Короткое описание: Если бы Вы не умели чувствовать вкус апельсинового сока, стали бы Вы его пить?
Сеси наверняка бы с удовольствием посмотрела на мир его глазами, через его глаза. Я так и представляю её мертвенно спокойное лицо, плотно сомкнутые длинные, пушистые ресницы и тихий уверенный вдох, свидетельство того, что она вернулась. Я бы обменялся с ней взглядами и прочитал всё. Но лишь всё то, что лежит на поверхности, глубже нырять я не умею.
Вот он стоит и смотрит в залитое огнём небо. Ему идёт закат. Ему идёт эта летняя вечерняя свежесть, этот южный ветер, этот парк, где растут могучие дубы, древние великаны, созерцатели земной жизни, к лицу ему и мягкая как шёлк трава, нежно щекочущая его голые ступни. Он – это недостающая часть пейзажа, а может это пейзаж часть его портрета. Воздушный змей начал терять высоту, он потянул за верёвку и бумажный монстр снова взмыл в воздух, рассекая его своим огненным дыханием. Вокруг него носились дети, девчонки и мальчишки, в лёгких летних платьицах и новеньких теннисных туфлях. Мотыльки вокруг фонаря, мошкара в лесу около костра, детишки вокруг старшего товарища, своего идеала силы и смелости, красоты и вечной юности. Но он, в отличии от своей малолетней свиты, как и электрический свет фонаря, как и яркий дикий огонь не обращал на детей никакого внимания. Однако… Каждый из людей будет польщён вниманием к своей персоне. А он им питался, высасывал внимание и восторженные взгляды своего окружения. Он тоже своего рода вампир. Людям нужна не только пища, которую можно есть, они так же нуждаются в пищи, которую можно поглощать, забирать, присваивать. И так он стоял, поглощая детский восторг, смакуя его с наивным восхищением, пока обессилившая детвора не рухнула от усталости на траву. Бумажные змеи поникли в воздухе, всевозможные мамаши и папаши поспешили забрать своих деток на ужин, к тёплому камину, в семейный круг. А он всё стоял и смотрел, как солнечный диск начинает падать на землю, как последний стриж залетает в своё гнездо, свитое под крышей городской аптеки. Его голубые глаза изобразили нечто вроде улыбки, а волосы, уложенные в странную новомодную причёску, кивнули на прощание южному ветру. Его вид был… он смотрелся как… в общем, выглядел он…
-Слащаво?-
-Нет же! – прикрикнул я на брата, но потом прикусил губу. Эрик смотрел в залитую кровью тарелку с бифштексом.
- Как потерявшийся романтик? Как несчастный музыкант? Как кастрированный мартовский кот? Как гомосексуал?- Эрик посмотрел на меня безучастным, раздражённым взглядом, за которым, однако, я мог разглядеть неподдельный интерес.
-Нет, - протянул я. Как же я боюсь этих кровожадных чёрных глаз! Эти глаза попрекают, критикуют, издеваются, однако эти глаза знают всё и обо всём! И даже обо всех. Но не о нём.
-У него как будто кровь вкуса ванили. – о да, именно так.
-Какая у него группа крови?
- Четвёртая, - Эрик закатил глаза, - отрицательная, - добил его я.
- Дядюшка Эйнар оценил бы твой выбор. Старик тоже балуется этой пресной гадостью. Чёртовы гурманы, - брат, на манер истинного аристократа, сдержанно вытер капельки крови с подбородка.
-Я продолжу,-
Он простоял так ещё добрых полтора часа, пока солнце не упало на землю, а его воздушный змей послушным котёнком не свернулся у ног.
Он уже не первый раз становится моей жертвой. Он для меня как особый сорт вина, который подают только в самом дорогом и престижном ресторане. Поэтому если я оказываюсь в Штатах, то не могу сюда не заехать, под предлогом посещения пригорода столицы.
Ты знаешь, он удивительный. Не только из-за группы крови. Он из тех людей, что умирают молодыми. Но сегодня в его глазах я прочитал…
-Болван! Ты что?! Разговаривал с ним?! Он тебя видел?! – Эрик заскрежетал зубами, а его убийственный взгляд уже занёс нож над моим якобы существующим сердцем.
-Но сегодня в его глазах я прочитал, - продолжил я, игнорируя негодование старшего брата- последнюю страничку предписанной ему судьбы, он умрёт не скоро.
Он поистине удивителен. Знаешь сколько в его семье человек? Шестнадцать! Двадцать первый век! Ни одна семья сейчас не живёт вместе со своими прабабками и прадедками и прапредками! Бабуля Салли с дедулей Фредом, дедушка Джек с бабушкой Тамарой, мама Роза, папа Уильям, Ричард, Джонни, Винсент, Коди, Скотт, Майкл, Дуглас, Дин и Джессика с Алисой…
-Бедная, наверное, семья, раз на аборт денег не хватило,-
-Эрик!-
-А сестрёнки у него сочные?-
-Эрик!-
-Ладно, какое из этой бесполезной кучи имён принадлежит твоему герою? – Эрик развернулся полу боком,- давай угадаю. Винсент? Ричард? Дин?
-Да, Дин Вилс.
-Как печенье
-Именно.-
-А Скотт Вилс его брат значит. Он преуспевающий хоккеист. Это тебе так, на заметку.- Эрик наклонил голову вправо, явно довольный тем, что знает больше меня. Меня, чей дар состоял в том, что, заглянув в глаза кому-либо, я мог читать фрагменты его жизни. Но обладать даром мало. И всё же для меня этого было больше, чем достаточно.- Ведущий номер в сборной штата по бейсболу - Дин Вилс.
-Я знаю! – вскипел я, - ходил на его игру.
Все, у кого были или есть, или, если не повезёт, будут старшие братья, поймут меня. Не было в моей жизни ни дня, ни часа, ни минуты, ни секунды, чтобы это многоликое чудовище меня не сожрало, не проглотило, не раздавило, не растерзало, чтобы просто оставило в покое. Нет! Это старший брат. Это его обязанность, его работа, предназначение ткнуть меня кое-куда носом, чтоб я знал своё место и не высовывался, сидел тише воды, ниже травы со своим добродушием и жизнелюбием, со своим недоразвитым даром, со своими крохотными клыками.
-И как? Он хорош? – спросил брат, не произнеся ни слова.
Нет. Он отвратительно играет в команде. Его игра состоит из него самого и его бесконечно высокой самооценки. На поле как будто существует только он сам, ну, может ещё мяч, бита и парочка баз. Он играет сам с собой, а вся команда подстраивается под него как может. Да, его удары точны, да, его решимость непоколебима, да, он быстр и агрессивен, но бейсбол – командная игра, чёрта с два! В такие игры не играют в одиночку. Я считаю, он…
-Результат есть?- я нахмурил брови, Эрик продолжил- Я спросил: есть ли результат? Да, результат есть. Если один человек тащит всю команду к победе, значит он один стоит целой команды, а эти черви пусть не путаются у него под ногами. Ты слишком наивен, чтобы понять это. Каждый сам за себя, так всегда было. Каждый живёт так, чтобы было хорошо ему. Запомни, братец, и не забывай. Что-то ещё?
Я не ответил.
- Фин, - брат коснулся моей руки своими ледяными пальцами. Если есть что-то холоднее рук Эрика, так это айсберг, потопивший «Титаник», и то, вряд ли. – Я слушаю тебя.
-Он удивительный.-
-Это я уже слышал-
-Он не командный игрок.-
-И это тоже.-
-Но он действительно удивителен! Эрик, ты бы знал, сколько, оказывается, может быть проблем и переживаний в одном простейшем существе!-
-Мне и твоих переживания достаточно…- его кончики губ на мгновение дрогнули.
Эта его игра, не командная игра, возможно, он просто не доверяет остальным игрокам. Когда закончился тот матч, никто не бросился благодарить его за игру, никто не стал поздравлять с очередной победой, никто даже не взглянул на него, зато он взглянул на всех сразу, оценил обстановку, прицелился, развернулся и строевым шагом удалился в раздевалку. А на лице ничего. В какой-то момент мне показалось, что на лице действительно ничего нет: ни глаз, ни носа, ни рта. Он играет без бейсболки, это не могла быть тень. Я пытался уловить хотя бы его взгляд, но… Как можно? Зачем делать то, что не приносит тебе удовольствия? Он как будто стал ещё несчастнее после победы.
-Но ты же пьёшь кровь, - Эрик поймал мой непонимающий взгляд- Я имею в виду, что ты делаешь то, что тебе делать не нравится, однако это необходимо.
«Как же я люблю, когда он со мной разговаривает, не просто молчит или делает вид, что слушает, а ведёт беседу, диалог. Я счастлив. Мой ненавистный брат, как же ты мне дорог.»
А вечером он пинал банки на набережной с какими-то оборванцами, и его лицо светилось от счастья. Его искрящиеся лазурью глаза, его ровные полоски бровей, его широко раскрытый в улыбке рот с ровными белыми зубами, его нос, который он держал по ветру, его дикие волосы радовались каждой секунде этой безудержной темноты. Это ему шло. Он выглядел отменно в мятой рубашке и джинсах оливкового цвета, с сигаретой в зубах и банкой пива в огромных ладонях. Всё это было его, все люди вокруг него были его собственностью, из которой он собственно и состоял. Там, среди этой шпаны, он был как бог вина Дионис: красивый, весёлый, громкий как Везувий и щедрый как грозовая туча. И в тот момент мне тоже захотелось пинать банки.
Я замолчал. И вспомнил вкус его крови. Ваниль. В его кровь кто-то подмешал щепотку ванилина. Я вспомнил его песни, такие мягкие и нежные, как подушечки котёнка, мелодичные и струящиеся, как лесной ручей. Такие песни обычно звучат в слёзных мюзиклах или популярных мелодрамах.
-Ты уже ужинал? – брат посмотрел мне прямо в глаза, и я как будто очутился в космосе, холодном и бездонном, без звёзд и комет, без чёрных дыр, планет, и без тысячи солнц.
-Нет, собирался через два-три часа.
-Понятно, - Эрик нахмурился, - Фин, выбери сегодня на ужин кого-нибудь другого.
-Исключено! – отрезал я, - в этом году юбилей. Я буду пить его кровь в пятый раз.
Эрик медленно встал из за стола, обошёл стул и облокотился на перила балкона. Его огромная тень захлестнула добрую половину террасы. Эрик сам был как тень. Глаза – два чёрных озера, волосы цвета воронового крыла, одежды никакой, кроме чёрной, он не носил, и внутри он тоже был не самого светлого оттенка.
-Ты влюбился? – сумрачно произнёс он.
Я лишь улыбнулся. Да, это очевидно, что я влюбился. Но было бы огромной ошибкой утверждать, что я влюбился в Дина Вилса. Нет, совсем не в него. Дин Вилс стал для меня олицетворением человеческой жизни, жизни не бессмертной, жизни счастливой и многогранной, жизни беззаботной и ответственной, самой простой жизни, которая длится в лучшем случае чуть меньше века. И в это олицетворение я влюбился. Я влюбился в свежий воздух, который можно вдыхать по-другому, в траву, по которой можно ходить по-другому, в море, по которому можно плавать как угодно, во всё, что можно делать по-другому, не так как мы, брат или я.
Эрик смежил веки, порычал от безысходности несколько секунд и снова спросил:
-И как же ты с ним заговорил?-
-Было сложно.-
-Ну для такого мямли как ты, ещё бы, - я проигнорировал это высказывание.
Солнце уже почти коснулось горизонта. Он аккуратно сматывал бечевку воздушного змея, сматывая при этом в общий клубок свои мысли, разбросанные на траве, повисшие на деревьях, забытые на деревянных лавках, фонарных столбах. Он медленно сложил всё в рюкзак и так же медленно, словно нехотя побрёл по тропинке в сторону центра. Походка у него странная, ни тяжёлая, ни лёгкая, не быстрая и не медленная, он не выбрасывает ногу, но и не семенит. Он летит. Наверное. Мне так показалось. Руки в карманах, напущенная непринуждённость, взгляд рассредоточен, ссутулился, глаза потускнели, постепенно превращается в того парня с поля, который не умеет играть в команде. Сначала я просто шёл за ним, боясь выйти из тени, боясь упустить какой-то важный момент, я как будто смотрел плохой телевизор, для которого нужна антенна. И вот я стою перед монитором и трясущимися руками держу железные рога телевизионной антилопы, чуть дрогну и всё: прощай любимый сериал.
Так я проследовал за ним до выхода из парка. Солнце почти скрылось за поверхностью земной коры. Я медлил. И ты знаешь, Иллинойс за три штата от сюда, но мимо меня пролетела синица и клюнула прямо в ухо: «Иди же.» Это был голос Сеси. Нашей замечательной Сеси, то здесь, то там, то в собаке, то в лягушке, в молочнике или почтальоне, или тихо сидит внутри тебя и хихикает: «Заметит? Не заметит?»
И тут я уже со всех ног бегу к нему, а в голове чёрти что: «Что же сказать? Что обычно говорят при знакомстве? А я никогда сам не знакомился. А знакомится на улице нормально? Говорить с посторонним человеком? А вообще говорить с человеком это позволительно? Это так же, как знакомится с девушкой? А с парнем? А парни вообще друг с другом знакомятся? У Эрика знакомые по всему миру… Как он их заводит? Сказать Дину, что я видел его игру? А как представится? О чём говорить? Может о еде? Но я же не ем. Хотя сырные палочки на вкус как барий. Может он любит сырные палочки?»
-Ты любишь сырные палочки? – я стоял прямо перед ним.
-Хочешь угостить меня, красавчик? – он самодовольно ухмыльнулся. Вблизи он ещё удивительнее. А его глаза… Я как будто проглотил тысячу галлонов морской воды, захлебнулся, долго кашляю. Первый слой снят. Я вижу его друзей, приятные лица, пахнущие той самой молодостью, вижу университет, ему интересно учится, вижу воздушного змея, такого свободного, каким, похоже, хочет быть и он, столько всего вижу, что сразу же слепну.
Утомившись моим молчанием, он продолжает идти по заданной кем-то свыше траектории.
-А что если так? – успеваю крикнуть вслед я.
-Ну, тогда не отставай, турист, - и он ещё раз позволил мне захлебнуться в его море. Вижу стаю братьев. Все голубоглазые и светловолосые, настоящая армия клонов, сёстры хрупкие как тростинки, кожа тонкая и прозрачная, на щеках лёгкий румянец, руки тонкие, ножки маленькие, такими обычно ужинает Эрик, в самом прямом смысле слова «ужин». От этой мысли меня передёрнуло.
Я снова притих. Всё-таки не хотелось изливать всю душу брату. Он не поймёт. К тому же. Я не помню. Я ничего не помню. И это лучшее что, я когда-либо чувствовал. Но.
Я помню яркие огни уютной забегаловки, по-другому это место никак не назвать, разве что караоке-баром. Я даже что-то пел, кажется из репертуара группы «Queen». Он тоже пел. Френк Синтара – Нью-Йорк. Сорвал бурю оваций. Мы болтали. Болтали четыре часа. О чём? Чёрт знает! Он рассказывал о Канаде, где орлы, словно голуби в Риме: садятся без разбора на что попало и куда попало. Я рассказывал об Австралии, где на Большом Барьерном рифе собираются тысячи разноцветных рыб, словно драгоценные камни на подвесках сияют чешуёй в бескрайней синеве океана. Он рассказывал о Гавайях, об огромных волнах, которые самые безбашенные смельчаки рассекают на сёрфах, а прекрасные девушки танцуют хулу и играют на укулеле. Я вспомнил о родном Стокгольме, о Балтийском море, о вечно кричащих чайках. Он рассказал мне историю любви дедушки Джека и бабушки Тамары, которые познакомились в Германии сразу после окончания Второй Мировой войны, как они, двенадцатилетние подростки, обещали писать друг другу и непременно снова встретится. Я было вспомнил про несчастную любовь своего отца к просто смертной девушке, но сдержался и промолчал. Рассказал о ручном вороне моей хорошей подруги (очень хорошей подруги), который вырос до размеров годовалого младенца и теперь распугивает всех её ухажёров, а про себя подметил, что ворон всё правильно делает. Он поведал как назовёт своих детей, если такие появятся.
Я, в свою очередь, сказал, что дочь назову Эрика, а он подметил, что это имя подошло бы больше парню, будь он Эриком. На что я лишь рассмеялся, объяснив свой смех тем, что моего старшего брата зовут Эрик. И Дин Вилс сказал: «В таком случае, твою дочь непременно должны звать Эрика!»
«А у меня девять братьев и две сестры» - сказал он. На что у меня чуть не вырвалось: «Я знаю».
Но вместо этого я показал следы укуса змеи, которую в детстве натравил на меня брат.
-Змея? Хм… - Дин почесал шею, - у меня вот уже четыре года на шее появляются укусы. Ходил к доктору, тот сказал, что это либо змея, либо … вампир.- он рассмеялся, я почему-то нет. – Сплю я как убитый, живём мы за городом, мог заползти какой-нибудь гад и цапнуть, но вот чтоб уже в четвёртый раз и примерно в один и тот же период… У этих ползучих тварей обострение, блин, летом что ли?-
Ничего, подумал я, в пятый раз укусит и перестанет. Пока он что-то говорил, я ещё раз окунулся в его голубые глаза. Вижу пса Буча, вижу девушку, миленькую такую, вижу нежность, вижу его маленький мир, в котором он прячется. Вот только от кого? От себя? Вижу костюм с бирочкой: «Надменный пофигист». Вижу то, что заставляет нырять глубже, хотя воздуха не всегда хватает. Так глубоко и страшно. И он чем-то обеспокоен. Не доволен собой? Своей целью в жизни? Хочу нырнуть ещё, но, чёрта с два! Это всё кровь вкуса ванили. Как он так живёт? С кровью вкуса ванили? Удивительный.
Он ещё рассказывал о Рио-де-Жанейро, о статуе Христа, о том, как он хочет полетать там на дельтаплане, о том, как он просто хочет летать. А я тихо подумал: «Ты уже».
А ещё я подумал, что после Возвращения непременно заеду на недельку в Киль и как следует отблагодарю ворона за его услуги телохранителя, ведь хороших подруг, очень хороших подруг, много не бывает. Особенно рыженьких.
-…а потом я уеду в Испанию, на Майорку. – этим заявлением он поставил точку в нашем разговоре. Дин в позе мечтателя развалился на диване, и пусть он и не знал, даже и не мог предполагать, но мы вместе наблюдали, что же будет в этом потом.
Такое красивое место, я никогда, никогда не был в таком потом. Всё вокруг зелёное, неужели меня подхватил ураган и я в Изумрудном городе вместе с Элли? Нет, здесь вместо летучих обезьян морские чайки. И самое настоящее море с самым настоящим ветром. Я как будто почувствовал, как свежие порывы срывают с меня рубашку и толкают вперёд. Это его потом, такое многообещающее и размытое, непременно случившееся и несбыточное. Я не поспевал за его мыслями и чувствами, и сам уже запутался. Просто чувствовать нечто подобное мне никогда не приходилось, я даже не знаю этому названия. Возможно, это был восторг, какой испытывают дети, когда их подкидывают в воздух любящие отцы, а возможно, это была нежность, с которой влюблённые смотрят друг на друга, а может это обыкновенная зависть. Но какой же особенной завистью нужно было завидовать этому человеку, что бы не чувствовать ни капли злости, ни ущемлённой гордыни, ни обиды, ни грусти, ничего плохого или отрицательного.
И я вдруг понял, что не хочу. Я не хочу его отпускать. Он как любимая книга, которая всегда лежит на полке, готовая к очередному прочтению, как хороший фильм, который ты пересмотрел сотни тысяч раз со всеми своими друзьями, как дорогая тебе фотография, что стоит в расписной раме на пианино или на комоде, как запах цветов, который никогда не надоест. А как быть, если книгу забрали, фильм утерян, фотография выцвела, не оставив на себе никакого изображения, цветы завяли, засохли и умерли? Что тогда? Это совсем не весело.
Я тяжело вздохнул, грудь сдавило что-то непонятное.
- Я ничего не помню, - а сам ещё раз прокрутил в голове тот момент, когда Дин Вилс пожал мне на прощание руку и мысленно прошептал: «Совсем не холодные».
-Врёшь,- нисколько не обидевшись, сказал брат.
-Вру – стыдливо ответил я.
Брат дёрнул бровью, приподнял острый подбородок, и его белоснежная кожа засверкала бликами молодой луны.
- Слышишь? - Эрик протянул руку к холодному небу, я как будто услышал тресканье кусочков льда друг о друга, - мать с отцом прибудут сюда меньше чем через час, а потом мы посмешим в Мексику.
- Как через час?! – я вскочил со стула, а в голове детский лепет: «Я же ещё не поужинал. Я же ещё не попрощался».
Эрик продолжил шептаться с ночью. Как же так? Я не успею. А матушка ждать не любит, ох как не любит. У меня нет ни чёрных крыльев, как у неё, ни быстрых волчьих ног, как у отца, ни верной темноты, как у брата. Я не успею.
- Далеко? – брат лениво повернул голову в мою сторону.
- Чуть меньше сотни миль, - Эрик поселил во мне надежду. И страх.
- На сколько меньше?-
- Я не знаю… -
Брат недвусмысленно вздохнул и начал набирать в лёгкие темноты, побольше ночной темноты, чтобы лететь быстрее. «Эрик? – только и подумалось мне – Неужели полетит? Полетит со мной?» Эрик уже еле касался земли и всё стоял и сливался с темнотой, становился одним целым с ночным воздухом. Его ледяная рука медленно поплыла вверх, как бы приглашая меня на борт корабля. Я стоял в ступоре.
- Штаны намокли, братец? – Эрик совсем не касался земли. И вот он парит в нескольких метрах над землёй. Постойте-ка… А как же я?!
-Эрик! –
- Догоняй, малявка. – брат сделал несколько пируэтов на месте и медленно стал воспарять к небесам.
Медлить нельзя, он ждать не будет.
Я вскочил на стол, оттолкнулся от перил и кинулся в ночную темноту, в новое приключение, в объятья к старшему брату. А нет, показалось. Я еле успел обхватить пояс Эрика, когда тот, заложив руки за голову, зевая, покачивался вместе со мной среди звёзд летнего небосвода.
- Медленно соображаешь. – Эрик стал набирать высоту, мне стало не по себе.
Когда мы были ещё детьми, мать улетела в Мексику к своей двоюродной тётке. В тот год мы должны были навестить друзей отца в Берлине, как раз на праздник Возвращения. Лететь мне предстояло с братом…
«Если что, каждый сам за себя, - сказал мне Эрик перед полётом, - так что держись крепче». Это был мой первый полёт с братом, и все мучительные часы полёта, я молился, чтоб он был последним. Тогда я точно так же обхватил его за талию, да так сильно, что вероятно мешал ему управляться с темнотой. «Ослабь хватку, болван! Не то я сброшу тебя прямо в море!» – прикрикнул на меня брат. Но я ничего не мог с собой поделать, вцепился как клещ и зарылся лицом в его плащ, что бы не видеть этой ужасающей бездны под ногами. Тогда он разозлился и больно ударил меня по голове… Оставшуюся часть полёта я провисел у него на ботинке с криками о помощи.
И сейчас я не знал чего ожидать. Может, через секунду я буду лежать распластанным на улицах Вашингтона, а на следующее утро местные газеты напишут о загадочном исчезновении трупа юноши, что ещё накануне упал с неба? Может он бросит вызов Луне, и они вместе с ночным светилом начнут играть мной в футбол? Может он схватит меня за руки и начнёт кружить, пока моё лицо не позеленеет? А может я начну соскальзывать (что как раз и происходило) и мне придётся держаться за шнурки на ботинках Эрика? Мой затылок обдало холодом, ледяная пятиконечная ледышка запуталась у меня в волосах, а ещё одна схватила меня за шиворот. Эрик подтянул меня к себе, и отпускать не собирался.
Громовой смех грянул на всё сущее, и кажется своей раскатистой звуковой волной задел парочку звёзд и сбил их с неба. Брат смеялся каждой своей клеточкой тела, сотрясая вокруг себя беспросветную тьму. Последний раз он так смеялся, когда я упал с лестницы и свернул себе шею.
- Ты чего глаза вылупил? – спросил Эрик, всё ещё заливаясь громким смехом, - или тебе вот так больше летать нравится?-
Тут же он поднял руки вверх и полетел параллельно земной поверхности. Я оказался висящим в воздухе, словно на турнике.
- Эрик, хватит! –
- То-то же, - он снова прижал меня к себе, - будешь знать, как смешить меня своим идиотским выражением лица! -
Звёзды обжигали своим холодным светом, руки брата пробирали морозом насквозь, но я всё-таки не замёрз.
- Остановись здесь, - попросил я, - дальше как-нибудь сам.-
- Не доверяешь? – спросил он, а я уже приметил путь, как сбить брата со следа.
- Верю. –
Тихо играл сверчок, перебирая струны своей маленькой гитарки. Сверчки возле его дома играли на гитарах, лишь некоторые на скрипках. В такое время исполняли обычно что-нибудь из итальянской эстрады, звучало довольно мило.
Я взобрался на подоконник по пожарной лестнице, скрытой в виноградной лозе. Посижу пока тут.
Казалось бы, ночью есть только звёзды, луна и ничего более. Остальное всё прячет темнота. А как же вон та сосна, что растёт прямо возле дороги, как же дорога, что стелется между аккуратными домиками, как же дома, что расположились в ряд под холмом, как же холм, на котором стоит одна единственная лавочка и растёт один единственный дуб, чья кора измождена всевозможными именами, заключенными в сердца.
А как же я? Что делать мне? Напиться крови и уйти?
Есть для того, что бы жить, а не жить для того, чтобы есть.
Крепко же он спит. Я дотронулся до его плеча. Мягкое, тёплое, живое. Меня снова захлестнули эмоции, свободным потоком свалились откуда-то сверху, ворвались в окно и затопили всю комнату. Я испугался, что с ним что-то случится, обрадовался от того, что с таким как он, случится только хорошее, позавидовал, как раз потому, что с ним всегда будет случаться что-то хорошее, запереживал, потому что, чтобы случилось что-то хорошее, нужно пройти через что-то плохое, загрустил, потому что я не увижу, как он будет пинать банки с парнями или как будет целовать свою девушку, улыбнулся, потому что понял.
Я понял, что я тоже хочу жить. Однако, чтобы жить, нужно есть.
Я присел к нему на кровать, откинул немного одеяло. Он лежал на спине. Я наклонил голову и припал к его шее.
Никогда не пробовал ничего вкуснее. Я, конечно, не знаю, но если верить многочисленным рекламам, то это истинное наслаждение с лёгким мускатным вкусом, ароматом спелых фруктов, привкусом корицы и мягким шёпотом бисквита, с щекочущим послевкусием миндаля, с кислинкой поздней сливы или клубники, с ласкающим вкусом нежного сливочного крема и с бесконечным отголоском ванили…
А потом мы встретились взглядами. Я увидел себя его глазами. Моя самооценка несколько поднялась. А птицы разбрасывали вокруг перья. Море шумело, выливаясь из его глаз. Пел ветер, и огромный кит выбрасывался на берег снова и снова. Тысячи лепестков сакуры покрыли чёрные воды Финского залива. Закат снова озарила зелёная вспышка, корабль перевернулся. Парус захватил в плен северный ветер, и теперь их было уже не догнать. Мяч на базе, это шанс для джаза. Но когда снова видишь трёхголового пса, больше не хочется его погладить. И волны, разрывая кожу на его правом плече, показывают, что внутри всё-таки море.
Похоже, он всё ещё спал.
- Ослабь хватку, - Эрик начал пихать меня, - мы и так опаздываем. –
Я лишь снова зарылся в одежду старшего брата. Ветер молчаливо нёс нас обратно. А я всё думал обо всяких пустяках и глупостях, о синих китах, о лепестках цветущей вишни, о диком северном ветре и о том, как же это удивительно жить, так ещё и с кровью вкуса ванили.
Я, конечно, могу ошибаться, но начинать текст с чего-то типа: «Она бы с радостью посмотрела Его глазами, я представляю, как она спит, и я посмотрел бы ее глазами, но не увидел бы нифига,т.к. не умею, а вот и Он, глядите какой ванильный красавчик с кивающими волосами, а рядом мальчики в платьицах…». – не очень хорошо. То есть вообще плохо. Автор, я тоже люблю Бредбери, но это же, блин, не повод все так запутывать с первых же строк. У мысли ноги заплетаются, она ж как пьяная у вас. Будто просто не знаете, на чем сосредоточить читательское внимание. Совет - росто начните с главного. Ну, знаете типа «Высоко-высоко, выше гор, ниже звезд, над рекой, над прудом, над дорогой, летела Сеси. Невидимая, как юные весенние ветры, свежая, как дыхание клевера на сумеречных лугах…» А у вас тут зачем Сеси? Она не главный, не второстепенный и даже не десятый персонаж, не нужна она в начале, да еще эти взгляды-через бесконечные… Дальше – то , о чем уже писала. Постарайтесь как-то отделить рассказ героя от происходящего в реальном времени. С непривычки очень путаешься. Про местоимения см. выше. Но пожалуй главный недостаток я вижу в том, что текст заканчивается… никак. К чему нас вели все это время? Да, мне понравилось как показаны персонажи. Выстраивать персонажа можно и нужно, но лишь для того, чтобы дать ему проявить себя. А иначе… Зачем. У вас же ни гг, ни его любовь ни-че-го не делают. «Дин Вилс стал для меня олицетворением человеческой жизни, …И в это олицетворение я влюбился.» - интересно, - думает читатель. «И я вдруг понял, что не хочу. Я не хочу его отпускать.» - ого-го, - думает читалеь, что-то сейчас будет, скоро-скоро кульминация. Но по большому счету их встреча, разговор – ничего не изменила. А потом еще чище: «мать с отцом прибудут сюда меньше чем через час, а потом мы посмешим в Мексику» - Вот тут очень неловкий (во всех смыслах)переход. с одного конфликта «что же делать вампиру, полюбившему жизнь» к другому «ах, как бы мне успеть покушать!». Даже смешно, и… обидно как-то, очень грубая подмена, основной то конфликт остался неразрешенным. Я очень рада, что брат помог гг, но что эта последняя встреча изменила? Опять. Ни-че-го. Ну и о плюсах. По большому счету рассказ понравился, если бы не путаница в начале и разочарование в конце – было бы и вовсе прекрасно. Описания порой многословные все-таки хороши, чувствуется стилизация. Сцена полета понравилась, задумка о семье вампиров хороша (подобное было и у Брэдбери).
P.S.Да, при чем тут апельсиновый сок, я совсем не поняла.
«а волосы, уложенные в странную новомодную причёску, кивнули на прощание южному ветру.» - волосы «кивнули»? Волосы? Отдельно от головы? Хм… это видимо такой кок, как у Элвиса, он слегка так согнулся под напором стихии и упруго распрямился… «а его убийственный взгляд уже занёс нож над моим якобы существующим сердцем.» - Так, взгляд с ножом над сердцем, но ножа и сердца нет? Неоправданно сложное сравнения, я думаю) «чтобы это многоликое чудовище меня не сожрало, не проглотило, не раздавило, не растерзало, чтобы просто оставило в покое.» - почему так мало глаголов? Нам надо больше глаголов!(в идеале – синонимов). «Мой ненавистный брат, как же ты мне дорог.» А вечером он пинал банки на набережной с какими-то оборванцами,» - Опять «Он»автор, по каким признакам читатель должен догадаться, что ниже речь не о брате, а о Нем-ванильном? Тем более, что Его имя читателю уже известно, почему бы не звать Ваниьного дальше по имени? «его дикие волосы радовались каждой секунде этой безудержной темноты. » - дикие волосы… Это которые уложены в прическу и кивают? Что же еще от них ожидать? И безудержная темнота эта… почему безудержная?(имхо, лучше упростить сравнение). «Всё это было его, все люди вокруг него были его собственностью, из которой он собственно и состоял.» - однокоренные слова рядом, «собственно состоял из собствености» , да к тому же не понятно о чем тут речь? Состоял из людей? «Я замолчал. И вспомнил вкус его крови.» - Если все, начиная с «А вечером он» часть диалога, почему бы не выделить текст как диалог? Как иначе отличить рассказ гг от происходящего в реальном времени? «обошёл стул и облокотился на перила балкона. Его огромная тень захлестнула добрую половину террасы.» - на счет уместности глагола «захлестнуть» можно спорить, но это не главное. Чтобы произошло описанное, герой должен находиться близко к источнику света, при дневном освещении такое вряд ли возможно (про то, что у классических вампиров тени нет упоминать тоже не стоит, речь явно не о них). «одежды никакой»- что, совсем никакой?, « кроме чёрной,» - а… ну да. Вот почему нельзя было сказать проще «только черную», так-кое разочарование… «Руки в карманах, напущенная непринуждённость,» - напускная? «я как будто смотрел плохой телевизор, для которого нужна антенна.» - для хорошего антенна не нужна? «И вот я стою перед монитором» - экраном, у телевизора – экран. «…ножки маленькие, такими обычно ужинает Эрик, в самом прямом смысле слова «ужин»» - ест девичьи ножки? Гурман. «ни обиды, ни грусти, ничего плохого или отрицательного.» - «отрицательное» - кажется лишним, повтор, да и слово выбивается «кора измождена всевозможными именами» - испещрена? «Я, конечно, не знаю, но если верить многочисленным рекламам, то это истинное наслаждение с лёгким мускатным вкусом, …и с бесконечным отголоском ванили…» - нет, сама то фраза, безусловно крутая, но во-первых: почему «не знаю» - если он Уже все это пробовал, а во-вторых – где ж он видел рекламу крови? Лучше бы перестроить фразу.
Приветствую! Для начала придирки по тексту: «Если бы Вы не умели чувствовать вкус апельсинового сока, стали бы Вы его пить?»- только мне кажется, что слово «умели » тут откровенно лишнее, какое такое уменее требуется, чтобы почувствовать вкус? «посмотрела на мир его глазами, через его глаза»- зачем тут этот повтор? «плотносомкнутые длинные, пушистые ресницы» - а ресницы вообще возможно сомкнуть плотно? Точно не о веках речь? «Я бы обменялся с ней взглядами и прочитал всё. Но лишь всё то, что лежит на поверхности, глубже нырять я не умею.» - «все» и «то, что на поверхности» - таки не одно и то же, две части предложения противоречат друг другу. «Вот он стоит и смотрит в залитое огнём небо» - второй абзац и второй (или уже третий?) новый персонаж без имени. Местоимения могут сыграть дурную шутку с восприятием. «бумажный монстр снова взмыл в воздух, рассекая его своим огненным дыханием.» - «своим» - лишнее, и…воздушный змей со встроенным огнементом? Круто… но почему же он не загорается?. Я просто вот к чему если вы имели тут в виду ,скажем красные бумажные ленточки, не стоило ли уточнить? «Вокруг него носились дети, девчонки и мальчишки, в лёгких летних платьицах и новеньких теннисных туфлях.» - вот именно поэтому и не стоит увлекаться местоимениями. Вокруг кого они бегали? Вокруг воздушного змея? Дали бы сразу герою имя, не возникло бы и подобных вопросов. И да, мальчики тоже были в платьицах? «Мотыльки вокруг фонаря, мошкара в лесу около костра, детишки вокруг старшего товарища, своего идеала силы и смелости, красоты и вечной юности. Но он, в отличии от своей малолетней свиты, как и электрический свет фонаря, как и яркий дикий огонь не обращал на детей никакого внимания.» - странно течет мысль. Почему, почему эти источники света, должны обращать внимание на ДЕТЕЙ (а не на мотыльков и мошкару)? И почему же «в отличии от своей малолетней свиты», т.е. свита обращала внимание на детей… из которых и состоит… (м-да, что-то я запуталась) Предложение построено крайне не логично. «Каждый из людей будет польщён вниманием к своей персоне. А он им питался, высасывал внимание и восторженные взгляды своего окружения.» - воторе «свое» попросту лишнее, а с учетом того, что это еще и повтор – совсем его тут не нужно. «Он тоже своего рода вампир.» - Тоже? Вампир как кто? Фонарь, костер, змей или дети? Если гг- рассказчик ¬ вампир и имеет в виду себя может стоит указать на это? будто кровь вкуса ванили. – о да, именно так.» - если бы гг не поробовал эту самую кровь раз пять это еще сошло бы за описание характера, сложный образ. А так… очень странная характеристика. То есть… у него же буквально кровь вкуса ванили. В контексте смешно выглядит. «– Эрик развернулся полу боком,» - что за полбок? Может быть в пол-оборота? «Людям нужна не только пища, которую можно есть, они так же нуждаются в пищи, которую можно поглощать, забирать, присваивать.» - что? ЧТО? Ну прежде всего «нуждаться в пищЕ»,А потом – в чем смысл фразы? Есть и поглощать не одно и то же? Или надо украсть котлету у соседа, иначе жизнь не в радость? Черт, как много я не знала о людях… «Бумажные змеи поникли в воздухе,» - а их много было, да? Возможно, стоило сказать об этом раньше. И… как такое возможно, простите? Как же они там, извините, тогда держаться? Может упали на траву… как дети? «последний стриж залетает в своё гнездо, свитое под крышей городской аптеки.» - «свитое» - лишнее, «свое» - тоже лишнее.
0
