался в сене, и показалась его нога.
Молоденький Васька сразу ухватил ее и выволок мужчину. Вилы попали в спину. Не глубоко, но кровь бежала быстро, окрашивая белую некогда рубашку в алый и смешиваясь с серым цветом грязи.
На секунду Мария увидела его лицо, бледное и ужасное от боли. Муж кричал. Но Каланчак еще несколько раз ударил вилами по телу, по груди. Он бил с силой, размахиваясь, словно собирался разрубить на части несчастного.
- Нет! Нет! – Мария без остановки кричала. – Нет! Нет! Нет! Будь ты проклят! Будь ты проклят!
Она потеряла контроль, да и какой тут, к черту, контроль? С невиданной силой она набросилась на комиссара, но тут же Николай ударил прикладом по голове. Женщина отключилась.

День третий. «Вечер безнадежья»
Марфа Ивановна уже не плакала. За последние три дня уже иссушила глаза. Бабка, с рябым лицом и крючковатым носом. Та самая ворчливая старуха, у которой спрятались Валя и Татьяна. За собачьей будкой, в огромных зарослях лопухов. Оттуда были слышны все исступленные крики Марии, но Татьяна, крепко держа девочку, не сдвинулась.
- Что ж теперь делать-то? – проговорила Марфа Ивановна и снова достала носовой платок.
В этот вечер, после похорон, в ее доме приютились Татьяна, Валя и Мария. Горячая, только растопленная печь, излучала тепло, которое казалось невозможным после всех последних событий.
А Мария сошла с ума. С того самого момента, как очнулась, ничего не понимая, бродила меж людей, которые грабили ее дом. Вместо речи – бестолковое мычание. И даже сейчас она сидела и, словно ничего и не случилось, перебирала в руках свою старую шляпку, привезенную из города. Ткань уже давно полиняла, вуаль порвалась в нескольких местах, но Мария и не замечала этого. Просто перебирала в руках. И улыбалась. Без конца улыбалась.
- Что ж делать-то? – повторила Марфа Петровна и снова заплакала. – Ох, Петька, как же так-то? Что ж в этом мире делается? Проклятые коммунисты! Нашли кого раскулачивать. Да у того же Николы не меньше добра было. Вот же предатель. И что ж это делается? Братоубийца! Каин проклятый! Вот, а говорят, что все в жизни к лучшему, - старуха посмотрела на полоумную Марию, - Что Господь не посылает испытаний, которых невозможно пережить. И за что ж это все? Петька, Петька, совсем маленького помню, бегал, все яблоки воровал. Хотя чего воровал-то? Своих полно было. А теперь? Лежит в сырой земле, раньше меня, бабки беззубой. Холодно небось в такую погоду-то лежать.
Мария замерла. Все обернулись на нее в надежде, что рассудок вернулся, но нет – женщина продолжила бестолково крутить шляпку.