"Плохое настроение" Степень критики: Любая, но обоснованная
Короткое описание: - Пишите рецепт.
Районный детский врач Виктор Петрович -
молодой человек с внешностью разночинца - сидел, ссутулившись, и
прослушивал очередную пациентку. Он передвигал стетоскоп по ее голой
спинке, говорил: "Дыши... не дыши...", потом замолкал, глядя куда-то в
угол. Мать стояла здесь же, в кабинете, держа в руках детские
одежки, с тревогой смотрела на врача, пытаясь определить по его лицу
дальнейшую судьбу своей дочери. Но по лицу ничего понять было
невозможно. У Виктора Петровича было такое выражение, будто ему десять
минут назад позвонила жена и сказала, чтобы он больше не приходил
домой. Либо только что вызвал главный врач детской поликлиники и
потребовал, чтобы Виктор Петрович написал заявление об уходе. Девочка послушно дышала или не дышала, с восторгом косилась
на мать. Она была тщеславным ребенком и любила находиться в центре
событий. Виктор Петрович выдернул из ушей костяшки стетоскопа и сказал медсестре:
- Пишите рецепт.
Медсестра сидела по другую сторону стола в белом халате и
красной мохеровой шапке. Казалось, будто она не на работе, а просто
зашла посидеть. Шла мимо и зашла. - Как зовут? - спросила медсестра.
- Меня? - переспросила мать. - Лариса.
- При чем тут вы? - обиделась медсестра.
- Маша Прохорова, - вмешалась девочка.
- Одевайтесь, - велела медсестра.
Лариса торопливо стала натягивать платье на Машу. Платье не
шло, потому что волосы намотались на пуговицу. Лариса спешила. Маша
кряхтела. Виктор Петрович ждал с вежливым отвращением. - Следующий! - вызвала сестра.
Вошла следующая пара: бабушка и внучек. Оба принаряжены, с
радостными, торжественными лицами, будто пришли в гости и не
сомневаются, что им очень рады. - Раздевайтесь! - предложил Виктор Петрович, обречено глядя в окно.
Лариса и Маша справились наконец с платьем, забрали рецепт и вышли из кабинета.
Трехлетняя Дашка сидела на стуле и честно поджидала. Увидев
своих, она слезла со стула и вложила свою руку в руку матери. Лариса
взяла Дашку за одну руку, Машу - за другую и повела их вниз по
лестнице. Маша шла возле стены, а Дашка - по другую сторону, везла
руку по перилам, сгребая в ладонь все существующие в районе микробы. - Убери руку, - приказала Лариса.
- Почему? - спросила Дашка.
- Потому что потому, все кончается на "у", - ответила Лариса.
Такой ответ был непедагогичным, но Лариса знала свою дочь:
отсутствие логики действовало на нее гипнотически. Так и сейчас: она
сняла с перил руку и даже сунула ее за спину. Маше наоборот - все нужно было объяснять подробно, выделяя причины и следствия и их взаимосвязь.
Когда наконец добрались до раздевалки, то выяснилось, что пропал номерок.
Стали искать в сумке и по карманам, не желая верить и не
мирясь с пропажей. Потом еще раз прошуровали все отделения сумки, все
карманы и кармашки. Номерка не было нигде. - Потеряли, - созналась Лариса, виновато глядя на гардеробщицу в синем халате.
- Ищите! - постановила гардеробщица и, считая аудиенцию законченной, ушла в глубь своего царства.
Лариса взяла дочерей за руки, и все трое побрели обратно,
напряженно глядя в пол, прочесывая глазами каждый сантиметр
сиреневато-бежевого паркета. В районе уборной Даша нашла большую черную пуговицу с
четырьмя дырками, а в кабинете Виктора Петровича - блестящий фантик
из-под конфеты "Чародейка". Эти трофеи они принесли гардеробщице, но не
заинтересовали ее. - Не нашли, - сказала Лариса, и ее лицо стало жалостливым и
виноватым. А девчонки смотрели нахально и весело, будто ничего и не
случилось. - Вот так и будут все терять, - обиделась гардеробщица. - А я отвечай!
- Я заплачу! - обрадовалась Лариса. - Сколько стоит номерок?
- Рубль, - официально объявила гардеробщица.
Лариса помнила, что, отправляясь в поликлинику, не взяла с
собой денег. Но рубль мог оказаться в сумке. Она снова прошуровала
глазами и пальцами все отделения. Ей попались четыре монеты по 15
копеек, три - по десять, пятак и еще пять копеечных монет. В это время к гардеробу подошла пожилая дама с ленточкой в
волосах. Волосы сзади и с боков были забраны под эту ленточку в
аккуратный валик. Такую прическу носили перед самой войной, и дама
осталась верна этой моде. О ней нельзя было сказать: бабушка. Именно -
дама. Брови у нее были подрисованы черным карандашом. Причем линии -
естественная и искусственная - имели разное направление. Своя бровь шла
вниз, а рисованная вверх. Дама подозрительно оглядела Ларису, ее брюки, подпоясанные
ремнем, дремучую челку до середины зрачков. Потом посмотрела на детей -
тоже в брюках и с челками, и в ее глазах выразилось беспокойство за
современную молодежь и за будущее всей планеты, которую придется
передавать в руки таких вот. Так же, наверное, чувствовал себя Леонардо
да Винчи в глубокой старости, когда не видел вокруг себя ни одного
достойного ученика, кому можно было бы передать свои кисти. По законам времени, по биологическим законам, Лариса с
детьми должна была жить после нее и вместо нее и от этого не нравилась
еще больше. Дама с брезгливым недоверием посмотрела на Ларису, а потом
на гардеробщицу, как бы делясь с ней своими сомнениями. Лариса тоже покосилась на даму и приказала детям
подвинуться, чтобы не загромождать собой пространство. Все было вполне
вежливо и пристойно, но извечный конфликт поколений серой тенью
пролетел над гардеробом. Лариса еще раз пересчитала копейки и протянула гардеробщице
тяжелую горсть. Этот жест последовал сразу после обмена взглядами, и
гардеробщице было неловко принять деньги из неуважаемой руки. - Не возьму я твои деньги, - строго сказала гардеробщица.
- Почему? - растерялась Лариса, держа протянутую руку на весу.
- А зачем они мне? Мне номерок нужен, а не деньги.
Дама тем временем оделась и ушла, но гардеробщице было уже неудобно отменять принятое решение.
- А кому же мне их отдать? - спросила Лариса.
- Отнеси сестре-хозяйке...
Лариса сомкнула пальцы, сжала мелочь в ладони и пошла в конец
коридора. Дети побрели следом, держась поодаль, как чеховские
нахлебники. На белой двери висела табличка: "Сестра-хозяйка".
Лариса постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.
Сестра-хозяйка в белом халате и белом колпаке, похожая на
булочницу, рылась в ящике своего стола, видимо, что-то разыскивая, и
была очень сосредоточена на этом занятии. - Простите, мы потеряли номерок, - сказала Лариса.
- Ну и что? - сестра-хозяйка отвлеклась от своего ящика.
- Вот. - Лариса разжала ладонь и показала монеты - желтые и
светлые, большие и маленькие - почти все образцы, имеющиеся в денежном
обращении. - Ну и что? - не поняла сестра-хозяйка.
- Деньги, - объяснила Лариса.
- А я при чем?
- В гардеробе сказали, что я могу вам отдать.
- Почему мне? - неприятно удивилась сестра-хозяйка. В ней была задета щепетильность малооплачиваемого человека.
- А кому?
- Где потеряли, там и отдайте.
Сестра-хозяйка снова стала искать в ящике то, что ей было нужно.
- Извините, - смущенно проговорила Лариса и вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь.
- Я кушать хочу, - пожаловалась Даша.
- А я пить... - поддержала Маша.
- Кто держал номерок? - с раздражением спросила Лариса.
- Она. - Даша показала на сестру.
- Не я, - отреклась Маша.
- И это дети... - горько заключила Лариса. - Раззявы. Халды.
Почему у других дети никогда не простужаются и ничего не теряют? Вот
сдам вас на пятидневку. Даша и Маша выслушали. Поверили. На их души опустилось горе.
- Не ходите за мной! - приказала Лариса. - Стойте здесь. На этом месте.
Она ускорила шаг и пошла к гардеробу.
Возле барьера уже выстроилась порядочная очередь, и гардеробщица орудовала в поте лица.
- Сестра не взяла, - сказала ей Лариса через головы.
Гардеробщица промолчала. Она тащила охапку пальто, взвалив ее на свой живот.
- Может, все-таки возьмете? - Лариса протянула через головы кулак с мелочью.
- Не лезьте, - попросила женщина. - Тут с детьми стоят.
- Я уже стояла, - объяснила Лариса.
- Ни стыда, ни совести, - отозвалась другая, из середины очереди. Им плюй в глаза, а они скажут: дождь идет.
Гардеробщица продолжала молча выдавать пальто, делая вид, что не знает Ларису. Видит первый раз.
Ларису оттеснили от гардероба.
Она выглянула в коридор. Дети стояли там, где она их оставила,
под плакатом о вреде алкоголя. Маша тихо плакала. А Даша рассматривала
плакат: у нее была потрясающая способность: моментально
приспосабливаться к новым обстоятельствам и ни о чем не сожалеть. - Что ты ревешь? - спросила Лариса, подходя. - Ну, что ты ревешь?
Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала еще вдохновеннее, поскольку было кому показать свое горе.
Маша плакала абсолютно так же, как тетя Рита. У них в
роду была дальняя родственница, старая дева, окончившая свою жизнь в
доме для престарелых. Так вот, когда тетя Рита плакала, у нее
складывались губы и дрожали брови - абсолютно так же, как у Маши.
Вернее, у Маши так же, как у тети Риты, и было непонятно: через какие
тайные пути передались природе эти сочетания хромосом... - Давай мириться, - предложила Лариса и присела перед Машей.
Та навалилась на мать своим тяжелым тельцем и сладко обрыдала ее лицо,
горячо дыша в щеку. - Ну, все, - сказала Лариса, целуя мокрое личико.
- Все?
Маша кивнула, продолжая источать слезы, но не горькие, как
прежде, а легкие и просветленные. Брови и щеки были в красных нервных
пятнах. Даша стояла рядом как истукан, с интересом рассматривая нарисованного неаккуратного дядьку с красным носом.
"Вся в Прохоровых, - подумала Лариса. - Прохоровская порода".
Из кабинета вышла сестра-хозяйка.
- Простите... - начала Лариса, но сестра-хозяйка прошла мимо,
как проходит генерал мимо новобранца. Потом она вернулась и заперла
кабинет, и ее широкая спина как бы говорила: "Ходят тут... еще пропадет
что-нибудь..." - А куда мне обратиться? - спросила Лариса, глядя в недоступную спину.
- Обратитесь к своему лечащему врачу, - ответила сестра-хозяйка заученными интонациями.
Видимо, все мамаши обращались к ней с медицинскими вопросами, и она всех отсылала к своему лечащему врачу.
Виктор Петрович передвигал стетоскоп по детской спинке,
говорил: "дыши", "не дыши". Потом вытащил из ушей костяшки стетоскопа и
посмотрел на вошедшую Ларису. - Ну что? - спросила мама мальчика, беря в плен глаза Виктора Петровича.
- То же самое, - ответил Виктор Петрович, осторожно выводя свои глаза из плена ее зрачков. - А что может быть другого?
Женщина промолчала. Надежда в ее сознании не мирилась со
здравым смыслом, а Виктор Петрович стоял на стороне здравого смысла. - А если не делать операцию? - тихо спросила женщина.
- Но ведь мы уже говорили об этом, - мягко напомнил Виктор
Петрович. - Что я могу сказать нового? Я могу повторить только то, что
уже говорил. Женщина молчала. Она стояла со спокойным лицом, но Лариса
видела, что это спокойствие опустошения, когда все вычерпано изнутри,
осталось только оболочка. В кабинете установилась неподвижная душная
тишина. - Вам что? - Виктор Петрович посмотрел на Ларису.
- Ничего...
Лариса вышла в коридор. Вокруг ходили люди, но Лариса не
замечала. Она существовала в капсуле чужого несчастья, как косточка в
виноградине, и не могла двинуться с места. Очередь разошлась. В гардеробе было пусто. Гардеробщица
сидела на табуретке и вязала на спицах. Сестрахозяйка стояла перед ней,
облокотившись о барьер, и смотрела на ее руки. - Значит, пятьдесят две петли. Запомнила? - спросила гардеробщица.
- Пятьдесят два раза считать? - спросила сестрахозяйка.
Теперь ее не поняла гардеробщица, и обе некоторое время напряженно смотрели друг на друга.
- Пятьдесят две лицевых и пятьдесят две изнаночных или всего
пятьдесят две? - выясняла сестра-хозяйка и в это время увидела Ларису с
детьми. - О! Тащатся... Фудзиямы... Почему "фудзиямы", Лариса не поняла. Может быть, от их темных волос и темных глаз отдаленно веяло Востоком.
- Я кушать хочу, - напомнила Даша.
- И я, - поддержала Маша.
- Я вас очень прошу: дайте нам пальто. Пожалуйста. Я больше не могу... - тихо пожаловалась Лариса.
- Никто вас и не держит, - удивилась сестра-хозяйка. - Давайте номерок и идите домой.
Она обладала властью над Ларисой и, должно быть, испытывала некоторое тщеславие и не хотела с этим расставаться.
- Вы же знаете, что номера нет. Нам что теперь, раздетыми идти?
- А как мы найдем ваши пальто? - поинтересовалась сестра-хозяйка.
- Я сама найду.
- Ты-то найдешь... - неопределенно сказала гардеробщица,
намекая на то, что Лариса может прихватить с вешалки чужие вещи,
охраняемые непотерянными номерками. - Вы мне не верите?
- А почему мы должны кому-то верить, а кому-то не верить? - спросила сестра-хозяйка, и это было резонно.
До тех пор, пока в обществе существуют воры, - существуют
номерки и гардеробщики. Воры, по всей вероятности, необходимы в общем
вареве жизни - для того, чтобы люди умели отличить Добро от Зла, ценить
одно и противостоять другому. Воры существовали еще при
рабовладельческом обществе и ничем не отличались от обычных людей - до
тех пор, пока что-нибудь не крали. - Но что же делать? - растерялась Лариса. - Не ночевать же тут...
- Зачем ночевать? Ночевать не надо. - Сестра-хозяйка забрала у
гардеробщицы клубок и спицы. - Всего пятьдесят две или всего сто
четыре? вернулась она к прежней теме. - Почему сто четыре? Пятьдесят две. Вяжи вот такой кусок, -
гардеробщица развела пальцы - большой и указательный на всю ширину. - А
потом, как петли скидывать, я тебе закончу. Тут главное: макушка. Сестра-хозяйка воткнула спицы в клубок.
- Которые пальто останутся, отдашь без номерка, - распорядилась она и пошла.
- Как останутся? - не поняла Лариса.
- Будем закрывать, все пальто разберут, а ваши небось останутся.
- А когда закрывать?
- В восемь часов.
- Значит, я до восьми должна стоять и ждать?
В этот момент сестра-хозяйка проходила мимо Ларисы. Лариса
испугалась, что она сейчас уйдет и ничего нельзя будет изменить.
Гардеробщица, как более низкий чин, не посмеет ослушаться и отменить
распоряжение. - Подождите! - Лариса схватила сестру-хозяйку за рукав.
Сестра-хозяйка вздрогнула и выдернула руку. Тогда Лариса
схватила сильнее, чтобы удержать во что бы то ни стало, несмотря ни на
что. Хотя бы ценой собственной жизни. А далее произошло то, что бывает во время опытов по физике в
физическом кабинете, когда между двумя сближенными шарами сверкает
разряд. Грянул гром, сверкнула молния, и Лариса вдруг почувствовала,
что летит в угол к аптечному ларьку, скользя по паркету на напряженных
ногах. Далее она запомнила себя сверху мягкого тела сестры-хозяйки, а
потом оказалась внизу, ощущая лопатками жесткий линолеум, в глазах все
было белым от халата. Монеты, желтые и серебряные, со звоном
раскатились по всему гардеробу. Аптекарша выглянула из ларька и сказала:
- Надо милиционера позвать. Пусть ей пятнадцать суток дадут.
Маша и Даша дружно заревели, широко разинув рты, и так
зашлись, что даже посинели. Гардеробщица испугалась, что дети не
продохнут и погибнут от кислородной недостаточности. Она метнулась к
темным гроздьям пальто и, вернувшись, бросила на барьер две белых
болгарских шубки и перекрашенную дубленку Ларисы. Мамаши с детьми подходили к гардеробу, но боялись ступить в
опасную зону. Успех был переменным. Сестрахозяйка превосходила массой,
а Лариса - темпераментом. Несколько добровольцев бросились в середину сражения и
растащили женщин по разным углам, как на ринге. Они стояли и тяжело
дышали и не могли слова молвить. - Хулиганка, - сказала аптекарша.
- Это что ж, - поддержала сестра из регистратуры, - если
каждый будет приходить и бить персонал, что же от нас останется... Гардеробщица тем временем торопливо одевала Машу и Дашу.
Застегнула на шубках все пуговицы, надела пуховые башлыки, затянула
шарфики, чтобы дети не простудились и не пришли опять со своей мамой. Лариса высвободилась из рук добровольцев. Взяла свою
дубленку и пошла к дверям, одеваясь на ходу, теряя из рукавов перчатки
и платок. Кто-то подобрал и отдал ей. Дети молча поплелись следом, в одинаковых шубках и пуховых башлыках.
На улице выпал снег. Земля была белая, нарядная. Небо - мглистое и тоже белое.
Раньше, десять лет назад, на этом месте стояла деревня с
кудрявыми палисадниками, вишневыми деревьями. Сейчас здесь выстроили
новый район, но снег и небо остались деревенские. На тротуаре стоял старик и смотрел себе под ноги. Лариса
тоже посмотрела ему под ноги, там валялся огрызок яблока. Старик поднял
голову и сказал: - Знаете, я съел яблоко, а в середине червяк. Я вот уже
полчаса стою и за ним наблюдаю. Какое все-таки удивительное существо:
червяк... Лариса кивнула рассеянно и пошла дальше. И вдруг
остановилась, пытаясь понять: как она, молодая женщина из хорошей
семьи, кандидат наук, мать двоих детей, понимающая толк в литературе и
музыке, - вдруг только что разодралась, как хулиган на перемене, и ее
чуть не сдали в милицию. Приехал бы милиционер, отвез в отделение и
спросил: - Ты что дерешься?
- Скучно мне, - сказала бы Лариса. - Скучно...
Была юность. Прошла. Была любовь к Прохорову. Прохоров
остался, а любовь прошла. Все прошло, а жить еще долго. И до того
времени, когда можно будет просто созерцать червяка, как этот старик,
должно пройти еще по крайней мере тридцать лет. Тридцать лет, в которых
каждый день - как одинаковая тугая капля, которая будет падать на темя
через одинаковые промежутки. Пойти, в сущности, некуда. А было бы куда - не в чем.
Мода все время меняется, и для того, чтобы соответствовать,
надо на это жизнь класть. А было бы в чем и было куда - все равно
скучно. Душа неприкаянная, как детдомовское дитя... Милиционер спросил бы:
- А пятнадцать суток дам, не скучно будет?
- Все равно...
- Ладно, - скажет милиционер. - Привыкнешь.
- Не привыкну.
- Привыкнешь. Куда денешься...
Лариса нырнула головой. Брови ее задрожали, и она ощутила на своем лице выражение тети Риты.
Дети медленно тащились следом, притихшие, удрученные. Дорога
под снегом обледенела. Девочки то и дело скользили, но не падали, а
только сталкивались плечами. В три часа закончилась смена, и сестра-хозяйка вышла на бетонное кольцо.
С трех начинался прием грудников, вся площадь перед поликлиникой была сплошь заставлена детскими колясками.
Подошла еще одна мамаша с коляской, стала доставать своего
человечка. Человечек был в комбинезоне, весь круглый, как шарик, с
круглым личиком. Под поясок комбинезона попала пеленка, покрывающая
матрасик коляски и потащилась, как шлейф за царевичем. Надо было
отделить этот шлейф, но руки заняты, и женщина как можно выше понесла
своего царевича на вытянутых руках. Пеленка отделилась и опала, но
женщина не опускала руки. Она держала ребенка над головой, смеялась и
жмурилась в его личико, глупела и слепла от счастья. А тот висел в
воздухе, безвольно свесив ручки и ножки, и ничего не выражал: ни
страха, ни радости. Ему было надежно в материнских руках и привычно в
материнской любви. Так было с первого дня его жизни, и он не
представлял, что может быть по-другому. Сестра-хозяйка загляделась на эту пару. Думала: если бы у
нее был такой вот теплый круглый человечек - она ничего бы больше для
себя не просила и никогда никому не сказала бы ни одного грубого слова.
А эта... вспомнила Ларису, - шкрыдла... двоих имеет. А дерется... Было не холодно, но ветер все же задувал в ажурные дырки платка.
Рядом с поликлиникой стоял кинотеатр "Витязь", и мужественный
витязь из листового железа просматривал с фасада вверенный ему
микрорайон.
рассказ читать интересно, со смыслом и простым,но в то же время, необычным сюжетом. Есть пара замечаний:невяжутся некоторые фразы.К примеру: "человек с внешностью разночинца ","Она была тщеславным ребенком и любила находиться в центре событий" - "тщеславным "сюда как-то не вяжется,"с радостными, торжественными лицами","но снег и небо остались деревенские".Были еще,но это не так и важно,все равно рассказ замечательный!
0
