Последние записи Степень критики: От маленькой до огромной
Короткое описание:
То что я чувствую. Наверное, не было смысла это писать, но просто интересно вызывает ли этот рассказ, у кого-либо такие чувства, как и у меня.
Иногда жизнь принимает такие крутые обороты, что просто не успеваешь углядеть за нею. Словно чайка хватающая хлеб на лету. Недавно я подписывал завещание и что-то заставило задуматься над своей сущностью. Глупо случается на земле. Я понимаю, что не мое это проведение, и что-то там высоко все продумано и задумано, так как мне не удается постичь великую мудрость, я просто начинаю писать. Писательский труд невелико оценим, и наверное это все идет из-за этих глупых, бессмысленных книг. Не могу сказать что моя книга отличается поучительностью, но оторвать меня от писательского дела нереально. Мне есть чем платить за свои грехи, но где их слить. Я поэтому и пишу. Как сейчас помню первые порывы. Анна Сергеевна пила теплый «кофей» и смотрела в окно. Тогда я написал в дневнике ее портрет. Красиво получилось, но никто об этом больше не знал. Не могу сказать, что знаю, что такое вдохновение, но я и ни писатель-труженик. Как сейчас помню свою теплую комнату и попытки написать. Я видел себя в луче славы. Мои книги на первых полках, ухх были времена. Мечтания, но только садился за книгу и все. Меня обычно хватало страниц на 10. Но так, как потом приходило осознание своей бездарности желание, писать умирало. Я падал в бездну так, как других увлечений не имел. В институте, куда я поступил с трудом, но не жалел. Все - таки оно того стоило. Я играл в крокет, неплохо было, но все, же не влекло. Все произошло, когда я в первый раз влюбился. Любовь была правда не настоящая. Любил только глазами и умом. Но я все, же любил и уже никогда больше не изменял. А полюбил, я Лондон. Вот это да! Я тогда осознал, что мое призвание написать книгу про то, что еще не воспето. Но снова еще не все шло гладко. Говорят, что люди должны неустанно трудиться. Так оно и есть. Хотя ко мне это не относилось, в плане писательства я был лентяем. Что-то я пытался писать, но довести до конца не удавалось. Я жил тогда гладко. Жизнь была сладкая. Университет давался мне легко. Я приезжал домой. Видел мамины любящие глаза. Ласку, которую может подарить, только она. Я видел гордость отца, хотя я сам еще ничего и не добился почти. Некоторые мои сочинения хвалили учителя, но редакция была слишком взыскательна. И редакторы знали, что мои детективы не принесут большой прибыли. Несмотря на все во мне не гас этот огонь самонадеянности. Пришли времена перемен. Одним туманным, пасмурным утром я одевал теплый клетчатый шарф. Поправлялся, словно девушка поправляет перед зеркалом свой фиолетовый шарф. Африка, должна была стать новым впечатлением. Сразу по приезду нас ограбили. Вся группа вынуждена была работать. Кто-то в посольстве, кто-то в больнице, кто-то в лаборатории. Я работал у профессора. Долго тянулось то время. Тяжело было работать, без цели. Правда, потом я осознал, что мой труд помогает людям. Прошло полтора года. Я видал многое: мои товарища умирали то от тифа, то от холеры. Я скопил денег и вернулся. В институте про нас не вспоминали, их не интересовало, что я много пропустил. Пришлось вернуться в Москву. Папа тогда много похлопотал, но зарабатывал он хорошо. Снова учился и опять хорошо. Что-то внутренне изменилось, хорошо, что никто не замечал. Единственное, что я мог себе позволить, это не общаться с франтами. Солнечным московским днем я познакомился с удивительным человеком. Бинокль висел на шее, а компас вместо часов. Творческая личность. Мы много разговаривали. И я начинал видеть мир его глазами. Однажды он связал себе шарф. Когда у него закончились черные нитки, он взял фиолетовые. Получилось сочетание соответствующее его личности. Я много ошибался о нем и о его взглядах. В день яркий он привел меня в мир «чудейснейших» друзей своих. Я ошеломлен был. Кто-то разговаривал жестами, девушка считала звезды, поэт пил водку и мучился в писательском вдохновении. Я был огорчен. Они все были разные и одновременно похожие в своем сумасбродстве. Грусть. Вдруг в окне пролетела чайка. Сквозь толпу я прошел к окну. Звонок в дверь. Она вошла, нет она влетела внутрь. Схватила у кого-то бинокль. Потом прошептала мне, что видела в небе чайку. Кто была она. Тонкая фигура, гладкая кожа и волнистые волосы. Глубокие глаза. Я начал жить, я смог дышать. Мы встречались по вечерам. Много молчали и много разговаривали. Я любил. Она меня не понимала. Я не пил, не писал, не рисовал. Когда-то я дал ей свой рассказ, она смеялась как ребенок. Я не обиделся, я ее понимал. Я все время хотел быть с ней, она хвасталась мною своим подругам. Они хихикали. Она плакала, я всегда был рядом. Помню, она потеряла свой радужный зонтик, тогда ее бесконечные глаза налились слезами. А я спрашивал, будет ли она так плакать за мной. Ответ был отрицательным. Но я сильно ошибался. Она нуждалась во мне, я понимал ее. В мой день рождения она подарила свою картину. Я не понял абстрактный смысл картины, но в ней было что-то теплое, что было в самой девушке. Мы никогда не целовались и не обнимались. Близость. Мы виделись каждый день кроме среды. Ходили на выставки, в галереи, в кино. Она не любила часто ходить к друзьям. Говорила, что там сумасшедший «бологан». Я много рассказывал про институт, и она заливалась детским смехом. Заразительным. Она любила тишину и много читать. Мы были вместе и никогда не надоедали друг другу. Я перестал писать, но продолжал учиться. Я понял, что нужен ей, когда она была одна. Она радовалась дождю. Она не огорчалась неудачам. Однажды она позвала меня домой. Мы уже долго встречались. Но все, же я ее почти не знал. Она была добра и мягка. Не помню, чтобы она хвасталась папой - знаменитым адвокатом или какими-то своими достижениями. Мама же ее была приятна удивлена. Обычный парень для странной дочери. Безусловно, дочь любили, но не понимали. Мать имела понимающее и доброе сердце. Часто жаловалась на дочь и просила поговорить наедине «тет-а-тет». Я закончил институт и начал работу. Маленькие должности медленно росли в большие. Я начал работать в банке. Ей же не нравилась моя материализация. Мы гуляли. Она по памяти читала Онегина. Рисовала, делали выставки. Тогда я открыл для себя Чехова. Суть раскрывала глаза. Она не любила Чехова. Но все же «Чайкой»* восторгалась. Моя работа отдаляла нас и я чувствовал, что теряю ее. Она по-детски смеялась, когда я называл ее МарС. В пасмурный и дождливый день дома было много друзей. У нее круглая дата. Она много улыбалась и искренне радовалась, когда мама подарила новый плащ. Голубое платье подчеркивало ее красоту. Она была прекрасна. Друзья быстро ушли. Я помог убрать со стола, пока она уговаривала, уставшую от безумных друзей мать ,погулять еще. Было еще не темно. Она надела новый плащ и мы пошли в парк. По дороге она молчала. Мы познакомились, ей было 17. Прошло 3 года, а я все еще не знал ее. Что она думала, что чувствовала. Но я знал, что скоро ребяческая душа откроет карты. В парке она выбрала лавку под каштаном и сказала, что хочет быть другой, не такой как все. Не имело смысла ее переубеждать. Она бы не поверила, что нет такой другой, умной, красивой, летящей, доброй, детской, молчаливой. Она была чайкой, но не чеховской. Мы пошли в сторону моего дома. Она опять молчала, но глаза искрились тайной, чтобы я делал без этих глаз. Я теперь жил один в маленькой квартире. Квартирантов других не было, место было тихое. Она впервые захотела зайти, раньше на предложения, она тихо махала головой. Маленькая комната. Много у меня висело картин знакомых художников и плакаты. Чайник закипел и словно разбудил ее от глубокого сна. Она вдруг подошла и обняла. Тонкие пальцы, которые ничуть не изменились. Я знал, мы могли стоять так вечно. Она села на кровать, я сел рядом. Она прошептала, так же как в первый день, «я хочу быть твоей». Ее поцелуи грели мне щеку. Я не мог, не мог. Осознавал, что голубое платье медленно исчезает. И я не смог. Все должно быть правильно, я хочу видеть эту девушку моей женой, хочу видеть ее матерью моих детей. Дурак. Это было не для нее, она знала это. Я отсел дальше, она обиделась, но не ушла. Мы долго слушали КИНО. Вслух читали «Асю» Тургенева. Она восхищалась ее, и ненавидела его. Летом ездили в Крым. Наступила весна. Я отвез ее в душный и любимый Лондон. Она знала каждую собаку и дерево в Гайд парке. Часто рисовала Серпантин. Она так и не полюбила Лондон. Помню ее мать долго плакала, плакала и она. Работа дала мне дом возле Гайд парка. Мы были счастливы. Она все рисовала, хотя признания не получала. Ее это совершенно не волновало. Она жила для себя. Укутавшись теплым шарфом, она кормила лебедей и уток на пруду, а вечером ждала меня возле дома и все также по-детски смеялась. Эти бездонные глаза. Она менялась, менялся и я. Я снова стал писать, я писал, когда была счастлив. Не было времени счастливее в этой жизни. Пришло солнечным днем письмо от знакомого. Полное доброты и радости. Он стал знаменит и переехал в Париж. Звал нас и ,мы собирались. Ее глаза загорелись. Париж. Пристанище вольности и свободы. Возможно, теперь она могла влюбиться. И я работал. Нужны были деньги. Она оставалась одна и я понял, что снова отдаляюсь. Прошла весна. Она стала ходить в театр. Писала декорация и сияла гордостью. Она читала Байрона. Париж удивил ее и она полюбила. Хотя жизни без Гайд парка не представляла. Жили на два дома. Парижская квартира не пустовала, она все заполнялась картинами. Деньги были, поэтому было много выставок. Много критики, мало радости. Приелся Париж - вернулись в Лондон. Снова работа съедала. Я много писал, она не читала. По ночам она вставала и плакала возле окна. Счастье прошло. Я начал печататься, книги никому были не нужны, она их тоже не читала. Часто ходили в театр, вечером она куталась под старым клетчатым пледам. Я видел она еще любит, все чаще молчит. Серым ветреным вечером я не нашел ее дома. Бежал в парк, в театр, хотя знал - ее там нет. Дома нашел записку. «Вернусь. Я все еще твоя». Работать перестал. Сидел на лавке перед Серпантином. Через месяц все также сидел. На мостике я увидел ее. Она все также выделялась из толпы, как тогда. Веки только были сильнее опущены. Она любила и я любил. Идя по парку, она читала «Цыган». Теплый шарф грел от серости Лондона. Дома мы пили чай и она много говорила. Появилось что-то новое. Вечером она много плакала. Африка не проходит бесследно. Сколько этих тощих, голодных людей, сколько горя. Детские и пустые слезы прошли. Я тоже плакал. Через месяц мы обвенчались. Наступила осень. Гайд парк желтел, снова вернулся театр. Однажды холодным зимним вечером мы шли на «Питера Пена» Джеймса Барри. Она боготворила его. По дороге встретили типичную представительницу королевской Англии. Я наслаждался мягким английским обеих собеседниц, сам стоял молча. Хлынул дождь. Она была в плаще и туфлях. Ненавидела сапоги. Промокли сильно. Я ругался, она смеялась. В театре много насмеялись, я слышал этот детский снова чистый смех. Обратно взяли кэб, она жутко устала. Дома снова смеялись. Ночью поднялся жар. Врач пришел быстро. Температура к утру прошла. Вечером парализовало левую часть, веки не поднимались. Пришло отчаяние. Обследования прошли. Онкология головного мозга. Она все сидела, укутанная клетчатым серым пледом, и слушала КИНО. Через неделю паралич отпустило, следы были тяжелые. Время было, и я был с ней. Она нашла новое увлечение – Гоголь. Ночью она плакала горячими слезами. О том, что волосы больше не волнистые, о том, что не может иметь детей, о том, сколько голодных и несчастных, о том ,что не может читать мои книги и не может ходить в театр, плакала о матери, о моем знакомом. Никогда она не грустила о том, что больна, о том, что не понята, о том, что умрет, о том что, больше не любит. Она все говорила слова Цоя: «Смерть стоит того, чтобы жить». Она хотела знать, что там дальше. Это мир был не для нее. В парке мы читали сонеты Шекспира, она засыпала, видя, как небо темнеет. Она больше не смеялась, только улыбалась, видя мою седину и морщины. Вместе мы сажали деревья. Она хотела скорее лета. Врачи еще давали время, хотя оно ей было не нужно. Летом, чертовски холодным, она снова рисовала. Дождливым днем она нарвала нарциссов. Вечером она умерла. Я продал дом, ушел с работы, переехал в Париж. Ее последняя картина, снова абстракция. Я долго не трогал ее вещи, долго. А когда открыл «Асю» нашел там письмо. ««Стань птицей, живущей в моем небе. Помни, что нет тюрьмы страшнее, чем в голове!» Ты знаешь - я любила тебя. Я не говорила, но я читала твои книги. Они похожи на мои картины. Не печатай их, все равно не поймут. Дай деньги сиротским домам. Не женись больше, знаю, будешь несчастен. Прости меня. Я любила нарциссы и не смотрела жизни в глаза. Мы там встретимся, только живи честно. Твоя Саша.» Я все еще страстно любил. Стал религиозным. Работал в банке. Отдал все деньги сиротским и домам и приютам для бездомных. Банковские дела шли в гору. Но я уже давно умер. В Париже часто ходил по Латинскому кварталу и покупал книги. Одним вечером я видел, как били маленькую девочку. Усыновил я эту сироту, и сердце оттаяло. Простил я Сашу, после того, как она бросила меня. Девочка жила и развивалась быстро, иногда мне казалось, что начинал ее любить. Но все, же она не была моим ребенком, да и не надо было мне ее любить. Девушка была отрешенная и самовлюбленная. Я дал ей полное воспитание, рассказал, что знал. Это помогало мне меньше думать, и так я считал, что приносил пользу. Близилась старость, хотя для меня она давно наступила. Я раньше боялся смерти. Не то, чтобы сильно трусил, просто хотел все познать. Когда я все познал, я не боялся смерти. Стал ходить в церковь, поэтому смерть я не звал, а просто ждал. Кажется, я четко знал, когда издам последний вздох. За последние 5 лет я написал около 8 книг. Любил я детективно-филосовский жанр. Не печатался. Библиотека личных произведений росла. Я удивлялся, но работа почти всегда давалась мне легко. И снова я был на коне. Денег было много. Я отдавал их бедным, спонсировал молодых художников. Не кем я не был любим. Мой знакомый умер, я похоронил его, как следует. Часто и много думал о Саше. Открыл галерею ее имени. Моя приемная дочь тихо росла. Я пытался уменьшить эгоизм в ее крови, и это почти получалось. Перед большим юбилеем прихватило сердце. Я лежал и думал, что никому не нужен. Странно. Моя дочь не отходила от меня, можно сказать, что подросток поднял меня на ноги. Я видел ее детские глаза. Она меня по-дочерни любила. И я снова полюбил. Такой же большой и настоящей любовью. Я утирал ее слезы, когда она получала двойки, когда ее обижали подруги. В девочке был французский шарм. В 16 лет Ванесса привела своего друга. Подростковая любовь, я миловался. Она была чайкой. Чехов писал про нее. Вскоре я выдал ее замуж. Она много путешествовала. Муж был прохвост. Через 7 лет она вернулась ко мне. Маленькая внучка была на руках. Я был снова счастлив. В доме царил детский смех. Смех Саши. Ванесса занималась продажей Сашиных картин. Она почему-то находила в этом большое удовольствие. Я сидел дома с девочкой. Мы много рисовали и читали. Она смотрела «Питера Пена» и также искренне смеялась. В этой маленькой девочке я обрел все. Мы назвали ее Алекс. Ванесса снова вышла замуж и теперь счастливо. Малышка часто оставалась со мной. Потом они переехали, я медленно подписывал свое завещание. Кризис грянул , но я вовремя все успел. Книги завещал Алекс. Я знал, она поймет. Ей исполнялось 10 лет и мы праздновали дома. Честная улыбка не сходила с ее лица. Моя Алекс. Недавно, прочитал про себя статью в газете. «Несчастный миллиард». Там писали, что умер я на дне рождении внучки. Деньги достались приемной дочери. Смех, да и только. На следующий день пришли за описью имущества. Меня выселили и я остался без гроша. Взяли в школу сторожем. Думали, что я бомж и сделали милость. Больше Алекс я не видел. Жизнь закончилась странно и необдуманно. Умирая, четко в памяти вижу ее глаза. Скоро мы будем вместе. И я не пустой человек, просто нас не поняли. Перед смертью мой знакомый сказал, что, если занимаешься не своим делом - умрешь один. Так я и умру один. Ненайденный и непонятый.
Дэйли ньюс. Статья в вечерней газете. «Антон Алемтов – великий русский и мировой писатель. Вышла последняя книга писателя. Личные мемуары широко раскрывают личность писателя. Сами мемуары занимают 6 страниц, а далее идут воспоминания о деде и их пишет внучка Алекс Мэй. Выручка от его последней книги, пошла на постройку памятника. Памятник изготовлен молодым архитектором. Скульптура представляет собой двух людей – великого писателя и великой художницы. Эти фигуры держаться за руки, а под ногами сидит чайка. Памятник будет установлен в одном из парков Лондона. Внучка Алемтова лично руководит печатью книг, непризнанного при жизни, писателя. Также все еще ведутся восстановительные работы в галерее Александры Алемтовой. Два человека -- великих и непонятых. Величие и любовь.»
сразу видно, что идея и мысли об этом изначально были стоящие. НО: начиная уже с первых строк: очень тяжело воспринимается текст практически без абзацев. будь хотя бы несколько - за них уже хватаешься взглядом. это первое. второе - слишком короткие преложения, чересчур отрывисто и как-то "кусками" получается.
Здесь лишь толко слова и небольшие наброски. Я не смогла уловить фронт ваших эмоций, которые вы хотели до нас донести. Да, вы рассказываете о трудных временах, что иногда была светлая полоса, иногда тёмная. У вас много слов, но нет самых нужных, которые более подробнее описывали бы ваше душевное состояние и вашу душу в целом.
Хочу вас подбодрить после такого страйка. Не отчаивайтесь. Образ, который вы пытались создать прекрасен. Начало совершенно не соответствует средине. Конец получился довольно слабый.. Но не теряйте желание. Вы, наверное, совсем молодая девушка и вы должны знать, что у вас многое впереди. Из этого рассказа может получиться хорошая вещь. Больше внимательности и обосновывайте свои эмоции яснее, конкретнее. У вас все получиться.
"своей бездарности желание, писать умирало" - казнить, нельзя помиловать. Просто интересно, я думаю, что у писаталя... кхм... у человека написавшего сей рассказик началась мания автобиографии? "Но снова еще не все шло гладко" - ? Как там вроде ничего было все просто иногда... набор слов, короче. "Поправлялся, словно девушка поправляет перед зеркалом свой фиолетовый шарф" - т.е. белый шарф она поправлять не станет? только фиолетовый ) Да, мозг есть ужасно. Написано криво, либо редактировать и сидеть над этим, или и правда забыть о том, что можно писать... а лучше просто не травмировать общество и писать сугубо для себя и не выкладывать на обозрение. Середину пропустил и в принципе понял, что ничего не потерял - концовка - хлам. Делайте вывод, я не злой, я - злой в квадрате )))
Спасибо за четкую критику. Хорошо, что не питала иллюзий по этому поводу. Учту и возможно переработаю "мусор". Просто пыталась сквозь уймы ошибок выложить свой образ. Видимо не удалось. А что касается вопросительных знаков, так вопросов я читателю не задаю. Да, и чайки просто выхватывают хлеб из рук, приобретая световую скорость. Еще раз спасибо. Пишите, если все таки дочитаете до конца.
0
