Открой глаза.

Неприятный привкус крови во рту, голова гудит так, что невозможно удержать в ней ни одну мысль.

Поднимайся.

Я провожу языком по внутренней стороне зубов. Правый клык обломан. Или это левый?

Очнись.

Каждый вдох отдается болью. Кажется, я сломал ребро. Или два. Легко отделался, можно сказать.

Вставай.

Я пытаюсь пошевелиться, и осколки ветрового стекла царапают мою спину. Говорят, бомба не падает в одну и ту же воронку дважды? Я невольно улыбаюсь. Думаю, это нервное.

Хватит лежать. У тебя нет времени.

Я снова пытаюсь сесть, и в этот момент, вместе с пришедшими болью  и шумом в голове, я вдруг осознаю, что этот  голос звучит не  в моей голове. И что этот голос я уже когда-то слышал.

– Открой же, наконец, глаза!

***

Половина шестого. Утро. Звенит будильник, и мальчик открывает глаза. Вот уже третий месяц он встает засветло. Все лето, каждый день. День за днем он встает до рассвета и, даже не умываясь, идет на крышу. Папа еще спит, и потому мальчик, закрывая дверь, старается как можно тише поворачивать ключ в замочной скважине. День за днем, поднимаясь наверх, он проходит девяноста девять ступеней по лестнице дома и еще шесть чтобы подняться на чердак. День за днем он считает их и сбивается где-то на четвертом десятке. День за днем он смотрит на стены, разрисованные сверху донизу. Пока еще непонятные  для него надписи на английском языке, имена, даты, признания в любви и такие слова, за которые отец побил бы его ремнем, несмотря на то, что весной мальчику исполнилось двенадцать.

Он поднимается на чердак и, морщась от перемешавшихся запахов птичьего помета, гнили и застарелой мочи, осматривается. За два месяца этот запах перестал казаться ему невыносимым, но все равно мусорщик, по его мнению,– самая ужасная профессия на свете. Глаза, привыкшие к полумраку, находят лестницу, ведущую на крышу, и мальчик начинает аккуратно двигаться к ней, стараясь не наступить на пивные банки и прочий мусор, устилающий чердачный пол.

Навесной замок чердачного люка сорвали еще в новогодние праздники, а новый до сих пор не повесили, поэтому с января под крышей собирались бомжи и местная шпана.

Толкнув тяжелую скрипучую железную дверь, он жмурится от ударившего в лицо ветра. Дыхание перехватывает, и мальчик отворачивается, чтобы вдохнуть. Он смотрит на часы. Согласно сайту погоды, который он посещает каждый день, до рассвета еще три минуты, и мальчик идет к своему обычному месту. Он еще совсем не боится высоты, это придет к нему годами позже, совершенно без причин, и останется с ним до конца жизни. Но сейчас он не боится, и потому садится на самый край крыши, опираясь локтями на хлипкие перила и свесив ноги вниз. Здесь, наверху, почти тихо. Здесь только ветер, редкие крики птиц, далекие отзвуки моторов машин и крыши, до самого горизонта, все больше розовеющего с приближением рассвета.

Отсюда виднеется труба завода, где когда-то работал его дедушка. Каждый день, с девяти утра и до шести вечера, из трубы в небо поднимается белый дым, и когда-то давно мальчик думал, что на заводе делают облака. Сейчас, сидя на холодном бетоне, он вспоминает это и, совершенно неожиданно для себя, улыбается.

Иногда ветер стихает, а машин совсем не слышно, и в такие моменты ему кажется, что здесь можно услышать Бога. Мальчику всего двенадцать лет, и он ни за что и никому не признается, что верит. Но здесь, на крыше, никого нет. Здесь все иначе.

Солнечный диск с каждой минутой все больше выползает из-за горизонта, но мальчик заворожен вовсе не этим. Он смотрит куда-то дальше, будто сквозь солнце, и сейчас он понимает, насколько он мал по сравнению со всем окружающим его миром. «Песчинка на пляже»,– думает он про себя.

Его руки невольно вздрагивают, когда позади, открываясь, скрипит дверь. Он ждал этого звука с того момента, как сел у перил, но руки все равно дрожат. И когда две тонкие изящные ладошки скользят по его куртке, заключая его в объятия севшей сзади девушки, он закрывает глаза. И зажмуривается до боли в глазах, когда слышит тихий шепот: «Привет». Ему хочется плакать, но он не плачет. Он просто сидит с закрытыми глазами и старается думать о ветре, треплющем его волосы, и о солнце, которое вот-вот поднимется.

Она сказала, что ее зовут Инна.

***

Иногда фраза «так уже было» не значит ничего. Ты просто не учишься на ошибках. Что-то происходило, а ты смотрел в другую сторону и жевал жвачку, пока другие решали проблемы  вместо тебя. А теперь ты лежишь в перевернутой на бок машине, и только голос снаружи не дает впасть тебе в панику. Время идет, бензин из пробитого бака может вспыхнуть в любую секунду, а ты все так же лежишь на спине и пытаешься сообразить – что же делать?

***

В тот день на небе не было ни единого облака. В такие дни мальчик часто смотрел вверх, задрав голову, прищуриваясь от нестерпимо яркого света, и думал о том, что где-то там, за синевой, прячутся звезды и планеты, которых он никогда не увидит, и оттуда кто-то точно так же смотрит вверх. В такие моменты по его спине пробегал жуткий, но приятный холодок. И он надеялся, что по спине (или что там  вместо нее у инопланетян?) смотрящего с другой стороны пробегают такие же мурашки.

Мальчик скучал на заднем сиденье, глядя, как его мама ведет машину. С  какой-то странной отчужденностью он вспоминал все, что произойдет дальше. Ему не было страшно, только неуместное чувство любопытства шевелилось где-то между сердцем и желудком. Сейчас запищит телефон. Мама повернет голову направо, и поэтому не заметит точно такой же машины, вылетевшей на перекрестке на красный свет. Мальчик помнит, как перед самым столкновением ему в голову придет по-дурацки радостная мысль, что в школу он сегодня не пойдет. А потом их обоих, его и маму, отбросит вправо. Только на этот раз мальчик не теряет сознания, ударившись головой о дверь, а телефон все продолжает противно пищать. И через минуту мальчик понимает, что это пищит будильник на его тумбочке.

Так все и случается. Ты все пытаешься делать правильно. Переходишь дорогу по «зебре». Перестраиваешься из левого ряда в правый. Из правого – в левый. Следишь за здоровьем, заботишься о близких. И однажды в твой автомобиль на полной скорости  врезается грузовик. Неисправные тормоза, пьяный водитель, просто неудачное стечение обстоятельств? В данный момент тебе без разницы. В данный момент ты просто летишь  вместе со своим седаном на обочину, и твое сердце колотится так быстро, как никогда раньше.

Годы спустя, мальчик, к тому времени уже став юношей, попытается, но так и не сможет вспомнить, почему он вдруг решил подниматься засветло, выбираться на крышу и смотреть, как встает солнце. Вернее, он не поверит, что все было настолько просто. Что ему просто захотелось этого – и все. Но сейчас он не думает об этом. Сейчас он стоит на лестнице между седьмым и восьмым этажами и, изредка озираясь, будто кто-то в такую рань может его застукать, чертит отцовской отверткой на известке неровные буквы: «М И Ш А». А потом поднимается выше.

Наверху все как обычно. Мальчик считает, что здесь никогда ничего не меняется. Где-то внизу, девятью этажами ниже, каждые полгода ремонтируют дорогу. Тропинку, пересекающую двор наискосок, в прошлом месяце засыпали щебенкой, а теперь заасфальтировали. Деревья срубили, и на их месте остались пни, да и те почти все выкорчевали. Но наверху не меняется ничего. Только птицы прилетают и улетают, но мальчик никогда не интересовался птицами.

Ветер треплет его волосы, и Миша аккуратно трогает повязку, опасаясь, что она съехала набок. Вчера вечером он спросил папу:

– Когда мама вернется домой?

– Скоро,– ответил папа, глядя куда-то в сторону.– Она поправляется.

И Миша впервые в его жизни подумал, что отец, похоже, забыл его возраст. Что отец все еще видит перед собой шестилетнего карапуза, не понимающего, когда его обманывают.

А утром он проснулся на мокрой подушке. И его голова болела так, что он плохо видел цифры на будильнике. И он снова тихо оделся, чтобы выбраться на крышу.

– Ты всегда был каким-то нерешительным,– я слышу в голосе разочарование, и оно злит меня, очень сильно злит.

Такое ощущение, будто веки залили цементом, и поднимать их придется руками.

– Вспомни то лето,– теперь я улавливаю в голосе насмешку.– Ты тогда тоже думал, что из этой затеи ничего не выйдет.

Наконец, мне удается приоткрыть глаза, и я смотрю на покореженную дверь машины, освещаемую уличным фонарем. Вокруг никого нет.

– Посмотри  направо,– все так же насмешливо советует голос.

Я поворачиваю голову в сторону и сквозь покрытое трещинами лобовое стекло вижу хозяйку голоса.

– Давненько не виделись.

Она совсем не изменилась.

***

Мальчику кажется, что скрипит не открываемая позади дверь, а что-то внутри его головы. Он зажимает уши ладонями и, морщась, оборачивается.

– Привет,– улыбается ему девочка, стоящая в темном дверном проеме. Она совсем не выглядит смущенной, как будто встретить кого-то на крыше в половине шестого – обычное дело.– Ты кто?

– Миша,– его голос звучит нерешительно, и он думает, что лучше было промолчать. Минуту спустя ему в голову придет множество остроумных и даже саркастичных ответов, и он вдруг обрадуется, что все-таки не догадался так ответить.

– Инна,– девочка шагает ему навстречу и протягивает узкую ладонь.– Никаких «Инночек», сразу предупреждаю!– Хмурится она, пока Миша нерешительно пожимает ее руку.

Мальчик кивает, хотя он и не собирался называть ее как-то еще.

– Приятно познакомиться!

– И… и мне.

– Ты покраснел!– Широко улыбается она и шутливо тычет Мишу пальцем в бок.

– Ничего подобного,– он плотнее закутывается в куртку и поднимает воротник.

– Я тебя что, смущаю?

– Чем это ты меня смущаешь?– Бурчит мальчик и думает, что теперь он наверняка стал красным, как помидор.

Инна морщит лоб:

– Не знаю. Может, ты девушек никогда не видел?– И, не давая ему ответить, вдруг спрашивает.– Что это?– И упирает указательный палец ему в лоб.

– Что «это»?– Переспрашивает мальчик, и Инна скептически поджимает губы.

– Не притворяйся. С головой у тебя что? Или ты что-то прячешь под этой повязкой? Рога, к примеру.

– Нет…– немного растерявшись отвечает подозреваемый в рогатости.– Пустяки,– говорит он и отводит глаза.

На самом деле, когда Инна спросила его про повязку, мальчик вспомнил про маму. В последнее время все мысли о маме превращались в комок в его горле. И сейчас он закрывает глаза и отворачивается, поджав губы.

– Что с тобой?– Спрашивает девушка.

– Болит,– выдавливает он из себя ответ и плотнее сжимает веки.

– Понятно…– говорит Инна, и Миша понимает, что она ни капельки ему не поверила.

Некоторое время они сидят молча, и когда мальчику кажется, что у него получится удержать этот комок в горле, он встает с холодного бетона и говорит:

– Я пойду.

Инна кивает в ответ, даже не повернувшись в его сторону.

У самой двери мальчик находит в себе силы обернуться и задать неожиданно пришедший в голову вопрос:

– Ты придешь завтра?

– Не знаю,– говорит Инна и неопределенно дергает плечами.– Наверное.

Мальчик закрывает дверь. И когда он спускается по лестнице в свою квартиру, по его щекам текут слезы.

Нужно сесть. Нужно сесть и выбить ногами лобовое стекло. Если получится. А если нет, то…

– У тебя получится.

С того момента, как она заговорила со мной, я в первый раз задаюсь вопросом: откуда она здесь?

– Сядь.

Ребра болят так, что я невольно сжимаю зубы, царапая обломанным клыком нижнюю губу. А затем к этой боли добавляется новая, когда я опираюсь спиной на обтянутое кожей кресло.

Первое, что замечает мальчик, открыв тяжелую железную дверь, это спина Инны. Он старательно пытается не думать о том, что весь вчерашний день он возвращался к одному и тому же вопросу: она придет? И сейчас он старается не замечать своей радости. Ему даже немного стыдно за это.

– Что, не ждал?– Звонко спрашивает Инна и оборачивается к нему. Она сидит на краю крыши, на его месте.

Миша открывает рот, чтобы сказать что-нибудь язвительное в ответ, но на ум не приходит никаких подходящих слов. Когда-нибудь, немного повзрослев, он поймет, что с ним происходит в эти минуты, Но не сейчас.

– Я… я не думал, что ты придешь,– говорит он, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– А я взяла и пришла,– Инна зажмуривает один глаз и слегка склоняет голову на бок.– Ты рад?– Спрашивает она и тут же отвечает сама себе.– Конечно, рад, по глазам вижу.

Миша вздыхает, садясь рядом с ней.

– Ты странная.

– Ну и что?– Пожимает она плечами.– Это ведь хорошо.

И мальчик снова не знает, что ей ответить. «Наверное, я и правда раньше их не видел»,– думает он про себя.

– Эти перила… они хлипкие совсем. Ты бы не опиралась на них так.

– А что такое?– Удивляется Инна.– Боишься, что упаду?

– Просто отойди. Мне так спокойнее.

– Беспокоишься за меня, значит.

– Да я не…

– Признайся,– говорит она и легонько толкает его в плечо.

– В чем?

– В любви, конечно,– кивает она.– Ты влюбился в меня с первого взгляда. Как в том романтическом фильме... Название забыла.

От неожиданности мальчик вздрагивает, и на секунду ему кажется, что ноги не удержат его, и он соскользнет с крыши вниз.

– Придумаешь тоже,– наконец выдавливает он из себя.

– Ничего я не придумываю,– надувает губы Инна.– Я,– наставительно произносит она,– говорю правду, только правду и ничего, кроме правды. Вот так.

Инна выжидательно смотрит на него, но тот снова молчит.

– Не стесняйся ты,– говорит она, глядя ему прямо в глаза.– Ты мне тоже понравился.

– Почему?– Спрашивает Миша, чувствуя себя самым глупым мальчиком на земле.

В ответ девочка пожимает плечами:

– Не знаю. Забавный ты.

– Чем?– «Забавный» Миша хмурит брови и тут же пытается придать лицу бесстрастное выражение, как только в голове появляется мысль о том, что лицо тоже может выглядеть смешным. «В жизни не хотел быть забавным»,– думает он и старается не замечать, как что-то приятно шевельнулось у него в груди, когда она сказала про это.

– Ты все время серьезный такой. И повязка эта… Зачем тебе повязка?

Минуту они молчат. Мальчик думает – соврать или сказать правду, и если сказать правду, то сколько этой правды говорить? И, неожиданно для себя, он начинает говорить. И рассказывает ей все.

Инна больше не улыбается. Она смотрит на него с какой-то смесью жалости и сочувствия. И Миша снова чувствует, как горлу подступает колючий ком.

– Скажи, мама вернется?– Зачем-то вдруг спрашивает он.

Вопрос кажется ему глупым, но для него важно услышать, что ответит эта девочка. Мальчик больше не верит отцу, а рассказывать обо всем этом своим друзьям он боится. Ему всего двенадцать, и он пока еще не понимает, что никто не будет смеяться над ним.

– Не знаю,– говорит Инна и мягко его обнимает.– Я не знаю, Миш.

Он утыкается лицом в ее плечо. От нее едва уловимо пахнет духами, почти такими же, как у его мамы. Это не тот ответ, который он хотел бы услышать. Но, впервые за многие недели, мальчик не плачет, вспоминая о том, что случилось.

– Хочешь, я принесу тебе цветов?– Шепчет мальчик, не поднимая головы. И каким-то шестым чувством вдруг ощущает, как улыбается в ответ Инна.

Сначала кажется, что у меня ничего не выйдет, Я просто не смогу подтянуться на руках и вылезти наружу. Но она снова говорит, и она права:

– У тебя получится.

И у меня получается. Получается гораздо легче, чем это представлялось. Просто открыть дверь, которая теперь наверху. Просто подтянуться и вылезти наружу.

– Я никогда в тебе не сомневалась,– улыбается она.

Я усмехаюсь, как усмехается человек, услышавший не совсем правду, но и не совсем ложь.

Хруст. Тихий хруст сухих стеблей под ногами. Этот звук мальчик запомнит надолго. Именно его он будет слышать перед тем, как проснуться с чувством чего-то потерянного. С чувством, будто ему чего-то не хватает настолько сильно, что становится трудно дышать.

Все пошло не так ранним утром пятнадцатого августа. Ровно через месяц после их первой встречи. В это утро он, как обычно, поднялся наверх, на чердак. Он шел по уже заученной наизусть дорожке между кучами мусора, когда услышал этот хруст.

Миша опускает взгляд и, несмотря на окружающую его темноту, различает на полу ссохшиеся цветы в целлофановой упаковке. Что-то противное до дрожи шевелится в его груди, и он садится на корточки перед засохшим букетом. И тогда он видит другой цветок, чуть в стороне от «его» дорожки. И еще один. Как брат с сестрой со странными именами из старой сказки, шедшие по следу из хлебных крошек, мальчик идет от цветка к цветку и, наконец, приходит к дальнему углу чердака. И снова в груди у него возникает то неприятное чувство. Но теперь Миша понимает, что это. Узнавание. Будто он бывал тут много раз. Просто не хотел этого помнить. И поэтому не помнил.

***

Я медленно, стараясь не упасть, переползаю к задней двери. Стекло в ней каким-то чудом осталось целым, поэтому я не вижу салона машины, и легкий укол паники заставляет мое сердце биться быстрее.

– Все будет нормально,– мне кажется, что Инна шепчет мне это в самое ухо.– Все будет нормально. Просто открой дверь и вытащи ее.

Я не отвечаю. Стараюсь просто следовать ее указаниям, не задумываясь ни о чем другом. Я тяну на себя дверь, а затем, склонившись внутрь, хватаюсь за куртку жены.

– Как ее зовут?– Вопрос звучит так искренне, что я сначала даже собираюсь ответить. Но вовремя понимаю.

– Ты знаешь.

– Привет,– над ухом звучит знакомый голос. Мише хочется что-то сказать, но он не может и просто закрывает глаза.

Узкие ладони скользят по ткани его куртки, заключая мальчика в объятия. Инна. Так, она сказала, ее зовут.

Они оба молчат. Миша – потому что не может начать. Инна – потому что знает все, что он скажет.

– Ты не настоящая,– решается заговорить мальчик.– Я помню. Я вспомнил все, что было здесь. На самом деле.

Инна не говорит ни слова.

– Почему?– Спрашивает мальчик, даже не надеясь на ответ.– Почему?

– Ты знаешь,– после долгого молчания отвечает Инна.

– Нет.

– Это все, все ответы, которые ты хочешь знать,– в тебе,– говорит она и легонько хлопает его по груди.– И я не смогу сказать тебе ничего больше того, что ты знаешь сам,– ее голос звучит печально, и Мише отчаянно хочется плакать.– Я не знаю, почему так вышло. Просто ты хотел увидеть меня. И ты увидел.

– И…– он замолкает на секунду, пытаясь избавиться от дрожи в голосе,– что будет теперь?

– Ничего,– вздыхает Инна и слегка улыбается. Он не видит этого. Просто знает.– Магия пропала. Фокусник еще не сказал волшебного слова, а ты уже открыл глаза. И увидел, что чудес не бывает.

***

Я слышу вой сирен. Он кажется мне самым долгожданным звуком в моей жизни. И когда все эти машины останавливаются рядом, и медики, положив мою жену на носилки, несут ее к «Скорой», я едва слышно шепчу: «Спасибо». И еще: «Ты была права».

– Я не расслышал, вы что-то сказали?– Спрашивает осматривающий меня  врач.

Я качаю головой. Я знаю,– она услышала.

Миша опускает голову. Он чувствует, что больше не сможет сдерживаться. Слезы текут по его щекам, но его это больше не волнует.

– Не плачь,– голос Инны снижается до шепота.– У тебя все еще будет. Когда-нибудь ты встретишь ту, что будет уносить твои цветы с собой. Когда-нибудь с тобой случится что-то прекрасное. По-настоящему.

Мальчик ничего не говорит. Он открывает глаза и, стараясь не опускать взгляда на руки, обнимающие его грудь, смотрит вдаль. Он чувствует ее дыхание, чуть колышущее волосы. А может, это просто ветер. На следующее утро ему не захочется вставать и идти сюда снова. Но он все же пойдет. Просто потому, что есть вещи, ради которых стоит просыпаться. Пройдут годы, и Миша сможет убедить себя, что все это, весь этот странный месяц, был всего лишь его детской фантазией. Когда-нибудь он сможет поверить, что забыл ее лицо. И перестанет искать ее глазами в толпе. Когда-нибудь с ним случится что-то прекрасное. И он поймет ее слова. Когда-нибудь.

А сейчас маленький мальчик просто ждет, когда встанет солнце.