Пролог

Жизнь не доставляет удовольствия? Вы смотрите не под тем углом. Сегодня, быть может, утро не задалось, и это стало причиной вашей предвзятости. Человеческий мозг устроен так, что получение удовольствия – естественное, нормальное, а главное – свойственное каждому явление. Любой время от времени получает свою порцию удовольствия. Все вы знаете каналы доставки заветных коробов в родную бухту. Каналы эти беспрерывно функционируют, пока вы живете. А противоречие в том, что потребность в удовольствии возрастает, когда интерес к жизни гаснет.
Все получают свою порцию удовольствия. Людей отличает качество удовольствия, которые они в состоянии себе доставить. При пониженном качестве дозы учащаются, потребность в их беспрерывном приеме увеличивается. Жизненные цели, мечты, стимулы, планы – это привилегии тех, кто умеет получать качественное удовольствие. Оно не разбито по дозировкам. Такие люди беспрерывно подпитываются подводимыми соками и не теряют интерес к окружающему миру. Они живут. Остальные, коих меньшинство, кои прокаженные и ошибочные по своей природе или по принципу случайности, пытаются походить на первых. Каждая попытка – доза. Каждая попытка изначально неуспешна. Но за предыдущей будет следующая. Шаткая, но все же вера, бессмертная надежда, каждодневное разочарование, хроническая депрессия и авитальное настроение – налог, который необходимо платить остальным, коих меньшинство, за возможность быть похожими на первых.

Глава 1. Особенный.

Огромные университетские аудитории, наполненные ленивыми и самоуверенными студентами. Находясь в гуще такого общества, старался мнимо слиться с ним посредством скучающего выражения лица и монотонного разрисовывания некогда белоснежной бумаги. Мне, как и им, здесь нечего было делать, но убивали время мы по-разному. Думали о разном. Единственное общее у меня с любым из здесь сидящих  - эта аудитория. Каждый будний день с девяти утра до пятнадцати часов дня мне приходилось играть роль молодого юноши, которого тревожит все то, что должно тревожить. Я выполнял долг перед родителями – внедрялся в социальный мир. Никто не помышлял о моем тайном двуличии. Я не спорил, не срывался. Прятал под улыбкой все свои эмоции. Вынашивал мечты, о которых никому не рассказывал. Испытывал чувства, с болезненной осторожностью стараясь их не засветить. Любые подтеки в контейнере с моими чувствами зашивались красными латками на лице.
В то время понял, что мимика человеческого лица – самый беспощадный рассадник лжи. В особенности улыбка. Не только я. Вспомните сами, как много вы прятали под улыбкой? Она, по сути, в традиционном случае должна рождаться радостью, не так ли? Но мы привыкли ею прикрывать зависть, ненависть, злобу. Под улыбкой теперь прячется весь спектр эмоций. Зачастую, улыбаясь, мы грустим. Хотим убежать как можно дальше от раздражающего окружения, от угнетающей компании. Но вместо того сидим и пускаем по лицу наше универсальное оружие маскировки – улыбку. Я не верю людям, которые при встрече натягивают линию губ, высвобождая на щеках глубокие ямочки – любезные, пытающиеся понравиться абсолютно всем лжецы.
Но мир прогнил. Он ведется на все это. Любая дешевая уловка теперь всегда успешна. Искренность и справедливость давно смыты в глубины планетарной канализации. Я питал ненависть к окружению и действительности из-за ее враждебности ко мне. Или наоборот – она пыталась от меня избавиться в ответ на мое негативное отношение. В любом случае, круг замкнулся, и нельзя было найти концы, чтобы во всем разобраться. Если забыл кинуть соль в кастрюлю с рисовой крупой, то ешь ее пресной. Посолишь после – соль будет хрустеть на зубах, царапать с внутренней стороны щеки и орошать их своим жгучим ядом.
Всему, чего у меня не было, я находил замену. Черпал недостающие эмоции в музыке, фильмах, прогулках. Дурнел от алкоголя, заглушая злые мысли, решая проблемы, сворачивая горы и ломая загнившие консервативные устои человечества. После блевал себе на живот и вспоминал о грязи, сложностях и страхах. Передо мной снова вздымались стены. Я чувствовал себя лилипутом. Бесполезность крика о помощи давила в виски. Тогда мне было семнадцать.
Я ребенок сошедшего с ума мира. Мира, где натуральные продукты вытесняются генетически-модифицированными, где кулинария берет уроки у химии. Мира, в котором для рождения человека уже не нужны папа и мама. Мое сознание поддалось давлению насаждаемой культуры, атмосфере искусственной реальности – я, пропущенный через десятки и сотни слоев вязкой, гнилой субстанции, не смог выйти без увечий. СМИ, семейное воспитание, влияние школьной жизни, воздействие улицы – отовсюду я брал только самые гнусные уроки, делал ежедневно неверные выводы. Как разлетевшиеся в стороны соседние шестерни, образующие когда-то механизм, я сломался.
Замены стали смыслом моей жизни. Тогда я понял, что заменить можно все. Последствия не будут хуже пустоты, образующейся ввиду отсутствия дозы. Капля за каплей увлажняли мозг, обманывая его. Я подсовывал ему фальшь изо дня в день, и он наивно ел все мои подношения. Самопожертвование ради собственного счастья. Такого же искусственного счастья, как вся современная еда в продуктовых магазинах.
В университете не было звонков по окончанию пары, как в школе после урока. Очередное напоминание о том, что жизнь становится сложнее. Для кого-то интереснее, для меня – сложнее. Теряется определенность, границы размываются, исчезают. Трудиться и отдыхать от сигнала до сигнала куда легче. Привыкаешь, как собака Павлова, и звонок становится частью ритуала. Теперь эта игрушка теряется. Если жизнь не стала сложнее, то хотя бы преснее – наверняка. Как непосоленная рисовая каша.
Все становится ясно даже самому наивному оптимисту, когда молодые люди, толпясь в дверях, пытаются как можно скорее уйти прочь. Они отбыли срок, отдали долг, выполнили работу, стерпели пытку – закончился учебный день. Начинается истинная студенческая жизнь. Сама учеба на десятом, сотом месте. Хорошо, если для нее вообще находится какое-то место. Здесь мои и их пути расходятся. В следующем спектакле мы будем играть разные роли. Моя – особенная. В самом убогом и страшном смысле этого слова – особенная. Но и тут не исчезает общность – я, как и они, в последнюю очередь думал о книгах, лекциях, теоремах. До сих пор считаю эту чушь малозначимой. Я ранен той же иглой.
- Мам, а почему дети не хотят со мной играть и называют меня плохими словами?
- Потому что ты особенный, сынок.
Ложь отовсюду. С самого детства ядовитая ложь наполняет душевные раны, которые, переполняясь заразой, гниют. Вонь застоялого, перезревшего гноя невидимой хваткой берет тебя за руку и сопровождает далее по жизни.
Основная проблема – забыть как можно больше и постараться не узнавать ничего нового. Нерешаемая проблема. Мною не решенная. Мною обманутая.

Глава 2. Кукла.

По пути домой мне нужно было купить флакон женских духов. Я плохо разбирался в запахах и куда меньше – в фирмах, марках, брэндах. Символы, иностранные слова перемешивались в моей голове в несъедобную кашу при любой попытке разобраться и выбрать. Это было испытанием. Из магазина я вышел неспешным, но мне показалось – неуклюжим, шагом. Мое сердце трепало вспотевшую рубашку, а на лице проявлялась улыбка. Так улыбались злодеи, сделавшие первый шаг на пути к мировому господству.
Мы с Куклой снимали однокомнатную квартиру недалеко от центра. Чтобы оплатить проживание, мне приходилось работать по ночам. За один месяц платил я, за другой – родители. Маленький шажочек на пути к самостоятельной жизни. Мне было сложно. Каждый день я переступал через себя, выше и выше. Ноги растягивались до высоты небоскребов, и у меня получалось преодолевать непосильные препятствия. Нам с Куклой было хорошо. Я действительно так думал. В любом случае, это того стоило. Каждая насильственная ночная вылазка оправдывалась сполна в те моменты, когда Она была рядом.
В следующем магазине я купил две бутылки газированной минеральной воды.  В последнее время мне постоянно хотелось пить. Трех литров должно было хватить на вечер. Кукла просила пиццу с грибами, салат из сыра и сладкого перца, зеленый виноград без косточек, шоколадку с фруктовой начинкой, пакет молока и пачку миндальных орехов. К несчастью духи оказались дороже, чем планировал. Я не рассчитал должным образом деньги. Она будет разочарована, если ей захочется миндальных орехов, но потянувшаяся за ними рука обнаружит, что их нет.
У каждого в жизни должен быть такой человек, ради которого он не поленится вернуться в магазин за пачкой миндальных орехов.
Когда я шел по лестнице и проходил третий этаж, мне в голову ударил запах жареной картошки. Только тогда понял, насколько голоден. Перед глазами медленно как на конвейере проползала большая сковородка с картошкой. Лопатка сама переворачивала рассыпающийся картофельный пласт, и наверху оказывались самые аппетитные поджаристые кусочки. Но было ясно, что запах – не из нашей квартиры. Я знал это наверняка. Кукла не любила готовить. Она, конечно, замечательно все умела, но почему-то не хотела. Она грустила. Бывают такие моменты. Мой долг – поддержать ее. Я пытался сделать все, что было в моих силах. Но на ее лице давно уже не появлялась улыбка.
Кукла дремала. Последнее время Она много спала. Это было связано с пониженным настроением. Она часто жаловалась на отсутствие инициативы по утрам, на вялость к середине дня. Мне хотелось поговорить, вспомнить точный оттенок цвета ее глаз, мне хотелось сдвинуть прядь ее волос со щеки, чтобы рассмотреть румянец полный жизни и молодости. Но нельзя было будить. Несколько минут я наблюдал, как Она дышит. Подытожив ее дыхание своим неуклюжим выдохом, ушел на кухню. Когда Кукла проснется, наверняка, захочет что-нибудь съесть.
Я разогрел пиццу в микроволновке, молоко, салат и шоколадку положил в холодильник. «Приятного аппетита, Кукла».
Никогда не любил возвращаться. Это нелепое чувство, когда понимаешь, что делаешь лишнюю работу из-за своей рассеянности, недостаточности ума. Похожее чувство возникает, или должно возникать, у ребенка, разбившего вазу и пытающегося спрятать следы преступления – совершенно ненужная работа, и ее не пришлось бы выполнять, будь ты немного внимательнее, а руки твои росли чуть ближе к тому месту, из которого они должны расти.
Стоит сказать, что я не очень любил ходить по магазинам. Клубы, рестораны и кафе, бары, кинотеатры, аквапарки, пляжи, катки – все эти места никогда не открывали передо мной двери. Это всегда было причиной возникновения колючих мыслей: почему меня не привлекают, но, напротив, пугают места, специально предназначенные для того, чтобы привлечь, развлечь; места скопления множества народа, где каждому искренне весело и легко; среда обитания молодежи – моих сверстников, сотканных из тех же материалов, на тех же станках. У нас должны быть общие дефекты, сходные достоинства и главное – одинаковые интересы. Но я всегда был развернут в другую сторону. С этим нельзя было ничего сделать. Ко всему нужно было приспосабливаться, искать дешевые, примитивные замены. Потаенной мечтой стал поиск объекта, который бы сумел заменить все разом. Исчез бы смысл поиска мелких отвлечений. Пропал бы вообще этот бесконечный ненасытный поиск в объеме повсеместного вакуума. Мне казалось, что я нашел такую глобальную замену всему интересному и прекрасному в этом мире. Тогда я не мог адекватно оценить всю остроту трагедии, но на револьвере, направленном в мою голову, уже был снят затвор.
На работе я не продал ни одной пачки бумаги за целый месяц. Я сухо придерживался схемы, которой меня научили в первый день: поприветствовать, узнать потребности, обрисовать предложение, обсудить претензии и недовольства. Часто дело стопорилось на первом пункте. Все это было неважно. Я получал свой минимум, на большее рассчитывать не приходилось. Сложно продавать бумагу, когда голова занята совсем другими вещами. Я витал в облаках. Никогда не был там, где находилось мое тело.
 Когда клиент рассказывал, какие уступки со стороны фирмы помогли бы оформить продажу, я вспоминал любимый фильм Куклы. Я сидел, обнимая ее обеими руками, на диване в нашей квартире, в то время как преподаватель задавал моей безвольной материальной оболочке вопросы о реформах Петра. Шел на красный, и лишь случай оставлял меня каждый раз в живых, чтобы я донес до Куклы эти миндальные орехи, эту пиццу с грибами.
Моя жизнь теперь была наполнена смыслом. Я совершал те или иные действия во имя идеи – не просто так. Появился стимул. Мои душевные поиски и эмоциональные противоречия заимели явно направленный характер.

Глава 3. Перед выстрелом.

В моей жизни Кукла занимала все больше места. Мне это нравилось. Долгое время быть никем и ничем, и вот, наконец, найти человека, которому можно посвящать основную часть своей эмоциональной жизни – дорогого стоит. Я вцепился зубами в подаренную возможность. Вцепился слишком сильно. Будь мы в театре, меня бы обвинили в переигрывании. Моя навязчивость, мой трепет – больная озабоченность. Одержимость достигла пика, и в голове щелкнул маленький рубильник, запустивший таймер.
Никакой работы, никакой учебы. Только самое важное и необходимое – кислород и вода. Один день можно провести, как велит сердце. Что плохого может случиться?
Светло-зелёный. Цвет жизни и молодости – цвет ее глаз. Оттенки, детальные переливы, которые я так пытался воссоздать в своей памяти, теперь штурмовали мое сознание натуральными образами. Я понятия не имел о разнице между придуманным и реальным – об этой непроходимой пропасти.
- Я так соскучился, - мои слова стелились по полу у ее ног, пока Она сидела на диване.
Кукла тоже соскучилась, Она так же сильно ждала момента, когда мы будем вместе. Когда время будет работать на нас, любезно остановившись.
- Сегодня я останусь с тобой.
Кукла улыбалась. Она сказала, что это для нее приятный сюрприз. Вся эта суета приелась, и хочется покоя. Хочется побыть вместе. Этот день будет для нее особенным – так сказала Кукла.
Когда изо дня в день вынашиваешь в себе желание послать весь мир к чертям, случается рано или поздно момент срыва. Как правило, поздно. Вообще, все в этой жизни происходит так быстро, что каждое значимое решение мы принимаем с опозданием. Оглядываемся назад и ругаем себя, хватаемся за голову и сжимаем в кулаках волосы, пытаясь вернуть убежавший поезд. Вместо того чтобы решать настоящие проблемы, я окунался в прошлые, загубленные, уже обреченные и даже затонувшие, погибшие. Неудача – предсказуемый исход. Это как браться решать заранее нерешаемые вопросы – не мучает совесть, и нет чувства вины. Нет ответственности. Больше всего на свете я боялся ответственности. Понимание того факта, что мои действия будут иметь некий отклик со стороны, на что-то повлияют, пугало. Мне казалось, что все, что я могу – загубить. Наверное, были причины такой позиции, как есть причины всему, происходящему вокруг нас. Все строится на принципе домино, когда прошлое влияет на будущее.
Мое будущее меня пугало. Какова вероятность, что мы с Куклой состаримся вместе, а до того проживем долгую счастливую жизнь? Многого должно не случиться, чтобы осуществился желаемый исход. А я все равно каждый день буду просыпаться и поворачивать голову набок, как люди по нескольку раз проверяют утюг, газ, воду. Ведь желание предотвратить катастрофу полностью адекватно. Этот пунктик – даже не пунктик, а мера предосторожности.

Глава 4. Правда о миндальных орехах.

Кукла хочет воды – на столе рядом с диваном стоит стакан. Ей нужно немного свежего воздуха – я приоткрыл форточку. Комната наполнялась прохладой. Она просила включить телевизор – я листал каналы, пока ни натолкнулся на нужный.
Я услышал выстрел. Пуля пролетела около лица, немножко задев ухо. Огляделся по сторонам, взял Куклу за руку. Большим пальцем попробовал погладить ее кожу – что-то не так. Продолжал гладить, словно пытался протереть аккуратную дырку. Неспешно. Тихонько. И моя голова обходила периметр комнаты. Предчувствие следующего выстрела рождало запах пороха. Я знал, что следующий выстрел придется как раз по центру лба. Револьвер, заряженный правдой отрезвляющего калибра. Мне бы стоило закрыть глаза и отдернуть руку от Куклы, но палец был сам по себе, голова не подчинялась моим неловким полуприказам.
На столе лежала пачка с миндальными орехами. Рядом другая. Третья. На полу под столом четвертая. На кресле пятая, шестая. На диване седьмая, восьмая – выстрел в голову – девятая. Чувствовал, как в мгновение выросшая на моем затылке роза мозгов сочилась кровью. С каждой потерянной каплей я терял что-то большее. Кукла постоянно просила миндальные орехи – ее любимое лакомство, ее каприз. Я удовлетворял просьбы, носил пачки и клал на стол. Клал на диван, кресло, потом на холодильник, на пол – как крот. Мне нужно было закрывать глаза, пока была возможность. Теперь мир стремительно переворачивался ногами вверх. Краски сменяли цвета. Я так долго туманил себе голову, мое старательное и упрямое пренебрежение истиной день ото дня прикалывало к корке мозга канцелярские кнопки с бирками. На бирках надписи: любовь, ценность, смысл. На бирке надпись – жизнь. На бирке надпись – Кукла.
Мой палец скользил по поверхности ее ладони. Скользил. По поверхности. Он не цеплялся за маленькие неровности. Не находил на пути шрамов, необычных изгибов, прыщиков. Не было морщин. Я, все еще надеясь наткнуться на маленькую канавку затерявшейся морщины, продолжал гладить ладонь.
Безучастие Куклы заставляло ожидать следующего выстрела. Я ненавидел принцип домино. Меня бросали в отчаяние цепи. Влияние причины на результат. Одна мысль тянет вторую, за ней – третья. Логический процесс в моей голове запускал палец на скользкий от пота курок револьвера, отпускающего грехи. Как и все в этой квартире, он был неправильным. Это была исповедь, которая не облегчает душу. Исповедь – родитель стыда, опустошения и эмоциональной рвоты.
Когда последний раз Кукла была здорова, бодра? Когда была веселой? Моя грудь открылась кровавым ключом после уже знакомого, но как впервые ошарашившего удара – когда Кукла последний раз была в сознании и говорила со мной?
Я бросил ее ладонь. Она вяло упала на диван. Нельзя додумывать, нельзя делать выводы – это самоубийство. Кукла болеет. Два или три дня назад мы вместе гуляли, сидели в парке. Еще тогда она жаловалась на слабость. Осень. Начало холодов. Сейчас многие болеют, и в этом нет причины для того, чтобы разрушать мир, менять местами то, что так приятно устроилось на своих полочках.
- Кукла, - мой шепот должен пробудить ее. Поговорим. Станет легче.
Она лишь дышала. Но слабо. Грудь почти не шевелилась. Или не шевелилась совсем. Люди могут так спать? Живые люди.
- Кукла! – мой сорвавшийся крик наполнил маленькую сферическую часть комнаты вокруг дивана отчаянием и надеждой.
С ногами залез на диван. Крайне важно дотянуться до ее лица. Я хочу его видеть. Видеть таким, каким бы его увидел кто-то со стороны. Себе доверять глупо. Выстрелы пробили дыру в занавесе и в комнату лезли тонкие лучики света, которые я ненавидел. Когда просишь человека сказать правду, очень-очень просишь – правду, все равно тайно предпочтешь сладкую ложь, обернутую в доброе обещание о доверии и дружбе. Никому не хочется попасть в агрессивную среду. Инстинкт самосохранения и врожденная тяга к удовольствию вместо боли выберут мягкое местечко под заботливым, осторожным солнцем.
Я, как раньше – как прежде – как всегда, попробовал дотронуться до ее алых, наполненных влекущей формой губ своими высохшими от шока губами. Из груди вырвался скопленный затаенным дыханием ком воздуха, а глаза защипали от слез – я ел пластмассу.
Все, что я знал о любви, деформируется при температуре плавления пластмассы. Подо мной на диване лежала кукла. На ее лице – трудно называть лицом – дрожали капельки моего пота, моих слез. Ее тело – не тело – целиком покрыто моими отпечатками. Я побывал везде. Ядовитый червь ел корень моего языка. На диване, на кукле, на полу теперь медленно разлагались следы моего отвращения.
Приступ панического одиночества прошелся ознобом по телу. Так холодно не было никогда прежде. Первостепенное желание прильнуть к Кукле вызвало повторные рвотные рефлексы.
Человек одинок, если в его квартире пахнет только им. У меня же пахло женскими духами, которые говорили: я с тобой. Которые дурманили. Они помогали обмануться лучше всего. Мозг очень слаб на запахи. Но главное – духи заглушали запах пластмассы. Вы чувствуете, как пахнет ручка? Или магнитофон. Телевизор. А я чувствую. За версту. Запах пластмассы назойливым шепотом напоминал мне обо всем, что не нужно было знать. Секунда – ноздри ловят агрессивные молекулы – срабатывает механизм ассоциаций и логических связей. Каждый раз мне нужно было прерывать цепь, пока она не завершится выводом. Способов было много. О каждом из них мне теперь хочется забыть. Всегда хотел знать меньше. Любая информация опасна, если ты не такой, как остальные. Если тебе есть, что скрывать, чего бояться. Если забыл, как звучит искренность и раскрепощенность – затыкай уши. Повсюду зло.
Кусок пластмассы, напоминающий человеческое тело – все, что у меня было. Около года я дышал с ней одним ртом, пытаясь оживить. Так добрые люди отогревают замерзшего птенца в своих ладонях. Но мною руководила не доброта. Презрение, злоба, протест – я не хотел жить в мире, где каждый шаг давался мне болезненно, словно по доске, набитой гвоздями. Меня бесили появляющиеся потребности. Когда-то давно, когда мой мир не выходил за пределы коляски, я легко получал все, чего хотел. Дальше – сложнее. Часто повторял: я не просил этого, не просил. В моей голове гуляло эхо – не просил. Я жаждал небытия, которого меня лишили при рождении. Не спросив. Жизнь – великая награда? Вы бы видели меня на диване в этот день и этот момент. Рядом с пластмассовой куклой. Среди рассыпанных миндальных орехов. В луже желудочного сока.
Я просто хотел жить так же, как и те, которых встречал на улице. Каждый день. Как те, которые мелькали в телевизоре. В книгах я читал о людях, на которых мне хотелось быть похожим. Со всех сторон на меня сыпалась информация, от которой нельзя было избавиться. Я должен был заглушать боль, и выбрал способ мне подвластный. Кто-то перелезет через высокий забор. Другой обойдет. Третий подлезет. Но я же сидел под забором и ковырял пальцем землю. Я так соткан.
Мне нужна была Кукла каждый день. Каждое мгновение. Доза. Человек, принадлежащий меньшинству. Человек с низким качеством получаемого удовольствия.
Мир огромен. Он необъятен. Связан сотней уз и переплетений. Без связей нет системы, но мир – система. Я не хотел быть ее элементом. Никогда не хотел. И не умел.
Мое лицо обрастало ладонями. Уши заливались взобравшейся на голову подушкой. Я искал свое материальное небытие.
Я потерял то, чего никогда не имел.