Снег, как всегда неожиданно ворвался в наши настроенные по грустно-осеннему жизни. Это не был поэтически воздушный первый снег, то было другое. В этот раз метель вбивала в наши тела осеннюю депрессию сильным ветром, завыванием, и мелким колючим снегом. Было в нем что-то зловещее и совсем не новогоднее.

Не было ощущения, что он ляжет и растает на следующий день, будто и не было. Зима, приветливо улыбнувшись, тут же дохнула на нас февральским осознанием собственного ничтожества. Я возвращался домой. Как и все я кутался в осеннюю куртку, пытаясь сохранить те крохи тепла, которые забрал на работе. Ветер раскачивал провода, словно ребёнок пустые качели, воображая там, своего вымышленного друга. Город будто вымер. Темные пятиэтажки смотрели на меня своими многооконными глазами, периодически подмигивая, словно оптимистично подбадривали. Они верили в то, что я выберусь и знание этого добавляла мне сил. Осень будто сдавшись, смела с черной земли листья, как карты со стола пьяный картёжник, которому нечем крыть.

Голова предательски толкала мысль, что такого никогда не было, что сопротивляться бессмысленно, нужно просто расслабить мышцы расправить руки, метель подхватит меня и унесет от этого города, от этой жизни, поднимет над облаками и я вновь вспомню, что за тучами всегда есть солнце, да, не такое теплое, но все же солнце.

Я почти дошел до своего двора, еще немного и пикнет домофон, звякнут ключи, щелкнет включатель в прихожей, и я вдоль стены скользну на пол, и еще полчаса буду сверлить безысходным взглядом стену, мой ежедневный ритуал.

Но такое уже было. И ветер и снег и настрой. Из глубин моей души, нарастая ближе к горлу замер предательский комок, заставив остановится. Сердце, отряхнув от пыли, надело на лицо маску, которую я заложил тряпьем, обыденностью и стихами. Я солдат.

Обычно, когда речь идет об армии, многие вспоминают веселые истории, иногда, что-нибудь страшное. Забывая о жутком ощущении несвободы, особенно на первых парах. Когда я начинаю делится своими воспоминаниями, друзья закатывают глаза, мол «понеслось». Стыдливо замолкаю, с грустью вспоминая те времена, когда все было просто. Так делать можно, так нельзя. Когда мразей видно сразу, когда дураков называют дураками.

Я ушел после вуза. Учитель русского языка. 23 года. Довольно редкий там экземпляр. Было бы приятно сказать, что я там был, как рыба в воде. Но не было во мне могучей богатырской силы и уверенности в правоте своего дела, как у призывников Северного Кавказа. Не было и мрачной безысходности основной массы призывников Центральной части. Башкортостан замер где-то посередине.

Надо ли говорить, что личность вроде меня, сразу вызвала любопытство у офицерского состава. Старослужащие, которым было по 19-20 лет, в бессильной злобе цедили сквозь зубы: «писарь…»

И сидел бы я в канцелярии, переписывая офицерские конспекты, давясь выпитым, пока начальство не видит, чаем, но судьба, хитро улыбнувшись, упаковала меня в связисты, да не в простые, которые сидят в больших машинах с антенной, а самые что ни на есть полевые. Это те, у которых, радиостанция за спиной, в руках катушка с проводом. Солдатская похлебка, и я не только про кашу, призвана всех уравновесить, и плохо говорящего по-русски дагестанца, который любит Россию больше Москвичей и племянника штабного офицера, которого родители отправили служить поближе к маминым пирожкам. Я терпел. Поначалу сжав зубы, уже потом начал даже получать какое-то больное удовольствие от уставного безумия.

Фраза «Армия – это школа жизни» оказалась неправдой. Дело даже не так обстоит. Армия – это срез, всех пороков неудач, волнений и переживаний, что на гражданке распределено тоненьким ровным слоем по белой и мягкой булке, в армии, все это просто положено огромным шматом сала на черством солдатском хлебе.

Нет воли, есть сила, жажда свободы и сны на гражданке о ней, суровой сестре жизни, что не отпустит, и холодный пот при подъеме останется навсегда, как следы мозолей после солдатских ботинок, что не такие кровавые, как от сапог, но тоже порой напоминают фантомными болями.

Дел на самом деле было много, ремесло солдата, не описывает, то что обычно происходит в фильмах. Когда перепуганные дети с винтовками в руках отважно бегут под пули врага, стрельбы два раза в неделю, БТР, метание гранаты, подъемы по учебной тревоге – это все не настолько интересно, если тебя там не было.

Обычно, когда встречаются два дембеля, то они долго спорят, о том, кому было тяжелее, забывая о том, что важны навыки, там приобретенные.

На самом деле, в роте я наловчился быстро избегать прямых конфронтаций. Да, было пару драк, во всех был бит, но все было честно. Один на один. Вспомнив истории Льва Николаевича о непротивлении злу и насилию, нацепил на себя маску наивного оптимиста дурачка, хотя может быть я сейчас думаю, что это маска. Все свои переживания выплескивал в стихах, и редких звонках домой.

Ребята сразу прознали, что я стихоплет и прониклись, каким-то странным уважением. Сначала неуверенно, а потом уже с активным любопытством выясняя детали моего творчества. Потом пошли просьбы вроде:

- Слушай, а ты можешь стих о Машке написать, но типа я написал?

Я в такие моменты деловито расправлял плечи, внимательно, исподлобья смотрел на клиента:

- Цвет волос, глаз, яркое воспоминание.

Густо покраснев, солдатик выдавал информацию. Я, молча, уходил к своей табуретке и возвращался через пять минут с готовым литературным опусом.

- Так быстро? – удивлялся клиент.

- Две пачки сигарет, - неумолимо отвечал я.

У меня всегда было что покурить. Со временем ко мне прилипло прозвище «Сенсей»

Строевая давалась нам легко. В принципе, к 3 месяцу службы все сработались и жизнь пошла своим чередом. Порой казалось, что я родился в казарме и здесь же закрою глаза в последний раз, и только деревья за забором неумолимо твердили мне, что время идет, что сначала они припорошены снегом, потом на них набухнут почки, и пройдет полгода, потом заизумрудят листья, а желтый лист скажет мне:

- Ну все, сенсей, пора домой!

Примерно за две недели до моего дембеля нас всем батальоном отправили на учения в поле. Легенда проста: в лесу террористы, окружить и уничтожить. В роли врага- двенадцать омоновцев, в роли меча возмездия мы, нас много, нас 300 человек. Всем выдали по тридцать холостых патронов.

В полях хорошо, все заняты делом, кто-то копает, кто-то ушел на разведку, кто –то поставил палатку. Моя задача была так же проста, проложить связь к постам охраны лагеря, а при полевом выходе передавать команды командира батальона ротным радиотелефонистам, ночью я дежурил в штабной палатке, подкидывая дровишки в буржуйку и обзванивая каждые полчаса посты, спрашивая обстановку. В три часа ночи меня подменял другой связист, уже из роты.

Шел второй день, завтра будем брать схрон «террористов». Все было готово. Офицеры ушли спать. Дождавшись своего времени, я разбудил сменщика, закурил сигарету и вышел из палатки, прихватив с собой автомат.

Мне тут же в лицо напихало неожиданного снега, затушив сигарету. Снег в октябре…такого никогда у меня не было…Подумалось мне. Я присел на землю и раскурил сигарету повторно.

Ветер, как бешенный метался между палатками разбрасывая снег в стороны, будто не зная, куда его деть. Так или нет, сна у меня не осталось окончательно, и я решил прогуляется по постам. Парни мерзли, кутались в окопах в свои бушлаты, казалось была бы воля и зарылись бы в землю лишь бы было тепло. Я вернулся к палатке заворожённо уставившись на черные зубья леса, пытающиеся продрать молочно-белое небо.

- Сенсей! – послышалось за спиной.

Я обернулся. Возле палаток, на земле сидел гранатометчик с красными глазами:

- Сенсей! Ты помнишь Машу, девушку мою, ты ей еще стих писал?

- Помню конечно, - подтвердил я, даже не пытаясь вспомнить о ком он.

- Она…больше не любит…так в смс и написала. Сил говорит нет, ты далеко, а мне тяжело…

Я молча протянул ему сигарету. Посреди метели появилось два красных огонька.

- А я ведь вчера только письмо ей отправил и стих твой вложил. Переписал. Я в жизни так над подчерком не старался. А она вот так. Даже не позвонила. Дим, за что она так?

Я не знал, что ответить, не ждала меня девушка из армии, и не мог ему ничего подсказать. Молча смотрел на свой автомат. Ак 74 м, калибр 5,45. Идеальное средство по снижению популяции нашей планеты. Изготовлено из металла, более тяжелого, чем обычный. Почему? Взяв его в руки, осознаешь всю бренность существования, потому что какие бы ты стихи не писал, как сильно бы не любил родину. Ты всего лишь кусок патриотичного мяса, который можно прошить маленькими свинцовыми кусочками и станешь просто мясом.

Что я мог сказать ему? Что таких много? Так нет! Не так много женщин смогут причинить мужчине боль. Что дальше будет все хорошо? Самому бы про себя это знать, откуда я знаю, как сложиться судьба этого лысого восемнадцатилетнего пацана из Сибири. Положил ему руку на плечо и посмотрев в глаза начал:

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Он удивленно посмотрел на меня и неловко ответил:

Ты теперь не так уж будешь биться,

Сердце, тронутое холодком,

И страна березового ситца

Я улыбнулся и, забывая середину, поторопился закончить:

Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льется с кленов листьев медь...

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.

Он улыбнулся, вытер нос рукавом и тихо сказал:

- Спасибо, сенсей.

- Не за что. Есенин всегда ответит на все твои вопросы, главное вовремя спросить, - сказал я, не отрываясь от фонаря над палаткой, которую пытался унести ветер.

Прямо как сейчас он пытался это сделать с фонарем у подъезда. Там всегда есть солнце. Нужно просто знать это. «А уходил я в армию в октябре, провожала милая на заре»