Кузнецов стали хоронить в курганах, с богатым инвентарем. Многие начали этим ремеслом заниматься, так как в большой почет вошло кузнечное дело. Плохая эта примета, не добрая.

Люди открыли новый металл. Его легче добывать и обрабатывать, к тому же его гораздо больше, нежели тех, какими орудовали ранее. Теперь железо есть у каждого. Это тоже плохая примета.

В Утгарде неспокойно. Вокруг сел и бургов бурлит какое-то волнение. Повсюду кругом шатаются незнакомые, пришлые, чужие. Земля почти не рожает, и зверья в лесах водится меньше. Трава растет хилая, скотина ее не ест, а если ест, то часто мрет. Старики говорят, что это очень плохая примета.

Ветер переменился на восточный, и теперь до Мидгарда все яснее доносится запах степей. Взрослые мужи смотрят в сторону восхода и вторят старикам.

Зимы стали еще более лютыми, вода замерзает в колодцах, а летом поля заливают дожди. Уже два урожая погибли, а запасов больше нет. Скольких младенцев в леса повыносили, не сосчитаешь. Это вообще очень худо.

Скальды слагают все более о древних временах да героях, а скаморы куда-то пропали, их почти не видно. Ну а если забредет какой скамор в село, то его сразу прогоняют, а в бурги их вообще не пускают. Мудрые люди грустно качают головами и говорят, что всех ждет очень большое горе.

Людей стало много, рождаются почти одни мальчики, и тут понятно всем, от мала до велика – скоро будет великое несчастье, затрясется земля, в бургах будут рушиться стены, села запылают огнем… Скоро разразится война.

Кузнецы в почете,

А скаморов гонят прочь...

Железа много,

А земля родит мало...

Утгард хмурится,

А Мидгард степью запах...

Зимы лютуют,

А лета плачут

И скальды про былые подвиги поют.

Много людей стало,

А места для них мало

 И женщины мужей рожают –

 Быть беде!

Быть горю!

Быть войне!

Сказ первый

Вертись, вертись, вертись…

Тянись, тянись, тянись…

У Великой Пряхи всегда много работы. А сейчас особенно. Великая Ткачиха еле успевает ткать полотно судьбы. Морена все чаще появляется в миру, распуская полотно и разрывая нити. Корни Мирового Древа, омываемого тремя ручьями, сохнут, так как ручьи истощились, и Олень почти обглодал его крону. Горластые Петухи уже готовятся прокричать, и Волк хмурит пасть предсмертным оскалом для обреченного мира.

 Сколько раз уже плакали жены, вдруг ставшие вдовами. Сколько раз дети убегали из дому. Сколько курганов насыпано…

…О новом вожде говорили уже довольно давно, еще дед Тодвульф был жив. Говорили, что прежний вождь не вернулся из похода на свевов и вот-вот должны выбрать нового. Никто не сомневался, что им станет его сын Ульф, давно уже овеявший славой свое имя, сражаясь бок о бок со своим отцом и его храброй дружиной. Но тогда старый вождь вернулся. Теперь же его дружина, вместе с младшей дружиной самого Ульфа, должна поднять преемника на щите, громыхая своим оружием. Так будет одобрен выбор воинов, и их новый предводитель станет полновластным вождем. А для старого вождя Гезориха уже был насыпан знатный курган, достойный великого воина, каким он был.

Когда дед Тодвульф ушел к богам, в Валхёлль, в его роду никто не пролил ни слезинки. Жена его давно умерла, наложниц он не держал, невестки его терпеть не могли, дочка мужественно вынесла это, а сыновьям и внукам плакать было негоже, ибо они мужи, да и чего плакать, если Тодвульф ушел, как подобает воину, прямо с поля боя.

Он искал смерти, и хоть и хромал на левую ногу, да и топор держал с трудом, все равно пошел в поход вместе со своим старшим сыном Ризвульфом. Вождь Гезорих уважал Тодвульфа, но немало удивился, когда увидал его вместе с сыном в своем бурге. Правда, удивление тут же сменилось радостью, и они стянули бока друг друга крепкими объятьями, проверяя крепость ребер, а потом пошли опустошать бочонок пива вместе с остальной дружиной. Когда Тодвульф перестал ходить в походы из-за старческих болячек, которые всегда приходят с сединой, Гезорих опечалился и сказал, как же ему будет не хватать храброго дружинника. Так делает любой добропорядочный вождь, когда кто-то из его дружины перестает ходить с ним по разным причинам – кто из-за старости, кто по болезни, а кто просто из-за смерти. Но на другой день об этом дружиннике, как правило, никто не вспоминает.

Вот и в тот раз Гезорих никак не мог вспомнить имени Тодвульфа, пока Дотрад, сосед Тодвульфа, бывший моложе его и в последнее время постоянно ходивший в походы, незаметно не напомнил его вождю. На пиру, устроенному по случаю сбора дружины, дед Тодвульф сидел довольно далеко от вождя, и Гезорих ни разу не обратился к нему по имени. Может, опять его забыл.

Ни Тодвульф, ни его старший сын Ризвульф никогда не входили в ближнюю дружину Гезориха, поэтому никто из них даже и не думал огорчаться по этому поводу. Оба воина, и старший и младший, любили вождя, и готовы были в любой миг отдать за него свои жизни.

Ризвульф вернулся из похода один, да дома бы и удивились, если бы дед Тодвульф вернулся вместе с ним. В их селе, как и в любом другом, старики очень часто уходили в свой последний поход, чувствуя приближения старости. Они хотели попасть к Вотану в Валхёлль, как подобает мужам и воинам, прямо из горячей битвы, дабы занять почетное место рядом с другими достойными героями. А сейчас для Тодвульфа была и еще одна причина поскорее уйти к богам, о которой он никому не сказал – большая часть урожая погибла, и много скота пало из-за болезни. И Тодвульф решил, что его рот явно лишний. Эорих, средний сын Тодвульфа, уже собирался нести свой приплод, которым вот-вот должна была разразиться его жена Фридис, в лес, но глава большого семейства вовремя ушел в поход. Так у Ульриха, сына Эориха, внука Тодвульфа, родился брат.

А вождь Гезорих тоже не вернулся из этого похода…

Ризвульф долго не рассказывал, как же погиб Тодвульф. Сначала братья думали, что, быть может, их отец опозорил себя чем-то, и Ризвульф, видя, как отец на его глазах омрачает честь рода, не пожелал даже вспоминать об этом. Ульрих, находящийся со своим дядей Ризвульфом в довольно сносных отношениях, как-то набрался смелости и спросил у него про деда. Но тот так гаркнул на него, что у Ульриха враз пропало всякое желание когда-либо еще беспокоить его этим вопросом.

Ризвульф не имел семьи и детей, хотя и являлся, после смерти Тодвульфа, старшим в роду и достиг уже возраста аж в сорок зим. В селе поговаривали, что он застудился во время одного из походов; опрокинутый врагами в реку, Ризвульф, продолжая биться с ними, стоя по пояс в ледяной воде, потерял мужскую силу. Но это были слухи, а спросить у него напрямую никто не решался, - больно крут, весь в отца. Своих братьев он откровенно презирал за то, что они не встали на путь воина, и, являясь зрелыми мужами, ни разу не ходили в поход.

Эорих, средний брат, с самых пеленок питал любовь к Матери Земле, и часто вместе с братом Тодвульфа, их дядей Борвихом, ходил за плугом, едва лишь научившись ходить. Дед Тодвульф, ни разу не держащий в руках плуга,  сразу понял, что из этого мужа воина не выйдет, и обратил более пристальное внимание на старшего, Ризвульфа, который уже в люльке любил спать с топором. Когда Эорих вырос, а дядя, научивший его всем премудростям ораря, умер от простуды, то он сразу занял его место на бороне. И хоть Ризвульф и понимал, что это дело благое, нужное, теплых отношений у него с братом не сложилось: Эорих не любил воевать, Ризвульф презирал орарей.

Но если со средним братом он хоть как-то находил язык, то младшего, Аодобада, откровенно ненавидел. А ненавидел потому, что Аодобад был не такой, как все. И действительно, Аодобад не был похож на других. Хоть он и родился мужем, но имел смазливое лицо, худую, нескладную фигуру и какие-то бабьи повадки. Внешне, издали его можно было принять за девку. Когда Аодобад чуть подрос, и все эти черты достаточно заметно проявились, Тодвульф хотел свести его в лес и там убить, дабы тот не позорил род, но вмешалась жена Тодвульфа, вставшая за сына. Тодвульф кричал, что он такого даже на капище снести не может, ибо пред богами стыдно, а жена его говорила, пусть он и ее кладет рядом с дитятей. Тодвульф плюнул и ушел, но более с Аодобадом никогда не разговаривал. Даже если что нужно было сказать ему, так, что бы не сказать нельзя, всегда говорил через жену или братьев, в основном через Эориха, а если Аодобад мешался под ногами, просто его пинал.

Когда Аодобад вырос, все в селе давно уже говорили, что у Тодвульфа живет не то баба, не то мужик, не то вообще не пойми кто. Тодвульф, слыша это, лез с кулаками, и намял множество боков разным пустобрехам. Аодобад знал, что про него говорят, но молчал и не обращал внимания. Он вообще был очень неразговорчивым и нелюдимым. Даже когда его в лицо называли бабой в штанах, он молчаливо отворачивался и проходил  мимо, а когда интересовались, что у него болтается между ног, краснел и ускорял шаг.  Пользы от него было мало, единственное, чем он занимался, когда его вместе с женской частью дома не гоняли по хозяйству, вырезал из дерева разные фигурки и посуду. И хоть получалось у него это настолько дивно, что все в селе ахали, видя резную ложку в виде лебедя или ступку с конской головой, как настоящую, вышедшую из под его ножа, никто этому занятию не придавал значения. В роду его держали только из-за матери, а когда ее загрызли волки, и некому было за него заступиться, на защиту встал Эорих. Тогда Тодвульф еще больше охладел к нему, и еще сильнее полюбил Ризвульфа, который с пятнадцати зим от роду ходил с ним в походы и также ненавидел младшего брата.

Как только глава семьи со старшим сыном уходил в поход, Аодобад немного изменялся. Он мог обмолвиться редким словом с Эорихом и женской половиной дома, нянчил племянника Ульриха, игрался с маленькой сестренкой Кейлис. Но когда отец и старший брат возвращались домой, снова замыкался в себе.

Иногда в селе замечали, что если и можно увидеть Аодобада с кем-то вместе, так это с незамужними девками да детьми. И те, и те принимали его за своего, считая подружкой или сверстником, но он особо не чурался, когда ему это говорили, и, хоть и редко, но продолжал общение. Когда в доме стало известно, что Аодобад ходит с девками как со своими, дед Тодвульф не выдержал. Он заперся с ним в сарае и жестоко избил. Всю весну тот пролежал на лавке, и тогда еще живая мать еле выходила его. Оправившись и встав на ноги, он более никогда не подходил ни к кому в селе, став совершенно чужим и одиноким.

Единственный, кого Ризвульф в роду мог не просто сносно переносить, но к кому даже питал какие-то  теплые семейные чувства, приходился ему сестрой. Да, именно так. Ризвульф, ранее любивший поваляться на сеновале с какой-нибудь девкой из соседнего двора, после одного из походов вдруг перестал замечать женские юбки. Они просто прекратили для него свое существование. Вероятно, это и был тот самый раз, когда в нем замерзло его семя. Теперь любой человек был лишь настолько значим для Ризвульфа, насколько он приходился мужем, и настолько уважаем, насколько он являлся воином. Никаких девок он отныне не замечал. Никаких, кроме своей сестры Кейлис. И на то были причины.

Кейлис, даже в детстве, была не по годам красива и статно сложена. Многие мужи из села пускали свои слюни, едва завидя ее. Стоило ей выйти во двор, как соседи оборачивались, любуясь на то, как она подметает или несет ведра из колодца. Если она собиралась в лес по грибы, кто-нибудь из села пытался увязаться за нею. Иногда поход к ручью или соседям затягивался на довольно долгое время, ибо некоторые особо настырные ей попросту не давали прохода, делая недвусмысленные намеки.

Много раз старшие братья успокаивали особо горячие головы, бурлившие при виде Кейлис. Много синяков сошло с некоторых нагловатых рож, много оханий раздавалось по углам различных сельских домов, в которых проживали молодые мужи, не поделившие тропку, ведущую мимо ее дома. В свое время Тодвульф говорил, что когда подрастет девка, нужно искать для нее мужа познатнее да побогаче, проча ее молодому Ульфу, в мыслях желая породниться со знатным родом. От того, что бы сразу не отвести ее к сыну вождя, его останавливал лишь младой, по мнению Тодвульфа и особенно его жены, возраст Кейлис да четыре наложницы, которых Ульф успел завести к тому времени. Так эта свадьба и не состоялась, даже если и могла бы быть на самом деле, а не только в голове отца семейства.

Но не за красоту нравилась Ризвульфу его сестра, а за бойкий, молодцовский  характер. Она сама могла постоять за себя, и некоторые мужские достоинства в селе до сих пор помнят силу ее пальцев, остроту ногтей или твердость коленки. Она никогда не прощала грубостей и всегда старалась сама наказать обидчика, даже если им оказывался рослый вояка с лицом, испещренным шрамами. Бывали случаи, когда она, уже будучи довольно взрослой, заступалась за своего брата Аодобада, и некоторые шрамы на лицах соседей были получены отнюдь не от острого лезвия в дальнем походе. Не смотря на достаточную хрупкость своего по-женски красивого тела, в ней сидела сила мужа и душа воина. 

За это Ризвульф все больше проникался к ней доверием и своеобразной привязанностью, основанной на родственных чувствах да собственных качествах самой младшей сестренки. Боги словно перепутали, когда вкладывали души в те времена, в которые зачинались Аодобад и Кейлис. Видимо, дед Тодвульф, делая с бабкой младшую Кейлис, желал, чтобы родился муж, а должна была родиться девка, в то время как с Аодобадом все было наоборот. А боги сами ведают, как быть должно. Так решил для себя Ризвульф и весь род.

Ризвульф всегда привозил Кейлис из походов различные подарки, причем такие, что все в селе рты раскрывали. Бывало, сам приедет без ничего, в рваных портках, а сестре непременно красочную вещицу притащит. За это Кейлис любила Ризвульфа, но не могла выделить его особо из всех своих братьев, ибо все они – один род, одна семья.

К Ульриху у Ризвульфа было двоякое отношение. Когда у Эориха народился первенец, дед Тодвульф сразу решил приучить его к военному делу, дабы он не пошел по стопам отца. Ризвульф тоже желал, что бы из племянника вышел воин, а не орарь, и они вдвоем принялись его воспитывать. Эорих сопротивлялся этому, как мог, но против главы семейства и старшего брата роптать не смел. Поэтому все свободное время, которое оставалось у него после земельных работ да дел по хозяйству, он уделял сыну, пытаясь, в тайне от отца и брата, сделать все возможное, что бы тот познакомился не только с топором, но и с плугом. Когда Тодвульф узнал об этом, он жестоко наказал Эориха и почти запретил подходить к сыну, но было поздно. Семена, посеянные отцом, взросли, и Ульрих отбросил дедов топор и взялся за отцовский плуг. Все воинские упражнения были ему в тягость, с мальчишками он любил решать все словом, а не палкой. Деревянные мечи, которые сделал ему дядя Ризвульф, все больше пылились в углу, и Тодвульф, в сердцах плюнув и махнув рукой, сказал, что лучше научит махаться ими Кейлис.

Таким образом, Ризвульф, надеясь, что из Ульриха выйдет знатный вояка, увидел, что тот стал орарем, как и его отец. Поэтому, памятуя о прежних уроках воинского дела, преподаваемых ему в младенчестве, Ризвульф не был равнодушен к Ульриху, но, осуждая его выбор, не уделял ему особого внимания.

Когда нужно было собираться в очередной поход, Ризвульф всякий раз пытался соблазнить Ульриха рассказами об огромных богатствах, бессмертной славе и великом уважении, которые можно добыть только в бою, стоя плечом к плечу со своими сородичами и вождем, но Ульрих лишь улыбался и качал головой, говоря, что Мать Земля родит больше, и для этого не надо никого убивать. Тогда Ризвульф вспоминал предания о великих героях-воителях и непременно добавлял после рассказа, что не знает ни одного предания о великом ораре. Ульрих и тут не терялся и отвечал, что воин славен песнями, а орарь – урожаем. Тогда Ризвульф плевался, махал на него рукой, садился на коня и отправлялся в поход.

Так что, несмотря на все усилия Ризвульфа, Ульрих ни разу не побывал в походе за все свои семнадцать зим, которые исполнились ему к этому времени. Хоть он и помнил дедовы уроки и дядино руководство в военных делах, он ни разу не поднимал на врага топор, да и врага то, собственно, никогда не видел, разве что в облике рабов, которые иногда приводил кто-то из соплеменников, живущих в селе, но они выглядело жалко и побито, и их, как правило, либо отпускали со временем, в неурожайные года, либо приносили в жертву богам, когда начинался голод, либо просто оставляли жить вместе наравне с остальными домочадцами, если не хватало рук и в амбарах кое-что имелось. Но все твердо знали, кто принадлежит роду, а кто нет.

Ульрих любил работать, если он за что-то брался, то неизменно доводил все до конца, даже если это было сопряжено с определенными трудностями. Преданность своему делу и любому труду вообще сочеталось у него с неимоверным упорством в его исполнении, насколько бы тяжело это ни было. За это в роду его любили и уважали, хоть он был юн и ничем в военной области не прославился, как, например, его дед или дядя. За это и Ризвульф, и Тодвульф хорошо к нему относились. Они часто говорили, что такое упорство в бою принесло бы Ульриху и славу, и богатство, в очередной раз сокрушаясь, что он не воин.

Маленьким, Ульрих очень любил слушать историю своей матери о том, как его отец Эорих взял ее в жены. Однажды он пришел на кухню, долго смотрел, как женщины готовят обед, а потом спросил у матери, как она стала женой его отца. Фридис улыбнулась, переглянулась с женской половиной дома, суетящейся возле котлов, потом ласково посмотрела на сына и рассказала.

Как-то осенью, когда урожай был снят, а Тодвульф и Ризвульф еще не отправились в очередной поход, Эорих решил съездить в соседнее село, выменять поделки своего брата Аодобада на что-нибудь другое. Ризвульф, изнывающий от безделья перед намечающимся походом, поехал вместе с ним.

Прибыли они как раз в тот день, когда в этом селе был меновой торг, на который съехались люди из некоторых окрестных сел. Эорих очень этому обрадовался и пошел на место торга, а Ризвульф куда-то исчез, сославшись на какие-то дела. За весь день отец Ульриха выменял немного, больше проболтал с местными жителями, да жителями других сел, узнав много нового и поделившись тем, что знал сам. Ближе к вечеру он, уже собираясь сворачиваться да ехать домой, вдруг увидел юную рыжеволосую деву с зеленовато-серыми глазами. Она легкой походкой подошла к тому месту, где Эорих разложил поделки своего брата, долго их рассматривала и дивилась искусству мастера. Потом спросила у него, сам ли он это сделал. Эорих, видя, как горят глаза юной рыжеволосой прелестницы, хотел было сказать что сам, но переборол искушение и ответил, что это сделал его младший брат Аодобад. К его удивлению, девушка ничуть не разочаровалась, а только спросила, что он хочет за вон ту прекрасную ступку с медвежьей головой. Эорих ответил, что за эту ступку ему нужна лишь улыбка юной красавицы. Тогда дева слегка покраснела и обворожительно улыбнулась, а Эорих протянул ей ступку. Он долго глядел ей в след, когда та удалялась от него в сторону своего дома, пока его не одернул сидящий рядом бортник, предлагавший на обмен мед и воск. Этот бортник сказал, что на сию девку давно положил глаз Арзвульф, храбрый муж и великий воин из их села. В тот же миг Эорих услышал голос незаметно подошедшего Ризвульфа, говорящего, что с этим мужем лучше не связываться, ибо он вутья, и на поле боя превращается в разъяренного медведя.

С Ризвульфом подошла какая-то милая светловолосая дева. Ризвульф указал ей на деревянные поделки Аодобада, разложенные перед Эорихом. Та ткнула пальцем в одну из них, и старший сын Тодвульфа протянул ей понравившуюся вещицу, после чего хлопнул пониже спины и отослал домой. Потом Ризвульф ахнул Эориха по плечу и сказал, что пора бы уже трогаться в обратный путь. Но Эорих ответил, что хочет подарить девушке кое-что к ступке. Старший брат проговорил, что не намеревается потом из-за этого везти домой его расчлененное тело. Однако Эорих, не говоря более ни слова, собрал все вещи и, выбрав из них парочку самых искусных, направился в ту сторону, куда ушла рыжеволосая красавица.

Найти ее дом не составило труда, труднее было туда войти. Он прождал до того, как стемнело, но все никак не мог завернуть во двор. Вдруг он увидел двоих мужей, явно перебравших хмельного меду или пива, которые уверенным шагом пересекли двор и направились к дому. Как раз в это время из двери, прямо на них, вышла рыжеволосая дева, ради которой Эорих и пришел сюда. У нее в руках были пустые ведра. Увидев деву, оба мужа громко заголосили, и, схватив ее под руки, повели куда-то со двора, без умолку забрасывая ее словами. Та пыталась вырваться, крича отца и братьев, но те попутно прикрывали ее рот ладонями. Из сказанного ими Эорих понял, что это друзья того самого вутьи Арзвульфа, которые пришли от его имени свататься к ней. Но, по пьяной своей дури и бесшабашности, они, увидев нужную им деву, решили не идти к ее родителям, как то и положено богами, а привести ее саму к своему другу и соратнику, попутно проверив, все ли ее девичьи прелести на месте. Видимо, остаток ума, растерянного в битвах да дворовых драках, они в тот вечер полностью оставили в опустевших кружках. Эорих окрикнул их, когда те почти покинули двор. В удивлении развернувшись и оставив прелестную деву, они, отпустив пару витиеватых фраз в сторону Эориха, посоветовали ему идти куда подальше. А одному из них, очевидно, самому задиристому, так не терпелось намять бока Эориху, что он сразу двинулся в его сторону. Эорих сказал, что негоже обижать сей дом и вести мужские разговоры на глазах у этой прелестной девы, и предложил отойти подальше от села. Это предложение было с радостью встречено обоими вояками, а оставленная ими дева, крикнув Эориху, что бы тот не вмешивался и не терял своей головы, побежала в дом, видя, что его не отговорить.

Как и о чем Эорих говорил с этими мужами, мать Ульриха рассказать не могла, ибо сама не видела, а Эорих о том не распространялся. Знала она только, что когда выбежала с братьями и отцом во двор, Эорих уже возвращался обратно, неся в руках приготовленные ранее подарки. Отец орал, что убьет Арзвульфа, а братья бросились искать его друзей-обидчиков, но так и не нашли. Известно только, что нашли потом их мертвые тела, растерзанные в клочья – Арзвульфа не зря звали вутьей. Но доказать этого никто не мог. Этот грозный воин порывался сам пойти в дом рыжеволосой красавицы, и никому бы его не под силу было удержать, если б старейшины не пригрозили ему проклятьем и изгнанием из села. Арзвульф сжал до крови свои кулаки и сказал, что еще увидится с Эорихом. На том все вроде бы и завершилось.

 А через неделю Ризвульф приехал в этот же дом сватать Эориха к Фридис. Отец ее был не против, Арзвульфу давно уже был дан отказ после выходки его сватов, и свадьба Эориха и Фридис состоялась. Гуляли всем селом несколько дней, и сколько было съедено и выпито уже не сосчитаешь. Так Фридис попала в род Эориха. В большой семье стало еще одной женщиной больше. А вскорости у них родился первенец, которого нарекли Ульрихом.

После того, как Ульрих услышал эту историю, он долго ходил радостный и гордый за своего отца, который сумел увести прямо из под носа храброго вутьи прекрасную деву. Когда у Ульриха родились и подросли сестры, он подбивал их подойти к матери спросить у нее про то, как их отец взял ее в жены, и сам садился рядом и с удовольствием слушал эту историю еще раз.

Когда Эорих опоясался, то сразу заметно возмужал, а после рождения сына и вовсе стал самым настоящим хозяином. Дед Тодвульф, хоть и был слегка удивлен тем, что его сын так рано решил обзавестись  семьей, этому не препятствовал и сильно удивился произошедшим в  нем переменам. Их отношения заметно улучшились, и теперь, бывало, Тодвульф даже советовался с Эорихом относительно некоторых хозяйственных дел. Потом Фридис родила девочку, а через два года, когда опять народился хороший урожай, еще одну девочку, и дед Тодвульф, все ждущий внуков, будущих мужей и воинов, заметно расстроился. Он косо смотрел на Фридис, иногда даже ругал ее и говорил, что, как только опять будет весть об урожайном годе, пусть непременно рожают мужа. Однако, когда Фридис разродилась в очередной раз, урожай неожиданно погиб, и Эорих хотел было снести долгожданного внука в лес. Это случилось как раз в то время, когда Тодвульф ушел в свой последний поход.    

Женщин в их доме было немного. После гибели бабушки Вайлис, жены Тодвульфа, в доме остались Кейлис, младшая дочка Тодвульфа, Фридис, жена Эориха, их дочки Эльхильда и Брунхильда, младшие сестры Ульриха и старая Гурильда, жена Борвиха, умершего от простуды младшего брата  Тодвульфа. Раньше с ними еще жила Сайфилла, жена старшего брата Тодвульфа, о котором Ульрих почти ничего не слышал, но потом она куда-то ушла, и больше ее никто не видел. Когда Ульрих хотел узнать о ней и о старшем брате деда, все его тут же затыкали и прогоняли вон. Видимо, с ним случилось что-то очень страшное, потому что все, что было связано с прежним главой семьи, замалчивалось и не разглашалось. Ульрих никогда не знал старшего брата деда Тодвульфа, так как, когда он родился, того в семье уже не было. Он плохо помнил и Сайфиллу, но еще хуже он помнил бабушку Вайлис. Зато он отлично помнил день, когда ее не стало. Хоть он был тогда совсем маленьким, все происшедшее навсегда запечатлелось в его детской голове.

В то утро бабушка пошла в лес за грибами и ягодами. Все ждали ее вечером, но она так и не вернулась. Дед Тодвульф, как раз в этот же день вернувшийся из похода, ждал ее до заката, но ее все не было. Тогда он взял братьев и даже маленького Ульриха и пошел в лес, искать. Когда совсем стемнело, Тодвульф вернулся домой, взял факел и ушел один. Возвратился он глубокой ночью, без бабушки. До восхода солнца он просидел на крыльце, а когда стало светать, собрал все семейство и наказал прочесывать лес.

Нашел он ее сам, на одной из полян. Обглоданное волками тело лишь смутно напоминало бабушку Вайлис, но Тодвульф узнал ее по оберегу, который  сам привез с одного из походов. Ульрих, вжавшись в бок матери, уже не помнил кровавого месива, которое разлагалось на этой поляне, но он отчетливо помнил лицо и глаза деда, который молча, без эмоций смотрел на останки своей жены. Собственно, все поняли, что он ее нашел именно потому, что он не отзывался на окрики. И прибежали к нему…

Тодвульф всех отослал домой. Тихо, одной фразой «Пошли прочь». Что было дальше, Ульрих узнал по рассказам отца и дяди, которые, уйдя со всеми, долго ждали его на крыльце, не обмолвливаясь ни словом. Тодвульф на руках отнес растерзанное тело к селу, на другую сторону реки, где покоились предки. Он до вечера сооружал для нее небольшой курган, и лично насыпал его. Потом пришел домой, снял со стены свой боевой топор и ушел в лес.

Вернулся он лишь под утро. Братья не смыкали глаз, и все видели. Видел это и сам Ульрих, только что проснувшийся от тревожного сна.

Тодвульф, не спеша, шел из лесу, неся в руке три отрубленные волчьи головы, пасти которых были обвязаны веревкой. Все в роду ужаснулись, ибо дед совершил страшное преступление – он намерено убил волков, их общих предков, от кого вели свой род все в их селе. Ведь именно от волка и великих богов произошло то славное племя, потомками которого они все и являлись.

Тодвульф прошел к насыпанному им кургану, в котором покоилась его жена, и закопал перед ним три волчьи головы. Неделю никто не слышал от него ни одного слова. А потом он как-то тихо произнес: «Сами виноваты», и все стало по-прежнему. Только не было бабушки Вайлис. И никто не смел более вспоминать об этом. И никто не пролил ни слезинки. Кроме Аодобада – он  рыдал всю ночь после того, как в лесу нашли его мать, растерзанную их далекими предками.

А что же случилось со старшим братом Тодвульфа, Ульрих, сколько ни пытался, в то время так и не смог выведать. Но все же, спустя много времени, он это узнал. Узнал тогда, когда узнал весь род, как же именно погиб дед Тодвульф.

Все они жили вместе, в одном большом доме, и каковы бы ни были их отношения друг с другом, они всегда знали – у них одни предки, одни боги и один глава, они одно племя, один род, одна кровь, одна семья. И больше уже не значило ничего. Это для них раз и навсегда определило все в жизни. Обижая кого-либо из их рода, неважно, кто это мог быть, обижали весь род, и весь род за это отвечал. Весь род наказывал за чужие грехи, весь род отвечал за свои. Вопрос о любви между членами этой, да и любой другой большой или малой семьи, никогда не ставился. Их родственная любовь сливалась со всем родом и была навсегда тождественна ему.