Стая вошла в цыганское селение, рассредоточилась по пустым, скучным дворам. Я увязался за толстой старухой в длинном грязном платье. Где женщина, там очаг, где очаг, там пища, где пища – там я. Пахло от неё по-разному, особо врезался в память стойкий запах сухой рыбы. Говорят, в рыбе фосфор, от него сияют. Вот нажраться бы, да чтоб блохи враз ослепли и отвалились…

Улыбались щербатые заборы. Сквозь щели виднелись разбросанные подковы, кузнечный инвентарь и грабли. Сторожевых псов попадалось мало. Те, что задавали нам вопросы, в ответ слышали тишину. 

Я завилял хвостом и нарочно чихнул. Женщина не обернулась, медленно переставляя ноги и бормоча себе под нос. Долгие месяцы попрошайничества научили меня психологии. Одежду, пол, возраст, настроение, поведение – всё учитываю. Старуха попалась трудная, с наскока не раскусишь. Собачница давно бы приласкала и отвела к миске. Злая потянулась бы за камнем или сделала вид, что тянется. Одинокая – поведала историю жизни… Моя просто шла: левая нога – правая нога – левая – правая. Но, клянусь кошкиной подлостью, знала, что иду следом, знала, чего хочу, и надо было мне сразу почуять неладное…

Тогда я решился на обгон. Три прыжка, и я весь перед нею – жалкий сморчок, изъеденный молью обстоятельств. Печаль моих глаз разлилась по её лицу.

– Хитрый пёс, – отметила она низким голосом. Я слегка приподнял уши и нагнул голову. Мы в упор разглядывали друг друга. Я – мелкое подобие больших надежд, и она – толстый клубок серых шерстяных платков, с коричневыми щеками и седыми бровями. 

Она шмыгнула носом и пробасила: – Собака на ходу всегда найдёт еду.

«Твоими бы устами, – разозлился я, – колбаску да ветчинку с тарелок слизывать! Может, закончим фестиваль поговорок и угостим несчастное животное?!»

Она продолжала болтать, но теперь по-своему, неразборчиво. Часто произносила слово «Дэвл». Похоже, обращалась к невидимому хозяину по имени «Дэвл». Оттараторив, умолкла и потянулась ко мне. Если честно, не люблю я это дело. И чего ждать? Никто, никогда себя так не вёл. Обычно, когда хотят погладить, сюсюкаются, улыбаются. Пинают – без предупреждения: подходят и ботинком в бок. 

А эта?

Решил, будь что будет. Может, именно так выглядит ритуал приручения бездомной собаки? Предположим, сперва, по традиции, дворнягу приветствуют, потом дают руку понюхать, а в конце наливают борща с говядиной… 

Наливают ли? 

Рука совсем близко. 

И вот она меня по носу ка-а-ак щёлкнет! Не больно, терпимо, но оскорбительно. На вид солидная женщина, в годах, а в голове шарики об ролики бьются. За унижающее обращение можно и палец прокомпостировать, никто не осудит. Главное, убежать быстро. 

Со мной что-то случилось. Бабка, улица, соседние дворы в миг исчезли. Я перестал чувствовать лапы и собрался прощаться с жизнью, товарищами, любимым мясным киоском, но реальность не отпускала. Запахи, ноябрьский холод, грязь и кривые заборы быстро вернулись на свои места. Всё вернулось, кроме бабуси. Она стёрлась целиком, до последнего платка. Надеюсь, ей стало стыдно.

Могла бы и погладить.

Какое-то время я просидел на сухом клочке земли, пытаясь сосчитать серые унылые доски. По забору вышагивал чёрный кот. Даже не взглянул в мою сторону. 

Тьфу! 

На окраине села, за большой лужей стая собралась и провела совещание. Людей никто не видел, еды тоже. Решили возвращаться домой. 

Дом – это наш район. Девять пятиэтажек, школа, детский сад, гаражи, дачи и кирпичный завод. Дальше ничейная территория, мы ходим туда за лечебной травой и просто погулять.

Мы контролируем все продуктовые магазины, рынок, столовые, и «добрых людей» – тех, что дают нам клички, впускают в квартиры и кормят. Рынок – это в первую очередь говядина, свинина, конина, баранина. Получить место на нём трудно. Каждый взрослый пёс хорошо знает, что одновременно больше трёх собак перед мясным киоском находиться не должно. Иначе разгонят всех. Пересменка каждый час. Если кому что перепало, тот убегает, и его место  занимает следующий. Таков закон нашего рынка. 

Чудо случилось через пару дней в разгар моего дежурства у вкусной лавки. Слева сидел Дряблый, пожилой кобель с глазами цвета зелёной тоски. Справа – Гляделка, та ещё сучка, от взгляда которой приступы доброты случались даже у самых железных дворничих. Мы выбираем клички строго по характеру и заслугам. В стае за увлечение ловлей мух меня называют Мухой.

В тот день мы сидели и дрожали. Вместо неба над головами разлился сплошной белый дым. Шёл снег. Я ловил снежинки зубами и злился на всё: на погоду, избыток покупателей, на Дряблого, от которого вечно никакого толку, короче, настроение случилось грязное. 

Перед моим носом остановилась женщина, а если быть точнее – пакет, который она держала. Я бросил взгляд на картинку и задержался, попеременно наклоняя голову то влево, то вправо.

Забавно. Сидишь на холодной растоптанной смеси, трясёшься от холода, а там – вечное лето. Перед моими слезящимися глазами раскинулся кусок залитого солнцем побережья. Пальмы. Я видел одну такую в амбулатории. Однажды мы с Гляделкой забежали туда погреться. Воняло спиртом и лекарствами. Около декоративной пальмы стоял мальчик. Он единственный обрадовался, когда нас увидел… 

Женщина смеялась и разговаривала с мясником. Я решил понюхать сфотографированную пальму. Втянул воздух, и – обалдел! 

Что это? Голодные галлюцинации или...? В нос ударила волна тёплого соленого воздуха. Волны на глянцевой поверхности обрели объём и ожили. Я сделал шаг, потом другой, за ним третий, и вдруг понял, что иду по горячему песку. Если б я мог расхохотаться, я всенепременно бы это сделал!.. Принюхался – так и есть – песок и море. Влажность высокая, шумят волны, а зонтики пальм зовут под ленивую тень. Я задрал хвост и побежал к ним. Первый ствол пометил серьёзно, второй – прихватил.

Что делает счастливая собака? Ничего. У счастливой собаки достаточно счастья, чтобы не мотаться по свалкам в поисках пропитания и рычать по ночам. Счастливая собака сидит на тёплом песке. Шерсть высыхает, а нос – влажный и прохладный. Глаза полузакрыты, она тает между сном и явью.

Я повалился на бок и уснул. Мне снился пустой цыганский поселок, кривые деревья и небо с душою Дряблого. Открылась калитка. Я не видел, человека, отворившего её. Кто-то передвигал меня по двору, как игрушку. Появился запах сухой рыбы. Мимо проползла кирпичная стена, красная от известного ей одной вечного стыда. Старый сломанный стол, похожий на чьи-то останки, лежал вверх тормашками. Я увидел пару галош, в них чёрные шерстяные носки, а выше – юбки. С неба опустилась миска… с супом. Крепкая рука похлопала меня по затылку.

Я вскочил, уже изрядно подогретый солнышком, принюхался. Похлёбка дымилась в грёзах, ускользая приятным воспоминанием. 

Здесь, кроме двух пальм и бескрайней синей дали, ничего подобного не наблюдалось. Я побрёл вдоль берега, поводя ушами. Странно, попал по самое нехочу в счастье, а пузо сводит так, что оторви и выкинь. Пальмы остались позади. Вскоре я понял, насколько ограничен и близок к холодной реальности этот кусок волшебной жизни. 

Я ткнулся носом в полиэтилен. Море, песок, голубая даль натянулись, и кто-то больно пнул меня под ребро. Ах, зачем же так, Михалыч!

– АНУПШОЛТСЮДА! – мясник тянулся за палкой. 

Рвём когти! 

Лавируя между покупателями, я успел заметить, что спасаюсь не один: Гляделка и Дряблый линяли вместе со мной. Интересно, что они видели? Молча, не сговариваясь, мы пересекли автотрассу, миновали гаражный кооператив и понеслись на кладбище. Мы прекрасно понимали – люди не станут преследовать трёх бездомных псов. Причина бегства заключалась в странном происшествии, которое надо было понять и обсудить, не отвлекаясь. 

За оградой стояла корова – печальная, как памятник.

– Муха, как ты это делаешь? – спросила Гляделка. Её хвостик трепетал от любопытства. Дряблый косился то на меня, то на корову. Я тоже глянул на корову, прикидывая, с чего начать.

– Не знаю. Просто шагнул в картинку. Рынок пропал, вы пропали, всё исчезло.

– Ты был внутри?

– Был. Пальмы мои, я их пометил.   

– Бред какой-то, – фыркнул Дряблый. – Ты просто спрятался.

Я зло посмотрел на него.

– Спрятался? – подняла ухо Гляделка. – Неужели?

– Нет. Я никуда не прятался.

– Докажи, – буркнул Дряблый и снова покосился на корову. Животное рассматривало меня с невысказанной жалостью.

– Докажи, Муха! – тявкнула подруга, улыбаясь во всю пасть.

– Докажу, докажу!

На кладбище хватает мусора. Наша команда поделила холм на три условных части, и каждый занялся поисками. Встретились на другом конце. Пакетов нашлось достаточно. Один был с надписью «Coca Cola», его сразу забраковали, другой выгорел и поблек, распознать его не удалось. Третий нам не понравился – мужик в костюме и жёлтый фон – спасибо, насмотрелись. А вот четвёртый – загляденье. Изрядно потрепанный, но зато содержательный и заманчивый. Обстановка  охотничьего домика: в камине горит огонь, рядом стоит ружье, на полу лежит подбитая дичь, в правом нижнем углу реклама сигарет.

– Гуся добудь, – попросил Дряблый. Он прижал передними лапами верхний и нижний угол, с другой стороны то же самое сделала моя подруга.

Я уселся посередине и почувствовал приятный запах древесины. 

Мир переменился. Горел камин, огромная, размером с две буханки хлеба пачка сигарет болталась в воздухе. Я сидел на столе и смотрел на бревенчатую стену. Две утки и гусь, настоящие, распластались по полу, ожидая, когда же их кто-нибудь съест. 

Спрыгнув, я подобрался к своей добыче. Потянул гуся за крыло. Перо выскочило промеж зубов, щекотнув меня по носу. Я вцепился в гусиную лапу и потянул снова. Произошло всё точно так же, как и на рынке. В том месте, где изображение заканчивалось, начинался выход в обычную нашу собачью жизнь.

– Ты прям как спаниель с выставки! – восхитилась Гляделка.

– Если б не увидел собственными глазами, никогда, никогда не поверил бы! – обалдел Дряблый. Друзья мои обнюхали добычу.

Мы съели всё, кроме оперения. Голод не тётка, а педигри делают для собак с родословными. И что они могут, эти зажравшиеся представители древних родов? Их учат выполнять команды, а они даже не знают, где не стоит задирать лапу! В настоящей уличной стае такие долго не живут.

После трапезы, когда Дряблый занялся вычёсыванием, а Гляделка задремала рядом с собственным пузом, я вернулся к накормившему нас пакету. Изображение осталось, но дичи на полу охотничьего домика уже не было. 

Теперь можно пойти облаять корову.

С того дня я стал основным средством существования стаи. Сутками добывал для собак пропитание. Это изматывало больше, чем обычная жизнь наравне со всеми. Но никто не хотел понимать меня: раз умеешь, рассуждали они, значит должен, и всё тут. 

Однажды утром я отказался идти на работу. Вожак навострил уши и зарычал. У него это хорошо получалось. Фашист у нас единственный из чистопородных – немецкая овчарка. Сбежал от хозяина: характерами не сошлись.

– Рррработай! – приказал он.

– Нет, – сказал я.

– Ррррработай!

Порычав над моей доверчиво выставленной шеей, он смолк и отвлёкся на блох. Хорошо отвлёкся. Тогда я, смекнув, что к чему, вскочил и понёсся прочь. 

Я перепрыгивал через бетонные балки, ямки, оставляя позади метр за метром. Лапы дружно отталкивали меня от сырой земли, старого асфальта, уносили далеко-далеко. Была ли погоня? Возможно, но я сумел оторваться и затрусил вдоль шоссе.

Впереди лежал большой город.

Шарахаясь от ревущих автомобилей, я думал о старой цыганке. Как она сказала? Собака на ходу всегда найдёт еду. После чего вручила свой странный подарок. Может, рассчитывала на меня? На службу взять собиралась? Но ведь она первая ушла, а я перед забором ещё долго сидел... Значит, ничего ей от меня не нужно. Дала, что могла. Добрые люди всегда дают, что могут. Кто колбаску, кто сухарик. Старуха по-своему распорядилась. Как говорится, чем богаты, тем и рады.

В городе я понял, что ошибся в своих умозаключениях.

Из-за угла (город состоит в основном из углов) выскочил белоснежный кобель с добрейшей мордой, которая наверняка спасала его от голода, и прямо в лоб спросил:

– Заколдованный?

– Да, – не успел соврать я.

– Кличка есть?

– Муха.

– Пошли, Муха, ждут нас.

– А тебя-то как звать? – ничего не понимая, спросил я.

– Добренький, – тявкнул он и махнул пушистым хвостом.

Мы завернули за один угол, потом за другой, пересекли тесный дворик и вышли к пустынному берегу узкого городского канала. Моё сердце упало. Захотелось развернуться и бежать прочь, но лапы не слушались. Лапы нарочно привели сюда. Теперь в этом можно было не сомневаться.

Стемнело быстро. Звёзды отражались в чёрной воде. Мой проводник молочным пятном мелькал впереди. Я послушно следовал за ним. Мы уселись подле пахнущих рыбой цыганок. Собралось их не меньше пятнадцати душ. Судя по запахам, здесь и собак собралось много. Четвероногие сидели тихо, никто и тявкнуть не смел.

–  Слушайте, псы! – обратился к нам хриплый голос. – Завтра вместе выходим на Большие Прилавки. Смотрите на рекламы, на витрины и пакеты. Ищите золото и украшения. Ищите деньги. Берите золото и украшения. Берите деньги! Не будет денег и золота, берите еду. Именем великого Дэвла заклинаю вас.

Я сглотнул слюну, но она не сглотнулась.

– Добычу сюда принесёте и пойдёте снова. Вы поняли, псы? – она что-то добавила на своём, перебросилась фразами с другими женщинами и пошла с ними вдоль канала.

– Дальше они соберут ещё одну свору, и так всю ночь, – объяснил Добренький. 

Всюду, боясь пошевелиться, сидели собаки.

– Откуда ты знаешь? – удивился я, разглядывая любезного пса (такой уж у него был вид).

– Так я целый год заколдован, не в первой, – белый моргнул и улыбнулся. – А ты здесь совсем недавно? 

– Недавно, – грустно ответил я.

– Стало быть, и ведьмы живы, и история повторяется, а вы всё сбегаетесь и сбегаетесь к нам со своих окраин.

– Слушай, Добренький, я сам по себе. Пойду я отсюда, – мне стало холодно от собственных слов.

– Иди, – улыбнулся тот. – До встречи.

Один шаг, второй.

Ветерок с канала пробирается по костям к самому сердцу.

Оно отбивается от чёрного страха.

Псы смотрят на меня огромными глазами.

И остаются позади.

Я выбрался на пригорок. Дураки! Сидят, как цирковые пудели. И пусть сидят. А я пойду. 

И пошёл. 

Дворы, дворы, суетливые кошки, перекрёстки, загулявшие парочки, автомобили. Пробежка по ночным улицам. Короткие передышки. Куда я иду? 

Лапы снова вывели на берег.

– Нагулялся? – белый пёс вилял пушистым хвостом.

– Как они это делают? – спина горела, я готов был отгрызть собственный хвост от отчаяния.

– Колдовство, брат мой, обычное колдовство, – просто объяснил он. – Теперь ты в цыганской стае, и, похоже, что навсегда.

Утром собаки разбрелись по центральному рынку с многообещающим названием Большие Прилавки. Мне достался участок перед аптекой. Люди входили, выходили, проходили мимо. Недалеко на куске картона восседал важный котяра. Всё у него было важное: и усы, и окраска, и осанка. Мы делали вид, что не замечаем друг друга. 

Началась работа.

Накануне Добренький объяснил мне, что проникнуть можно не только в пакет. Заколдованные имели доступ в любое изображение. Для нас открывались вывески, витрины, картины – всё до чего собака способна дотянуться или допрыгнуть. 

Из мелькающих туда – сюда фигур я обратил внимание на людей в красных футболках, одетых поверх свитеров и курток. Они что-то раздавали прохожим. Листовки. Многие бросали их, не посмотрев. Скоро бумажек стало так много, что я не утерпел и решил взглянуть на одну.

Краем глаза вёл наблюдение за котом. Тот привстал, внимательно наблюдая за мной. Чего ему надо?

На красном листке рассыпались белые буквы, а в середине – фото золотого кольца с камнем. Я подобрал кольцо, словно оно лежало на асфальте, и аккуратно сжимая его зубами, побежал к месту сходки.

Кот проделал тот же самый фокус, но удрал в другую сторону. Значит, не только собаки, и возможно не только коты…  

– Птицы тоже работают на них, – пояснил вечером Добренький, отвечая на мои вопросы. – Видишь огромные рекламные щиты на столбах? Сегодня стая ворон подняла и забросила в рекламу банка трёх наших. Они стали выталкивать в мир золотые слитки. Разбили стекло на машине, но водитель не обиделся, уехал быстро. 

После недели утомительного труда я решил бежать ещё раз. Плевать на Дэвла.

– Ты ненормальный, – улыбнулся Добренький, виляя хвостом хорошенькой девушке. – Чего тебе не хватает, Муха? Да, мы воры, да у нас такие хозяева. Ну и что? Мы заколдованы, и другого выбора нет. Лучше скажи, когда в последний раз ты голодал? Постой, отгадаю. Это было до твоего прибытия сюда, верно?

– Знаешь, что стало с владельцем табачной лавки? – я устал его слушать.

– Она, кажется, закрылась. А что?

– Верно. Помнишь их большую витрину во всё окно и ту, что выставляли на улицу?

– Помню. Замечательная витрина. Сигареты и табак всех сортов. Лично участвовал в её опустошении.

– А я, Добренький, знаю, что творилось с владельцем магазина, когда вы пришли к нему снова и обчистили витрину, выставленную взамен пустой. Он был, мягко говоря, не в себе. Ты вообще газеты читать умеешь?

– Нет.

– А я умею.

Мы подходили к аптеке. Я подвинул кота – он сидел на вчерашнем номере «Барометра» – и прочитал вслух: «НАШ ГОРОД – БЕРМУДСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК! Куда пропадают уличные рекламы и вывески? На вопросы редакции отвечает начальник Советского РОВД Константин Лаптев…»

– Лучше бы меня спросили! – тявкнул белый, обнюхивая раздувающегося кота. – И чего он наговорил редакции, этот Лаптев?

– Здесь оторвано, – вынужден был сообщить я.

– Что же ты, Марсик, не следишь за новостями? – мой друг лизнул мышелова в нос, за то и получил лапой в ухо. – Ладно, ладно, остынь. Сиди, пожалуйста.   

Тогда я сообщил главную новость:

– Сорока сболтнула, что собак в окрестностях рынка скоро начнут отстреливать.

– Скажешь тоже, – неуверенно произнёс мой светлый оптимист. – Кому мы нужны?

– Опыт подсказывает, что никому, – с охотой ответил я, отмечая, как заметно опустели улицы. – Коллеги, мне кажется, или я действительно вижу то, что вижу?

Перед мостом собрались милицейские «козлики» и две патрульные «Газели». Люди с автоматами образовали коридор, через который вели наших хозяек. Женщины жестикулировали, как мельницы, кричали, изрыгали проклятья. Парни в серо-голубых кепках заталкивали тёток в тёмные салоны, отмежёванные металлической сеткой.

Вот те раз!

Вдруг весь мир словно моргнул – это вспыхнула молния. В небе росла чёрная клякса. Мы прижали уши, ожидая грома. 

Ба-бахх! Тра-ррахх!! Бу-бууххх!!!

Мы видели, как задымились капоты «козликов». У людей в форме подогнулись ноги. Они шатались, будто пьяные, хватались за головы. Наши хозяйки, никем не сдерживаемые, вышли из машин. Первое, что они сделали, упали на колени, благодаря могучего Дэвла.

Сейчас или никогда, решил я, и, не сказав ни слова, скрылся за первым же углом. Мимо пролетела милицейская машина подкрепления, за ней другая. Снова грохнуло. Отлично! У господина сегодня плотный график, значит, на меня времени, скорее всего, нет.

Ах, как я бежал! Каждая шерстинка моя, подхлёстывая соседнюю, работала лучше любого весла. Я взбивал воздух столь яростно, что он обязан был сгущаться в масло. Несчастные блохи остались далеко позади без шанса на восстановление гражданства. Я был стрелой, молнией, ветром, мгновением, я – удирал!

Темнота сгущалась.

Не помню, сколько бежал, помню лишь, как лапы привели к ступеням кинотеатра. Дождь накатывал на них, разбивался, накатывал снова. Ненастье оборвалось внезапно, словно кто-то его выключил. Над серой скатертью неба вновь загорелся тусклый абажур зимнего солнца. Появились люди, привычные звуки, запахи. Я сидел в луже, клацая зубами, стараясь поспеть за собственным головокружением.

Анонс фильма выглядел, мягко говоря, бедноватым. Кино о пиратах: смуглый разбойник с перевязанным глазом без серьги, без колец, сундук пустой, а сам пират в крайней степени недоволен. Я тоже был бы недоволен… Тут побывал кто-то из наших.

Наши!

Беленький выглянул из-за угла:

– Муха, ты чего дёрнул-то, словно ошпаренный?

– Кто это сделал? – вопросил я, кивая на пустой сундук.

– Кто-кто… – он улыбнулся проходившей мимо красотке. – Весь город такой, чего ты спрашиваешь?

– Как весь город?

– Как-как… Табор вычистил все подходящие рекламки и картинки, а теперь, если хочешь знать, из-за проблем с милицией срочно покидает его, увозя ценности подальше, – мой всезнающий друг обошёл лужу.

– Понятно. А мы?

– Мы? Мы остаёмся.

– Вот как…

– Мы им больше не нужны, дар отобрали у всех, поэтому не вздумай никуда лезть. Бедняга Марсик не поверил, вот и получил… сотрясение мозга. Он, видите ли, с разбегу хотел нырнуть в декольте Анфисе Чеховой и там отсидеться!

Я разинул пасть. Нет, не потому, что Беленький сказал неожиданную вещь. Боковым зрением я увидел, как сердитый пират выбирается из афиши. Рваные края бумаги разъехались. Кривой саблей он и прорезал выход в реальность. 

Мы с напарником переглянулись и поняли, что неожиданности накатывают со всех сторон. Город менялся. Появилось много новых звуков и запахов. Из домов и дворов слышались крики, грохот падающей мебели, звон посуды. На соседней улице столкнулись машины. Пахло морем,  лошадьми, лесом, дымом и чем-то другим, и ещё чем-то, и ещё, и ещё, и ещё…  

Металлопластиковые двери кинотеатра распахнулись, и улица заполнилась кричащими людьми. Мужчины, женщины, дети роняли друг друга, ругались, звали на помощь. Пират смешался с обезумевшими зрителями. Земля содрогалась, неподалёку вопила сигнализация.

Стоило потоку схлынуть, вслед из прохладного фойе вырвалась конница. Всадники в старинной военной форме цветной лавиной пронеслись мимо нас.

– Кинематограф тоже? – сквозь зубы спросил я у застывшего цыгановеда.

– Скорей всего… да… ну, конечно, Муха, ведь кинематограф – это движущиеся картинки.

Вход в кинотеатр напоминал место крушения. Из его тёмных загадочных глубин мы услышали знакомую речь – громкую, отрывистую и с хрипотцой. Две женщины в длинных юбках с огромными золотыми серьгами, смуглолицые, сверкая белыми зубами, вытаскивали на улицу тяжёлый мешок.

– Правильно, – прокомментировал Добренький, – животных в зал не пускают, но кто-то должен делать эту работу…

Мы проводили их долгими внимательными взглядами.

– Какие будут предложения? – услышал я сквозь гул и суету.

– Здесь небезопасно, приглашаю тебя в свой район, отсидеться, – сказал я первое, что пришло в голову.

– Принимается! – Добренький вскочил, и хвост его пустился в пляс.

Мы приложили немало усилий, чтобы вырваться из бедлама. И стали невольными свидетелями того, как ожили все разграбленные изображения. Нарисованные повара из ресторанов разыскивали свои торты и пиццы, изысканно полураздетые женщины требовали от прохожих вернуть украшения, но самые масштабные проблемы были связаны с вырвавшимися наружу киногрёзами. Во всяком случае, я лично видел не менее двух звездолётов.

Когда кончились последние углы, и стало тише, мы поняли, что перед нами разворачивается свобода. Идти вдоль трассы было невозможно: в город мчалась военная техника и милиция, а в обратном направлении – автомобили несчастных жителей. 

Мы с Добреньким пошли пустырём.

Ночью стукнул мороз, где-то близко ходили волки. Но мы были самыми счастливыми псами на свете. Я рассказывал Добренькому про стаю, про нашу жизнь, и про мясной киоск. Мы ловили снежинки на спор, и я поймал на двадцать штук больше. С севера, со стороны города, дул ветер. Где-то там вспыхивали и гасли огни. 

По чёрному бархату неба рассыпались звёзды. Я посмотрел на них, и вспомнил глаза старой цыганки.

– Собака на ходу всегда найдёт еду! – пролаял я, и мы с другом завыли старинную песню всех бездомных псов.