Праведник

Сергеич сделал последнюю, жадную затяжку от просмоленного бычка, отбросил его в сторону и глянул на небо. Вечерело, красным закатным светом уже залило окрестности, длинно протянулись тени от кладбищенских надгробий, от редких березок у могил, от оградок.

- Пора, - Сергеич взялся за лопату, оглянулся лишний раз: вдруг кто забрел из поздних посетителей, или молодняк этот отмороженный, которые всё в кожанках, да сами в заклепках – хуже мертвецов выглядят. Нет никого. Ну и на том спасибо.

Могилку он вырыл еще днем, когда ему по шайтан-мобиле позвонили «знакомые» ребята, и сказали что сегодня у него будет «приработок». Вот только когда они, уже ближе к вечеру, привезли «клиента» старый Сергеич просто поразился его гигантским размерам. Плечи огроменные – мертвец был бешено широк, рост как у дюжей жерди – явно за два метра, и по всему выходило, что в могилку то клиент если и разместится, то в тесноте – поджав ноги и бочком, а это уж совсем не по христиански выходило. Потому-то Сергеич и вооружился лопатой, чтобы пообтесать края могилки под рост и под ширину клиента.

Ночи на кладбище он не боялся, а чего бояться то? Это же не живой народ, от которого можно всякой гадости ждать. Нет – эти граждане вполне себе спокойные – завсегда они были, тихие, не шумливые. Поэтому, когда уже совсем свечерело, когда из ямы могильной только звезды на антрацитовом небе видны были, Сергеич вполне себе без страха, покряхтывая да поохивая, выбрался из могилки, глянул по сторонам. Было все так же тихо и безлюдно, полная луна молочным своим светом заливала все окрест, серебрила травку, легкий ветерок нежно перебирал длинные листвяные косы берез и листочки их, словно серебряные монетки, отливали холодным ночным светом.

Сергеич еще раз достал из кармана рулетку, замерил получившиеся габариты могилки. По всему теперь выходило, что покойничку новая жилплощадь будет под стать. Работать со «спонсорами» он начал уже давно, еще с лихих девяностых, и «спонсоров» с тех пор поменялось уже великое множество. А бывало и так, что «спонсор», вдруг, и клиентом оказывался. Платили ему за такие вот заказы не сказать чтобы уж совсем аховые деньги, но на прожитье и для старой уже совсем мамы, ему хватало, а коли бы не они, то на зарплату кладбищенского сторожа он бы  долго не сдюжил. Да, грешно это конечно, погребение не по правилам, не по законам божьим, но все таки – хоть какое-то, да и молитвы он подучил еще по той поре, давней поре, когда только начал работать с «клиентами», и хоронить пытался чтобы по уму, по верному было. И заупокой читал, пока закапывал, и потом еще в церковь обязательной ходил, свечи ставил, да просил за безвестного и безвременно почившего раба божьего. Одно время даже пытался у «спонсоров» узнавать имя, но ему тогда хорошо объяснили, место в иерархии указали, ну и по сокращению сроков жития за лишние знания очень хорошо расписали. Понял Сергеич тогда, что коли не знаешь, то и знать тебе ничего не положено, и спать от того крепче будешь, и сам новым «клиентом» не станешь.

Сейчас конечно уже не те годы, когда он за ночь по трое, по двое закапывал, порой даже и не каждый месяц ему клиентов привозили, но грусти от  этого Сергеич не испытывал никакой. Наоборот – радостнее было, все же не вещь какая, а человек это – жизнь чья то оборванная.

Могилка была впору. Сергеич грязной рукой полез в карман столь же грязной фуфайки, достал оттуда мятую пачку «Примы», закурил, оперевшись рукою о черенок лопаты. Работы еще было много, но и торопиться было некуда – ночь только начиналась. Надо было еще взгромоздить «клиента» на «тачанку» - большую тележку, довезти до места, в яму забросить, уложить на новом месте по правильному, закопать, разложить дерн так, чтобы не видно было земли потревоженной, прибраться, чтобы следов и вовсе не осталось.

Но все это после – сейчас покурить, надышаться по ночному свежим воздухом, подумать о житье-бытье своем. Сергеич никогда не считал, что живет он плохо, зависти в душе к богатеям не таил, не заглядывался на чужие роскоши, хотя красивой жизни он отродясь и на дух не пробовал. Просто человек он был такой сам по себе – смиренный что ли, тихий. Один раз только и было у него, когда ухаживал он за Иришкой, что та ему все тыкала, что де ни воровать ты не хочешь, ни жить красиво, а она вот… Не сложилось у них с нею ничего, нашла она себе какого-то хахаля, Виктора Амвросиевича, что и воровать мог, и поднялся потом, в то самое лихолетье, да и вообще у них все счастливо вышло. Один раз по той поре один из «спонсоров» мордатый, красный как рак мордоворот, спросил Сергеича по простецки, мол де что, отец, не хотел бы чтобы мы и Амвросича к тебе привезли, схоронишь по христиански?

Сергеич только головой мотнул. Откуда этот мордоворот об Амвросиевиче узнал – тот еще вопрос, а вот схоронить полюбовника своей Ирки у него желания никакого не было. Не таил он на него зла, вот ни на грош, все одно бы у него с Иркой не сложилось, не Виктор, так кто другой бы нашелся.

Воровать он не хотел не из-за страха быть пойманным, становиться таскуном с завода, где тогда работал, не было желания по простой причине – не правильно это, не по совести, не по-людски. Это вон – хапуги пускай такими делами занимаются, на то и Бог им судья, а он человек маленький, божий суд задерживать ему без надобности и грехи свои на рассмотрение выдавать стыдно было бы. От того и не делал плохого в своей жизни никогда и ни за какие посулы. Разве что вот – «клиентов» хоронил, но не он их и убивал, и уж лучше он их в землю положит, чем какой другой человек, который к ним, как к куску мяса отнесется.

Досмолив сигарету, сплюнув крошки табака в траву, он неспешно побрел в сарайку, куда сгрузили «клиента» очередные «спонсоры». Протоптанная тропинка, посыпанная гравием, сама ложилось серебряным полотном ему под ноги, издали, из за забора решетчатого кладбищенского доносились редкие звуки проезжавших мимо машин, и там же, ближе к воротам, по этому времени были видны желтые отсветы фар. Сергеич на этот шум особого внимания не обращал, ну едут и едут – их дело, жизнь то по ночи не останавливается. Тут ведь главное что, чтобы не было слышно, как к самим воротам по съезду подъедут, а тогда-то уж рык движка слышно совсем хорошо, и если уж что такое  услышишь… Тогда да, тогда и испугаться надо будет, что за гости такие ночные. Так-то у Сергеича на такие случае, если гости ночью неправильные приедут, и ружье было – честное, по охотничьему билету, и патроны солью заряженные, ну и коробочка с простыми – картечными, у него давненько пылилась. Сам-то он не охотился никогда, разве что по банкам стрелял, жалко ему было животину вольную влет бить. А ружьишко иной раз все же пользовал, но больше для виду, лишь единожды, для острастки: каких-то молодых отморозков шуганул, в воздух он пальнул, и молодняк ломанулся прочь, да через забор, один даже на том заборе, на острие кованного прута кусок кожанки оставил.

Сарайка, конечно же, была закрыта на висячий замок. Не будет же он оставлять ее распахнутой, коли там клиент лежит. Сергеич притулил черенок лопаты к дощатой стенке, достал из кармана полновесную, звякнувшую металлом, связку ключей. Нашел нужный – длинный, с тяжелой бородкой ключ, открыл замок. Темно, хоть глаз коли. Хлопнул рукой о внутреннюю сторону косяка, по тому месту, где выключатель бы, звякнув, загорелась желтая одинокая лампочка под низким потолком.

Клиент на месте лежит, в черный плотный полиэтилен замотан, только одна рука и торчит из глянцевой темноты упаковки, тачка на улице, прямо за входом ждет, в дверь то она не проходит. Сергеич горестно глянул на куль с клиентом, на ладонь его большую, сильную, сказал грустно:

-  Знать бы, как звать тебя, друг, схоронил бы по-человечьи, а так, прости, как выйдет.

Конечно ни о каких крестах на могилках таких, ни о каких табличках, и речи быть не могло, но все же кое что он делал, чтобы память сохранялась: в своей тайной тетрадке, что в подполе в его сторожки была, записывал он людей, которых хоронил. Место, участок, ориентиры, описание небольшое о похороненных, приметы… Все думалось ему, что если увидит где-то, что-то в новостях о убиенных, то найдет способ передать весточку, хоть и страх от этой мысли был у него страшный. Ведь если одного отроют, то и остальных потом могут искать, да и его, конечно же, как сторожа, выспрашивать начнут, на допросы водить – это же тело, это же дело, так и в тюрьму загреметь недолго, да вот только что с совестью делать, как супротив нее попрешь? Так и хранил свои записи, каждый раз вздрагивая, когда натыкался на криминальные новости – вдруг? Нет. Не было о его клиентах новостей, и потому тетрадка его пока пылилась без надобности. Везло.

Он подошел к клиенту, встал над ним. Страха не было, привык уже к мертвецам за эти годы, но все же какой-то легкий холодок по телу прошел. Присел рядом с телом на корточки и медленно, почти по-отечески нежно, распеленал мертвеца. Перерезанное горло, причина смерти ясна как божий день, хотя с его клиентами гадать никогда нужды не было. То пулевое, то ножевое, то следы удавки на шее, а то и кровавое месиво вместо человеческого тела. Лицо клиента было спокойное, умиротворенное, открытые глаза блестели стеклянным, мертвым блеском. На шее, из под засохшей кровавой корочки, чуть проглядывалась татуировка. Сергеич достал тряпицу из кармана, плюнул на нее, оттер кровь: оскаленная морда волка. Больше не нужно было крутить, вертеть тело – есть отличительная черта, которую можно вписать в тетрадь. Лицо мертвеца явно не соответствовало его габаритам, мощному мускулистому, даже через покровы одежды, телу. Лицо его было скорее интеллигентное: удлиненное, заостренный подбородок, тонкий, с горбинкой, нос, узкая полоска посиневших губ.

- За что же тебя, друг? Не похож ты на ихнего брата. Да что теперь гадать.

Сергеич поднялся, хоть на коленки и не становился, но по привычке отряхнул штанины, и только после этого ухватил мертвеца за ноги и потянул к выходу. Мертвец был тяжел, очень тяжел. Нет конечно, все мертвецы тяжелы, все они безвольно мягки и подвижны – не успевают еще окоченеть к тому времени, когда он их так вот вытягивает из сарайки, но этот был особенно тяжел, неподатлив. Еще и руки его, раскинутые в стороны, по нечаянности уцепились за грабли, что стояли у стены, и те ухнулись на землю, вместе с прочим шансовым инструментом. Непривычным каким-то, неправильным даже, в темноте ночной, в тишине показался этот звонкий железный звук.

- Да не цепляйся ты, не цепляйся, за жизнь уже не уцепишься, - не понятно зачем сказал Сергеич, и поволок тело дальше, к порожку сарайки. Перебросил тяжелые, в дорогих ботинках, ноги мертвеца через оббитый жестью порожек, вышел на улицу и снова уцепился за ноги.

Никогда у него, у Сергеича, и мысли не было о том, чтобы взять да и обшарить карманы своих клиентов, ну или там перстень какой снять, цепочку. Такого он делать никогда не хотел, и думать даже о таком не смел. Но сейчас, все же, с грустью какой-то глянул он на ботинки мертвеца. Хорошие ботинки, да и маленькие для его то роста, а вот Сергеичу такие как раз в пору будут. И наверняка они теплые, и наверняка они и удобные, а не то что стоптанные сапоги Сергеича, что едва ли не гвоздями уже ему пятки колют. Да только все одно – нельзя так делать, что не твое, то не твое.

Вытащил тело на улицу, под лунный свет, подкатил тележку, ухватился за ноги и забросил сначала их, и только после взял мертвеца под мышки и, кряхтя, охая, кое-как закинул тело целиком на дощатый настил. Мертвец был велик. Руки его раскинувшиеся торчали в стороны, плечи, шея, голова выпирали за ее передний край, и откинутая голова едва не касалась земли.

- Что ж ты, брат, так велик. Не мог поменьше быть, - деловито озадачился Сергеич, складывая руки мертвеца у того на груди, - хотя не мое то дело. Каким на роду написано было, таким и стал. Жалко, если у тебя детки остались, без отца то оно расти – не сахар.

Сложил руки, перетянул их веревочкой, чтобы в пути не раскинулись, а вот с ногами так просто не выходило, сдвинул тело, чтобы мертвец головой об тропку не цеплял, так тот теперь пятками загребал. Ну да и ладно, ноги не голова – не беда.

Покатил тележку к могилке. Тележка катилась нехотя, непослушно, норовисто. Камешки, корешки, кочки – тележка ерзала в руках, как норовистая лошадка, мертвец подрагивал в такт, но не скатывался, не стягивался вслед за шуршащими по тропинке ботинками. Сергеич глянул вверх, на звездное небо, на луну. Небо уже чуть померкло, кругляш луны перечеркнули по вдоль пара штрихов облаков. Как бы совсем не затянуло, по темени можно и самому в могилку свалиться, да и с приборкой неудобно будет.

Где то в отдалении громко каркнула ворона, чего ей только не спится?

Вот и могилка – черный колодец, уже и туманчиком чуть травка подернулась – земля стынуть начала по ночному. Сергеич подкатил тележку к краю могилки, перекинул ноги мертвеца через ручки тележки, столкнул тело, то негромко ухнуло о земляную насыпь.

Сергеич откатил тележку, зашел сбоку к телу и руками, как бы ни было сильно желание толкнуть тело ногой, опрокинул мертвеца в глубокий зев могилы. Тело бухнулось уже громче, с каким-то «чваком», видать уже разомлела землица от грунтовой воды.

Сергеич зашарил по карманам, и, моля лишь об одном, чтобы тело упало лицом вверх, ну или набок, выудил маленький старенький фонарик без батареек, такой, где надо было давить на ручку, чтобы крутить маленькую динамо-машинку. Фонарик зажужжал в его руке, и Сергеич посветил вниз. Не повезло. Мертвец уткнулся в размокшую глину лицом, расперевшись в стены могилы широкими плечами, ноги тоже раскинуты.

- Ну что ж ты, друг, меня так подводишь. И как же мне тебя там теперь вертеть?

Сергеич вздохнул, уселся на край могилы, ноги свесил, и спрыгнул вниз, стараясь не попасть подошвами своих стоптанных сапог на мертвеца.

В темноте могилы нашарил бочину тела, уцепился, чтобы перевернуть… замер. Показалось или. Он положил руку на спину мертвеца, второй же рукой торопливо полез в карман за фонариком. Руки его дрожали, но все же он чувствовал, как двинулись могучие мускулы на спине мертвого гиганта, будто он собирался заворочаться, или со сна чуть двигался. Неужто не убили его, или… Но перед глазами Сергеича тут же ярко вспыхнула картинка из сарайки: бледное лицо, синие губы, открытые стекляшки глаз, и запекшаяся корка крови на перерезанном горле. Такие живыми не остаются, не ворочаются потом, когда вся жизнь из горла вытекла.

Выхватил фонарик, уронил его в глину, зашарил рукой, а гигант уже переворачивался, и Сергеич, от страха, против своего на то желания, придавил мертвеца сначала рукой, а после и коленкой прижал к земле, а вот и он – фонарик. Зажужжала якорем динамо-машинка в пластмассовом корпусе и тусклый свет фонарика озарил дно могилы, широкую, в кожаной куртке, спину гиганта, голову его. Голова, что была уперта в землю до прыжка в могилу, медленно ворочалась из стороны в сторону, могучие плечи неспешно пока еще ходили ходуном, ноги мертвеца то сгибались, то разгибались, будто хотел ползти куда. Похоже он хотел подняться, вот только связанные тесемкой руки не давали ему опереться, чтобы подняться.

- Твою мать! – Сергеич соскочил с тела, подпрыгнул, чтобы уцепиться за край могилы, оскользнулся, снова бухнулся вниз – фонарик в руке помешал ухватиться, твою же в бога душу! Он выпустил фонарик, снова прыгнул, уцепился, коленками, подошвами врастопырку уперся в стены могилы, и вытащился, выбросился наверх, к тусклому лунному свету. Перевернулся на спину, уставился в небо, задышал громко и тяжело. Все его тело трясло от ужаса, сердце ухало так, будто выскочить из груди хотело.

- Твою мать, - снова тихо прошептал он, - привидится же такое.

Вера в то, что он мгновение назад видел там, на дне, уже проходила – исчезала. Не верилось и верить не хотелось в то, что такое вообще возможно, да и не бывает такого, чтобы мертвец с перерезанным горлом, синюшный весь, взял, да и ожил.

Он уселся на землю, зачем-то помотал головой, и, глядя в небо, сказал тихо:

- За что, Господи?

Он уже было хотел поверить в то, что сошел с ума, в то, что это ему в наказание свыше ниспослано, но вздрогнул он тихого, скрежещегося сипения из глубины могилы. А потом какой-то хлюп, хлопок, как от удара ладонью о сырую землю, и снова то же сипение.

Глянул у кромки могилы. Вот он – фонарик его на земляном валике лежит. Схватил его, зажужжал рукоятью, луч света вниз направил. Уже стоявший на ногах мертвец связанными руками бухал о стенки могилы, и только упал на него свет, тут же вскинул голову, уставился невидящими стекляшками глаз на луч света, за него, прямо в лицо Сергеичу. И сразу понятно стало – не живой он, мертвец, мертвее некуда: ни единой кровинки в лице, рожа перекошена в зверином оскале, губы ощерены нечеловечески. Секунду он смотрел своими пустыми глазами в свет фонаря, а после взвыл, как показалось это Сергеичу, но не вой это был, а всего лишь тихий, шуршащий сип.

- Господи, Господи, - запричитал Сергеич, и тут же проскочила мысль в голове: «ружье, патроны с картечью в сторожке – надо упокоить». Мысль была здравой, насколько может быть здравой мысль в этой сумасшедшей ситуации. Не будет же он закапывать его такого – подвижного. Вот только упокоит ли… Может молитвой…

- Дурак, - сказал он сам себе, и, на подгибающихся ногах, попытался бежать к своей сторожке. Ноги его вдруг стали непослушными, сапоги то и дело тюкали о корни, о крупные камни, он то и дело спотыкался, пару раз припадал на одно колено. Вон и желтый свет в окошке его сторожки виден, вон рядом мертвецкая, где контора каких-то ритуальных услуг доделывает косметику на праведно упокоившихся, мимо мертвецкой пройти, и дверь будет он в своей сторожке, что у ворот въездных на кладбище.

Кое как проковылял до угла длинной кирпичной мертвецкой, оперся о шершавую стену рукой, дал себе секунду отдышаться. Сердце колотилось так, словно готовясь вбиться ему прямо в горло, или из груди выскочить. Вот сейчас, еще секунду постоит, поуспокоится, и дальше в путь. Вот сейчас, сейчас…

Он сделал только шаг, только руку от стены убрал, под сапогом с громким пустым треском сложилась брошенная тут кем-то пустая жестянка то ли из под пива, то ли еще из под чего, и тут же в дверь мертвецкой, изнутри, кто-то с силой ударил.

- Господи! – воскликнул Сергеич, и снова удар в дверь оттуда, изнутри, - Да что же это делается, Господи!

Сергеич, как мог шустро, зашагал мимо по тропке мимо двери мертвецкой, темно, хоть глаз коли, как раз мертвецкая весь свет лунный загородила, хоть бы они фонарь что ли над дверью своей когда повесили. Бросил быстрый взгляд на окно что недалеко от двери, из за которой стучали, будто надеялся там что увидеть. Темно конечно же, не видать ничего, и… Звон разбитого стекла, осколки брызнули ему прямо под ноги и тот же сип мертвый! Откуда только силы взялись – Сергеич мухой метнулся к своей сторожке, двери распахнул, влетел вовнутрь, споткнувшись на пороге, на пол бухнулся, и, кое-как извернувшись, захлопнул за собою дверь, привалился к ней спиной.

- Что же делается, что делается, - тихо выдохнул себе под нос, вдохнул еще пару раз, и только затем медленно приподнялся, выглянул в маленькое окошечко в двери. Темно, плохо видно, что происходит у мертвецкой, но видел что там, где едва поблескивает битое стекло окна, происходит какое-то движение. Тени, черное на черном неуклюже ворочалось. Надежда на то, что показалось ему, что привиделось – пропала.

Он набросил крючок на скобу двери, горестно глянул на то какое все это немощное – раз другой хорошо приложи по такой двери, и вырвет крючок, а может и петлю эту из двери выкорчует сразу, с первого удара. Бросился к столу, под которым у него был «сейф» - ящик, сваренный из тонкого, чуть больше миллиметра железа, с навесным замком – там было у него ружье, патроны.

Дрожащие руки долго звякали ключами на связке, нужный небольшой ключик плясал в дрожащих пальцах, не хотел входить в замок. Вошел. Нехотя провернулся и тихо, без щелчка, душка выпросталась из замка. Скрипнула дверца сейфа, во мраке его внутренностей Сергеич хватанул едва заметный приклад двустволки, за нею пачку папковых патронов. Там же, не разгибаясь, он переломил двустволку, разорвал упаковку патронов, с разлету засадил два штуки в стволы, захлопнул. Оставшиеся горстью сунул в карман фуфайки. Замер.

И что теперь? Стрелять? Стрелять в этих? Но они же… Он было подумал слово «люди», но тут же в его мозгах вспыхнула та волчья рожа мертвеца из могилы – клиента. Ощеренная пасть, стеклянный, не моргающий взгляд мертвых глаз, зрачки, смотрящие прямо в свет фонаря, сквозь него, чующие за ним живого Сергеича. В чем он повинен перед клиентом? Что он ему сделал плохого? Ничего. Он не убивал его, он не… он только хотел похоронить его по христианским, по православным законам, упокоить его душу.

- За что? – тихо проскулил Сергеич, обняв двустволку, будто дитя малое, и тихонько, едва слышно, захныкал, не умея удержать непрошенных слез. Кого он спрашивал, зачем, к кому были обращены его мысли – Сергеич не понимал. Сколько бы он так просидел, в обнимку с ружьем, неизвестно, если бы в дверь его сторожки не ухнуло крепко, так что затрещали доски, не рассыпалось бы звонким крошевом узенькое окошко, что как раз над столом, обсыпав его мелкими острыми осколками. Он вздрогнул, едва не выронив ружье, почувствовал, как что-то течет по его лбу. Прикоснулся – кровь, видать стеклом рассекло.

Тихонько, не поднимаясь, чтобы его не заметили в окно, отполз от стола, глянул вверх, в окно. Оттуда, пробившись сквозь хищно ощерившиеся осколки, что застряли в раме, тянулась пара рук, мертвых рук. Из их глубоко рассеченной кожи не текла кровь, ногти черные, руки белые, синие, но ничуть не набрякшие вены – бескровные.

Он отполз еще дальше, туда, где за его койкой была небольшая дверь, что вела на улицу, а за ней короткая, в два шага тропка, упирающаяся в дощатый скворечник уличного сортира. В дверь снова ухнуло, он глянул на нее – петля крючка вот-вот вылезет из рассохшейся доски косяка. Еще один удар и…

Не глядя, не отрывая глаз от почти вывороченной петли крючка, уперевшись спиной в дверь, он, вывернув руку, пытался нашарить поворотную щеколду. Еще удар, дверь распахнулась, за нею он успел увидеть только силуэт, не вступивший еще в свет его сторожки, и тут же попалась под руку щеколда, поворот и он спиною вывалился на улицу. И снова – захлопнуть дверь, торопливо подпереть ее под ручку доскою, притулившейся тут же у стены, отступить на шаг. Удар! Нет – это вам не крючок, тут так просто не выйдет.

Если эти твари додумаются, что всего-то надо обогнуть небольшую будочку смотрителя, и вот он – Сергеич, как на ладони перед ними, бери да жри. Почему-то, отчего-то он был уверен, что они хотят именно сожрать его.

- Упыри, - тихо процедил он через зубы, и вдруг в голове его бахнуло отчетливой мыслью – ворота! Закрыты ли ворота? Когда привезли клиента, когда выгрузили его братки, закрывал ли он за ними ворота? А если…

Если нет, тогда эти упыри могут вырваться в мир, на волю, и что будет тогда?

Сергеич вздрогнул от очередного удара об дверь с той стороны, и припустился как мог быстро к забору, что окружал кладбище. Нет, конечно можно было бежать и более коротким, быстрым путем – через маленький заборчик палисадника, чего там – переступил и всего делов, да только попадется на глаза тому, который у окна, а там уж кто быстрее будет – тот еще вопрос.

Сергеич добежал до кованного забора и, стараясь все больше к нему прижиматься, заковылял к освещенным одним единственным фонарем, воротам. На ходу хотел было достать ключи, да только побоялся, что звякнут, а те упыри услышат. Найти ключ – недолго, самый здоровый, с двухсторонней бородкой, как в книжках ключи от здоровенных сундуков с сокровищами. Там у ворот и найдет. Выскочить, да через прутья, снаружи… Эх – не выйдет, понизу то, где проушины под замок, ворота железом зашиты, это уже выше они кованина, не дотянуться будет.

Сергеич остановился на краю границы света фонаря, замер. От сторожки его продолжали доноситься глухие звуки ударов, слышался треск дерева. Пропали бы они пропадом эти твари, сгорели бы адским пламенем, да вот не судьба. Ему было до жути, до дрожи страшно шагнуть в свет. Увидят, как пить дать – увидят, и побегут, а тут что бежать то – секунды, и все…

Вот только… Страшно ему было до чертиков. А может просто сбежать, раз судьба дала такой шанс, вон он навесной замок, болтается в одной проушине. Выскользнуть за ворота и бежать, бежать сколько будет сил и… И выйдут упыри за ним следом, пойдут по дороге, кто то остановится, выйдет спросить, что случилось и тогда… И тогда он – Сергеич, не кто-то, а именно он будет виновен.

- Надо, - одними губами сказал он и ринулся в свет фонаря, к замку, что висел лишь в одной проушине.

Подбежал, хватанул, ворота гулко отозвались на удар замка о железо – все, его услышали, уже бегут сюда. Не оборачивался, чтобы успеть, не застыть в страхе. Продернул душку во вторую проушину, дернул из кармана ключи, самый большой вот он – в руке, в замок его, повезло бы со стороной – повезло! Поворот ключа, рывок и… связка упала на землю, под ноги! Нет времени нагибаться, хватать ключи. Сергеич не удержался, оглянулся и увидел силуэт несущийся к нему от сторожки, а за ним – другой. Силуэты еще серебристые, не добежавшие до света фонаря, но тела будто обнаженные – стрелять! Палить!

Ухватив крепче двустволку он вместо того, чтобы вскинуть ее, сам припустился бегом вдоль забора, мимо оградок, мимо надгробий, меж тенями и серебряным светом луны, а за ним слышался безмолвный топот, и это обжигающе холодное сипение.

Бежать! Бежать, как можно быстрее… Вот только… Дыхание его срывалось тяжело и горячо с губ, легкие рвало на каждом шагу – не сможет он больше, не вытянет. Оглянулся, толком не разглядел ничего, и тут же больно, так что болью глаза застлало, ударился ногой-бедром об оградку, перекувыркнулся через голову и едва не приложился головой об надгробие, только плечом об него саданулся. Двустволка вылетела из рук, звякнули стволы обо что-то за его спиной. А вот и…

Из тьмы к оградке выскочил мертвец. Так и есть – голый мужик, пасть раззявлена, глаза на выкате мертвые, стеклянные. С разбегу тварь налетела на высокую, с пиками, оградку, ухнула через нее, но не перевалилась, а насадилась на пику, та вышла из спины мертвеца, но не убила его. Мертвец дергался, рвался вперед, вместо того, чтобы слезть, сдернуться с пики, он рвался вперед, загребал ногами землю, тянул вперед руки, клацал зубами.