Шанс

В очередной раз поскандалили, хлопнули каждый своей дверью – разбежались по разным комнатам. Она с детьми в детскую, я от злости, просто, чтобы покинуть поле боя – на кухню, и оба хлопнули дверьми так что под обоями заструились слышно крошево песчаное от штукатурки. Все, снова очередной разлад, который уже за этот месяц – кто знает… И ладно бы только за этот  месяц – нет, уже даже не первый год у нас идет эта потаенная война, в которой раз за разом, через определенные интервалы времени, мы сходимся в словесной схватке.

Я замер у открытого окна, холодный зимний ветерок веял, успокаивал горящее яростью лицо, остужал, разжимались сжатые от ярости кулаки. Успокаивался. Она, наверное, тоже сейчас успокаивалась, сидела в планшете своем и под аудиосказку, включенную для детей, листала юмористические картинки в какой-нибудь группе в одноклассниках или во вконтакте. Тоже нивелировала проблемы, загоняла их вглубь, на подкорку, подальше от прямых размышлений. Минут через двадцать сорок мы оба успокоимся, через час мы будем лежать в одной кровати обнявшись, включив телевизор, под монотонное бормотание которого и уснем. И так до следующего раза, потому что проблема останется нерешенной, а потом, когда она подточит наши нервы, мы снова сойдемся в непримиримой схватке, где каждый будет прав своею правотой.

В который раз пожалев, что бросил курить, с тоской глянув на пепельницу гостевую, что спряталась стыдливо в самом уголочке подоконника и выглядывала сиротливо из-за черной туши кофеварки. Все, я уже остыл, я не злопамятный и обида у меня выветривается быстро, разве что заставляет меня заедать себя, оттого и пухну как на дрожжах. Все – остыл. Да и озяб. Прохладновато, не лето все таки.

Закрыл окно, открыл дверь в зал – жена еще не вышла, лежит сейчас с детьми, спать укладывает, она позлопамятнее чем я будет, поэтому и времени ей надо побольше. Расправил диван, включил телевизор, не забыв поставить его на автовыключение, улегся, стал ждать жену и бороться со сном – всплеск адреналина давал о себе знать, приходила апатия, подкрадывалась дремота, да еще и одеяло обволакивало тело своим теплом, глаза закрывались и каждый раз я моргал все дольше и дольше и…

Пиликает надрывно будильник. Я открываю глаза, под одеялом тепло, но не так как обычно – не чувствую чужого, но такого близкого и родного тепла рядом – жена не пришла, я проснулся один на двухспальном полигоне дивана. Откинул одеяло, сел, взял будильник, отключил его пронзительную трель одним нажатием кнопки – утро. Пора ехать на работу, жене пора везти ребенка в школу. Собрался встать, чтобы пойти разбудить и ее, но опоздал – тоже услышала трель, уже проснулась, вышла из комнаты, прикрыв за собой тихо скрипнувшую дверь.

- Ты не приходила вчера? – спросил зачем-то, хотя и так было ясно, что нет – не приходила, уснула там, в детской на раскладном кресле.

- Нет.

- Сморило? – не знаю, чего было больше в вопросе – надежды, или же обличения, обвинения.

- Не захотела, - в мою сторону она старательно не смотрела. Понятно, обиженная со вчерашнего дня, да и одета она не как всегда, когда выходит из комнаты – не в длиннющей футболке, которая заменяет ей ночнушку, и оставляет красивые белые стройные ножки на виду, а уже в джинсах, одетых поверх колготок, в кофте разлетайке, одетой поверх обтягивающей футболки – она не хотела, чтобы я ее видел. Сталкивался уже с таким и не раз, бывало что у нее нападали такие настроения, значит скандал будет не абы каким, а долговременным – вчера была не стычка на границе интересов, вчера был первый бой долгой окопной войны. Знали – плавали, бывало.

- Понятно, - вздохнул грустно.

- Обед в холодильнике не забудь взять, - тоже ее черта для начала войны – показательная забота о супруге в рамках прямых супружеских обязанностей.

- Хорошо, - кивнул, - Сашку мне собирать.

- Да, вещи на сушилке возьмешь.

- Хорошо.

Она выскочила за дверь, побежала на стоянку, прогревать машину. То, насколько сильно она вчера на меня обиделась очень хорошо чувствовалось еще и потому, что не попросила меня закрыть за ней дверь – игра в самостоятельность, делает из меня придаток, а может себе доказывает, что она и без меня все может. Мелочь – всего лишь маленькая мелочь, но когда знаешь человека вдоль и поперек такие мелочи показывают ситуацию едва ли не лучше чем семафоры на железнодорожных путях.

Вещи и правда были на сушилке. Перетащил старшего сына на руках из комнаты в зал, положил его на расправленный диван и только потом потрепал его по русой голове, сказал тихо:

- Саша, просыпайся, в школу пора.

- Я не хочу,  - замямлил он сквозь сладкую, теплую дрему.

- Надо, Сашенька, мама за машиной пошла.

Как всегда он напяливал на себя одежду не шатко, не валко – медленно, да еще и сопел натужно, то ли засыпая, то ли стараясь. На два раза застегивал пуговицы на рубахе, дважды же ошибаясь в очередности и рубаха была наперекосяк, то утянув одну сторону снизу вверх, то стащив одну сторону воротника чуть ли не к животу. Потом, как всегда, искали шапку, которую он снял, как оказалось, в комнате, где ее и нашли. А потом на улицу, по хрусткому снегу, к машине, что тарахтела у выезда из двора. В машине с женой ехали молча, друг-другу и слова не сказали, слушали радио. Я думал о том, что вот опять – началось вселенское противостояние и о том, что конечно же меня сегодня по телефону отчитают со страшной силой за то, что оставил обед в холодильнике. Но аппетита не было никакого, это потом, когда скандал изживет себя у меня появится желание натрескаться от пуза, а сейчас – общее падение настроения, злость где-то на подкорке засевшая и тихое отчаянье. Перед тем как выскочить на своей остановке, глянул налево, посмотрел на профиль ее и в который уже многотысячный раз подумал: «до чего же она у меня красивая», но мысль эта радости не добавила ни на грош, а даже наоборот – загнала все еще в худшие размышления, скатило настроение до ноля, или же ниже.

Что ей мешает с такой красотой, с такой фигурой, в попытке сбежать от всех этих скандалов, взять да и найти себе новую отдушину – нового мужичка, с которым у нее не будет ни скандалов, ни проблем с воспитанием детей, ни мыслей о том что готовить, или вечных проблем с уборкой, стиркой, глажкой. С ним у нее будет только секс и жаркие, влажные объятия в постели. Господи! Если бы только она знала, о том, как я боюсь этого, как одна лишь мысль о том, что она со своими этими чертовыми прекрасными данными, способна по щелчку пальцев организовать вокруг себя целый рой пышущих тестостероном самцов. Боже мой, как я этого боюсь!

Весь день на работе боролся с желанием достать такой близкий, лежащий в нагрудном кармане, у сердца, телефон, найти ее номер в записной книжке и позвонить. Нет, нельзя, только хуже будет. О чем бы с ней не говорили, все равно – вырулил на скандал, всегда найдется нечаянная зацепка, чтобы слово за слово и дальше по полной программе до срывов, до криков, до дрожи рук и ярко горящего от ярости лица. Знаю – все это было уже не раз. Надеюсь, что и в этот раз пронесет, пройдет стороной гроза и через неделю, может через две, мы снова сможем с ней говорить, шутить и снова я смогу увидеть на ее круглом личике улыбку, да такую, чтобы ямки на щечках и чтобы в глазах зеленых смешливые искорки были. Надеюсь на это, Господи, помоги мне вернуть все в былое русло, хоть и такое неказистое.

Проблемы в нашей семье назревали давно, да и список у них был постоянный – неизменный. Воспитание, спасибо любимой теще, которая одна вырастила четверых детей, не могло не сказаться на характере моей любимой женушки. Отсюда и нежелание говорить, отсюда и нежелание, да какой там – непонимание того, что в семье есть обоюдность, взаимность, а у нас все выходило так, будто мы живем соседями в общежитии. Приходишь домой и ярко ощущаешь свою ненужность для любимой жены. Дети тянутся, им нужен, но жена… тут проблема. И сколько раз мы сталкивались на этом поле боя, сколько копий переломанных устилают там траву мураву и вечное черное воронье галдит над павшими в страшных стычках воинами-нервами, что навсегда полегли в этой извечной борьбе.

Весь день я был как не свой, весь день ни с кем не мог говорить ни про что, кроме как про работу, и все ждал, все надеялся на звонок, хотя бы по причине того что забыл обед в холодильнике, но звонка не было, не дождался.

Вечером, когда остальные только-только начали собираться домой, я уже был готов – уже собран, уже отсчитанная мелочь на проезд в кулаке зажата, уже хрустит под ногами снег, скользит такой предательски скользкий ледок под ногами – бегу на остановку, запрыгиваю в так ко времени подъехавшую маршрутку, а у самого набатом в голове стучат ее слова:

«Ну почему ты такой, у меня же нет к тебе никаких требований, а у тебя их целый воз и маленькая тележка. Почему ты не можешь принимать меня такой, какая я есть» - что ей мешает найти такого, которому даже этой малости принимать не надо, кроме как осознавать ее тело рядом, под своими пальцами, под собой, и совершать над ней, в ней, внутри ее фрикции – заданные законами природы. Боже мой! Не надо, такого не надо, Господи, пускай так никогда не будет.

Выскочил на своей остановке, едва дождался, когда вспыхнет зеленым светофор, перебежал дорогу, припустился домой. Гулко хлопнула за спиной железная подъездная дверь, взлетел на свой этаж, вот моя дверь… Почему у меня так трясутся руки, даже ключи на связке кольца брелока перезвякивают – чего я так сильно боюсь? Не было же раньше, надеюсь что раньше никогда не было таких последствий скандала, так почему, отчего им быть, родится именно сегодня, именно в этот раз. Мозгам то все это понятно, мозги говорят, что тенденция, системный и статистический анализ прошлого, исключают такую возможность – мозг кричит и доказывает, тщетно умоляя сердце не биться так заполошно, но подсознание… его сложно обмануть, сложно с ним договориться, потому что видит оно глубже, пронзительнее, и догадки его сильнее.

Пока вожусь с ключами, с замком, вспоминается мне эта ее утренняя готовность и собранность, когда она вышла из комнаты, и вспоминается то, что она одела не повседневные свои джинсы, а те, которые вместе ходили покупали месяц назад – в облипочку, в обтяжечку. Вспоминается то, что разлетайка ее тоже была та, в которой она ходила на свадьбу и берегла для особых случаев. Помню как красилась она с утра тщательно, хотя обычно только глаза подводила и не более того, даже губы не красила, а еще вспоминается, что почему-то пароль у нее вдруг появился на тех же одноклассниках, хотя никогда привычки не имел читать ее разговоры, только ленту с прикольными картинками рассматривал. Это тогда, от прошлого идет, от прошлой нашей стычки, а после вчерашней, в складке ее губ, в строгости линии бровей, в холодной отстраненности взгляда ее появилась какая-то внутренняя решительность. Откуда она, к чему она, зачем. И зачем я слышал эти звяканья склянок поутру. Так могли звенеть только склянки духов, что на полочке под зеркалом в коридоре, ведь не было у нее никогда привычки душиться по утрам – не было, ведь я ее всегда провожал до дверей, видел, как она выскакивала в подъезд, закрывал за нею и поворачивал ручку замка на два оборота – все как всегда. А сегодня утром все было по другому, все было не так как обычно. Господи!

Справился, открыл дверь, вошел в прихожую. Дети выбежали навстречу: оба в майках, оба в трусиках, у обоих в руках пластиковые, светящиеся мечи, что мы им купили на новый год. Оба радуются тому, что папа пришел, а вот у папы мозги не на месте, мысли все не там, не туда, и от страха разве что поджилки не трясутся.

Обнял одного, второго, спросил как старшего дела в школе, разделся, вышел в зал. Она сидит за компьютером, одета в домашнее, на меня даже не оглядывается – появился и то хорошо, а может просто это я сам себе всякую гадость в голове придумываю, но… Макияж на лице еще остался: не умылась еще, и аромат духов в воздухе витает, помада на губах конечно за день сьелась, но остальное то осталось. Скинул рабочее, остался в старых трениках заношенных, носках, пошел в туалет, глаза уперлись в никелированный изгиб трубы сушилки – трусики, единственные трусики сексуально прозрачные висят на трубе, бюстгальтер тоже полупрозрачный рядом с ними. Стираные, уже подсыхают. Почему они здесь? Зачем. Зачем так явно! Ну неужели она меня за полного дурака держит!

Сделал свои дела, вышел из туалета, сел на диван, уставился невидящим взглядом в экран телевизора.  Мельтешение картинок перед глазами, какие-то звуки, даже понять не мог, что там идет – мультфильмы, новости, кино – только мысли, раз за разом повторяющиеся, в голове крутятся. Неужели. Разве это возможно. Нет, быть такого не может. Столько лет в браке и… нет. Такого быть не может. Может это просто назло. Слишком все явно. Просто хочет меня позлить. Хочет по полной программе меня наказать. Пусть будет так. Пусть так будет.

Один короткий взгляд в сторону, где она сидит за компьютером и глаза, чертовы мои глаза, и чертово мое подсознание сразу подмечают то, что я бы не хотел увидеть: растрепанная прическа, чуть затуманенный взгляд, припухлые красные губы, то ли от поцелуев, то ли будто губы кусала, а главное на щиколотке так удобно размещенные два овала синяков. Небольшие, только-только наливающиеся цветом, но как раз и по расстоянию и по размерам – следы от чьих то возбужденных, крепко ухватившихся пальцев. Господи! Зачем!

Отворачиваюсь и снова смотрю в экран телевизора. Смогу ли сделать вид, что ничего не заметил, получится ли у меня. Что мне важнее – расплата за скандалы и решение всей ситуации одним взмахом отчуждения, или же моя семья. Как дальше быть, как себя вести.

Еле дождался ночи, стараясь не задавать вопросы. Лупился незряче в телевизор, на детей внимания не обращал, был и не был, только старался бороться с накатывающими, не отпускающими мыслями, которые диктовали мне: встань, подойди, расспроси, закати скандал. Вот только чего скандалить, если то, чего так боялся, случилось – зачем скандалить? Зачем? Теперь только надо выбрать как действовать. Вот только почему этот выбор столь сложный, почему все так сразу непросто стало, все так до невозможности сложно?

Как только она пошла укладывать детей, я тоже завалился, попытался уснуть. Сон не шел, даже старательно бормочущий телевизор не помогал, никак не убаюкивал мое чумное сознание. Она не пришла, снова не пришла, хотя и ждал я ее, насколько бы спокойнее было уснуть с ее рукой у себя на груди, и чтобы она лежала у меня на сгибе локтя, и повернувшись к ней, чтобы волосы ее щекотали мой нос. Насколько было бы спокойнее…

Уснул, кое как, то ли в дреме беспокойной был, то ли и правда отключился без снов, только утром, по зову будильника, я проснулся разбитым, хуже чем был с вечера, и в глаза будто кто полной горстью песка отвесил – не разлипались.

Проснулся, сел на диван в темноте. В комнате горел тусклый желтый свет ночника – из под дверей пробивалась полоска света, слышалась какая-то тихая возня. Собирается.

Я сидел неподвижно, тупо вперя взгляд в темноту и ждал появления жены, женщины, которая возможно уже совсем даже и не моя. Ждал. Минута. Две. Пять. Почему она так долго. Сколько времени прошло? Внутренний хронометр сбился, спутался в ощущениях, и мог я сказать только одно – много времени прошло. Вот скрипнула дверь и она вышла в зал, в темноту, ее силуэт обрисован светом ночника из комнаты. Стройная, красивая, даже красивее, чем в тот день, когда мы с ней познакомились. Тогда она была еще по подростковому тощая, костлявая, с острыми углами локтей и колен, теперь же она по-женски округлилась, черты ее приобрели мягкость изгибов, внутреннюю, заметную даже в неподвижности, грациозность – застывшая красота, недвижная.

- Проснулся? – спросила она у меня, глянув в мою сторону.

- Да.

- Обед сегодня не забудь.

- Хорошо.

- Сашу соберешь.

- Обязательно.

- Вещи…

- На сушилке, - и все же не удержался от подколки в ее адрес,  - накраситься не забудь.

- Не начинай, - завелась она с полоборота, потому как и до этого у меня случались моменты ревности, когда был готов кидаться на каждый столб, что не так чтобы очень ровно стоял возле нее.

- Не начинаю.

Пока я занимался с Сашей, она все же накрасилась. И сегодня она опять была в новых своих джинсах, разве что разлетайку ее праздничную сменил не менее праздничный пиджачок, или как он там называется у женщин, одетый поверх прекрасно очерчивающую фигуру водолазку, и цепочка с подаренным мною кулоном желто поблескивала на черной ее материи. Почему она такая красивая! Господи, за что ты одарил ее такой неземной красотой!

Я смотрел как она тщательно красится, как подводит губы карандашом, подкрашивает веки, и думал: сейчас я смотрю за тем, как моя жена готовится к встрече с кем-то другим. Смотрю и молчу. И что дальше? Так же всегда молчать. Подозревать почти до уровня «знать» и молчать – не говорить ничего – так что ли? Как это муторно, как это мучительно, как это страшно…

Я молчал. Она выскочила из квартиры, не забыв перед выходом надухариться – флер духов медленно доплыл до зала, задев мои ноздри нежным ароматом, растворился в не таком уж большом квартирном метраже. Мы с Сашей тоже собрались, пошли к машине, что уже ждала нас как всегда при выезде из двора. И снова молчаливая поездка, только в один момент я не удержался, положил ладонь на ее руку, когда она переключала скорости, и вздрогнул от того, как она резким движением скинула мою ладонь – вырвалась. Зачем так… зачем…

И снова работа, только вот она мне напрочь не нужна. Зачем мне эта работа, если у меня… от одной только мысли невольно наворачивались слезы, хотелось бежать, нестись отсюда сломя голову, вот только… только куда?

- Денис, - я подошел к мастеру, уперся взглядом ему в глаза.

- Что?

- Денис, мне хреново что-то. Я уйду.

- Вроде ясно все, - он подразумевал записи в журнале с распределением работ, - разберусь.

- Хорошо. Ты звони, если что. Я на связи.

- Хорошо.

- Давай тогда, - я пожал его извозюкаанную в литоле руку, и пошел в душевую.

Помыл руки, лицо – домой торопиться особой нужды не было, но и на работе быть не хотелось совершенно. Потом к себе наверх, накинул куртку, отсчитал мелочь на проезд, спустился, стрельнул сигарету у расточника, у него же разжился огоньком – закурил, чего не было уже второй год, пошел к остановке.

Шел не торопясь, думал. Зачем я сейчас иду домой. Поймать их с поличным? Глупо и киношно это все, зачем если и так знаю, вернее подозреваю почти на все сто процентов – подтвердить свои мысли, дать толчок к своей готовности к скандалу. Очень не хотелось их поймать. Крики, выяснение отношений, скандал, и снова – надо будет что-то решать, как-то действовать, а я до сих пор не знаю, что делать.

Маршрутка опять подошла как по заказу, вот только сегодня я домой явно не торопился. Я залез в ее темное нутро, кое как устаканился меж плотной сутолоки пассажиров, уставился в окно. Если бы я мог что-то сделать, как-то повлиять на ситуацию, но это люди, это характеры, а не производство, где можно дать приказ и все будет как по написанному. Тут область чувств, территория душ – где нет приказов, вынужденных отказов и противовесов – тут есть повеления сердца, внутренняя решимость, и если она есть – никакими приказами ничего изменить нельзя, будь даже они за подписью генерального директора-распорядителя жизнью.

Вышел на своей остановке, с тоскою оглянулся по сторонам. Тут мы живем вроде четвертый год, не так давно квартиру эту купили, хорошее место – близко к центру города, но с такой тоской вспоминается наша маленькая полуторка там, в том поселке, где не было никаких развлечений, где некуда было сходить, но там у нас в семье все было в порядке, а это куда как важнее.

Пошел домой неторопливо, замер у светящего зеленым светофора – переходи дорогу в свое удовольствие. Но я стоял, ждал чего-то. Рядом будто из ниоткуда появился пьяненький, околобомжеватого вида мужичок.

- Че стоишь? – спросил он меня, - Зеленый.

- Вижу, - не буду же я ему объяснять всего того, что сейчас творится у меня в душе, хотя… - Курить есть?

- Есть. У тебя случилось что? – он глянул мне прямо в глаза.

- Да… Возможно. Есть курить?

- Да, вот, - он извлек из засаленного кармана куртки пачку, протянул. Я взял сигарету, спросил.

- А огонь? – без слов протянул китайскую одноразовую зажигалку, я прикурил, вернул ее ему, - Спасибо.

- Ты давай, не раскисай, все нормально будет.

- Спасибо. Разберусь.

И я пошел на вновь загоревшийся зеленый свет светофора.

По гулким лестницам подъезда я поднимался медленно, не торопясь, куда уже теперь торопиться? Поднялся. Замер у дверей, вслушиваясь. Тишина. Ни единого звука.

Достал ключи, открыл дверь. Может я все это напридумывал себе зазря, сейчас зайду, а она лежит на диване, читает, или на кухне готовит, или…

Прихожая встретила меня беззвучием, тишиной и пустотой. Не было сапог жены на обычном месте, на вешалке не висел ее красный пуховик – жены дома не было. Не проходя дальше, достал из кармана телефон, набрал ее номер. Гудки. Долго. Сброс – вышло время. Хотел было уже убрать телефон в карман – звонок.

Не глядя на экранчик, нажал на кнопку ответа – жена:

- Привет, - голос чуть запыхавшийся, жизнерадостный.

- Привет, - мой в антагонизм ее тяжелый, усталый.

- Чего звонил?

- Просто. Голос твой услышать хотел.

- А, понятно. Говори.

- Чем занимаешься? – и тут я замер. Пусть она скажет, что шляется по магазинам, или сейчас в садике с младшим или там за квартиру пошла платить – все что угодно, все что угодно, но…

- Да ничего, лежу, читаю. Скучно.

- Что читаешь? – как был в обуви, прошел до дивана в зале, сел, поднял с пола книгу «Говорить с ребенком как?».

- Детская психология, «Говорить с ребенком как?».

- Это такая, с красной обложкой что ли? – совсем упавшим голосом спросил я, внутри нарастала, гудела черная пустота – гулкая, беспросветная, страшная.

- Да.

Я перевернул книгу, уставился на страницы – книга была открыта на сто восьмой странице.

- На сто восьмой странице читаешь? – спросил тихо-тихо.

- Что? Наверное. А ты…

- А я дома. На сто восьмую страницу смотрю.

Долгая тишина в трубке, только дыхание слышно. Долго.

- Ты где? – спросил я.

Молчание.

- Ты у кого? Хотя… без разницы.

Сбросил вызов, выключил телефон. Теперь все стало ясно до полного абсолюта, нет ни единого скрытого момента, разве что можно узнать с кем она, только нужно ли это мне? Нет, вроде не нужно, вроде бы совсем не нужно.

Встал, вышел из квартиры, закрыл за собою дверь. В голове не было ни единой мысли – шел как сомнамбула, лишь изредка выплывая в мир. Вот я в центре, сижу на лавочке, смотрю, как дети скатываются с ледяной горки – крики, шум, веселье. А вот я на автостанции, в сутолоке людей, кто-то толкает меня плечом, пыхтят автобусы и маршрутки выхлопными газами, а мыслей нет.

Громкий гудок автомобиля, визг тормозов, гулкий удар и я почему-то не чувствую боли и лечу куда-то в небо, по-смешному крутясь в воздухе, падаю, качусь по дороге и замираю. Как бы было красиво, если бы упал на спину – я бы смотрел сейчас в бесконечное синее небо, и умирал бы, улетая в небесные выси. Но я лежу, прижавшись щекой к холодной наледи на асфальте, и вижу только  ноги людей на автобусной остановке, плохо вижу, надо проморгаться, только все темнее и темнее кругом становится и мне уже не холодно даже. Не больно.

Летний парк, ярится солнце над головой, обливая нас своею душною жарой, и я молодой, моложе почти на полжизни, сижу на лавочке, а в руках огромный блокнот для зарисовок, карандаш и я рисую девочку, что сидит на лавочке напротив. Девочка одной рукой прижимает к груди плюшевого медвежонка, другой держит мороженое, облизывает его, но не успевает и ее коричневая юбочка уже испещрена молочно-белыми каплями.

Я тут уже был. Сейчас, скоро уже, она – моя будущая жена, тощенькая, худенькая, с острыми своими локоточками, подсядет рядом, закинет ногу на ногу, и спросит меня:

- Вы художник?

- Нет, я только учусь, - скажу я, а она ответит.

- А я тоже приехала, чтобы учиться. Вернее пока чтобы поступать. В академию искусств. Знаете такую.

- Нет, - отвечу я, посмотрю на нее, и скажу, - хотите чтобы я вас нарисовал? Правда это долго и рисую я не очень…

- Давайте, - ответит она с готовностью.

Правда портрет я так и не нарисую, вместо этого мы будем говорить-говорить-говорить, а потом будем долго-долго гулять и вечером я провожу ее на вокзал, чтобы усадить ее на поезд, а потом я буду ждать нашей следующей встречи, мы будем созваниваться, делиться новостями, а потом будет брак, дети, счастливая жизнь, выплеснувшаяся помоями в печальный финал…

Я глянул в сторону. Вот она: стоит около памятника Пушкину, смотрит по сторонам, выискивая свободную лавочку, чтобы присесть. Все как тогда, хотя сейчас и есть то самое «тогда». В тех же джинсах черных, в синей футболке с надписью «Reebok», волосы собраны в пучок на зеленую резинку, яркие веснушки в этом ярком солнечном свете. Сейчас я должен встать и уйти, и жизнь будет другой, все станет не так как было, и не буду я через многие годы лежать щекой на холодной наледи асфальта и жалеть о том, что не упал на спину, но… Я так ее люблю. Господи боже мой! Я так ее люблю!

Я снова посмотрел на девочку, та неуклюже пыталась оттереть свою коричневую юбочку от капель мороженого, не замечая, как пачкает этим самым мороженым своего медвежонка. Я улыбнулся, стал рисовать дальше. Какая она все таки забавная эта девчушка, и как жаль, что я так плохо рисую.

Кто-то сел рядом и новый для меня теперешнего, но такой родной для меня будущего голос сказал:

- Вы художник?

- Нет, - я повернул к ней лицо, улыбнулся, - я только учусь. У меня пока не очень выходит, но всегда есть второй шанс. Так.

- Так, - чуть удивленно ответила она, улыбнулась, - а я тоже учусь. Вернее приехала поступать, документы сдала в академию искусств. Знаете такую.

- Чуть-чуть. А хотите я вас нарисую.

- Ой, а правда можно?

- Можно. У вас лицо интересное. Запоминающееся, будто сто лет вас знаю.