Виталик долго выбирал "прикид" для вечеринки. Идти ему туда совсем не хотелось, но неудобно было обижать старого друга Артурчика. Двадцать лет назад они учились в одном институте: делили комнату общаги, последний кусок колбасы и тот самый пресловутый пуд соли. Артурчик после защиты дипломов вместе с родителями и младшим братом уехал “за бугор”. Тогда все уезжали, кто имел на это достаточно долларов и амбиций.  Ну и мозгов, конечно. Виталику всего этого катастрофически не хватило и он "предать родину" даже не пытался - могло выйти себе дороже. Да и без него готовых дипломированных умников - химиков, математиков и прочих ботаников - трудилось там массажистами и таксистами достаточно... На такой дауншифтинг он категорически не подписывался. Попал по распределению младшим научным сотрудником в обычный НИИ  в захудалом городочке N и до последнего там работал. Потом наступило удушающее безденежье и пришлось резко сменить научную деятельность на более грубые способы добывать деньги, чтобы хоть как-то жить. Он прошел путь от курьера до владельца небольшого бизнеса, осознав постепенно всю примитивность и серость собственного навыка выживать. И когда осознал, стал дышать легче, шире, смелее, отвыкнув подсчитывать в уме объемы потребляемого кислорода в минуту. 

Вот, кто бы в тяжелые времена объявился, по-дружески поддержал, хлопнул по плечу, призвал удачу на Виталькину горемычную голову. Так нет, Артурчика как будто ластиком стерли. Ни ответа, ни привета. О чем сейчас говорить? Что вспоминать? И зачем вообще эти муки ностальгии?  

Виталик остановил придирчивый выбор на темно-сером пиджаке, итальянской новой рубашке в голубую елочку и черных плотных джинсах. Он терпеть не мог галстуки, сложные костюмы и лишние детали в одежде. Пуговиц должно было быть ровно столько, сколько необходимо для оптимального сцепления кусков ткани. Размер, цвет, количество разнообразных складок, кнопок, петелек, карманов и прочих мелочей контролировались аскетически жестоко. 

Виталик глянул на часы, потом на себя в зеркало. Довольный тем и другим, он схватил с полки ключи от своего не менее лаконичного кроссовера и отправился на встречу с однокурсниками. 

Фары встречных машин мелькали вдоль шоссе, и с каждым новым отблеском невольно вспыхивали в голове картинки юности - подробности, взгляды, слова, улыбки. Постепенно воспоминания зацепились и за размытый образ Сонечки…

Соня была самой яркой и заметной девочкой на всем потоке. Длинные точеные ножки в узеньких потертых джинсах, непременно белые футболки, блузки, водолазочки и свитерочки... И сумка красная с учебниками через плечо.  В июне,  в летнюю сессию, это было тонкое, нежное, гладкое плечо, торчавшее из сарафана, как нетронутое мороженое из вафли. 

Виталик остановился вместе с потоком машин:  пробка уплотнялась все крепче,  прошлое поглощало все глубже…

Сонечка не отличалась особенной страстью к учебе и не могла перед сессией помочь идеально написанными лекциями. Она терялась и становилась совершенно беспомощной, как только обнаруживала, что экзамены подползли совсем близко. Словно ядовитые змеи они вот-вот начнут жалить ее розовые кругленькие пятки, забавно бултыхавшиеся в босоножках. Виталик всегда выручал Соню и Артурчика лекциями. В их странноватой компании именно он отличался талантом каллиграфии и щепетильно выверенной посещаемостью занятий по расписанию. 

Виталик лично пояснял Соне записи, украдкой рассматривая ее босоножки, державшиеся на паре длинных ремешков. Они оплетали ступни и охватывали открытые лодыжки, словно усы  плюща. Соня часто закидывала одну ногу на другую, укладывая длинную икру одной ноги на тонкое колено другой. Рассказывая что-то с чувством и трепетом, переживая снова все то, о чем рассказывала, она покачивала узкой ступней. И невольно гипнотизировала Виталика. Он никогда не мог вспомнить, что именно она рассказывала, о чем переживала. Он думал только об этой босоножке, об этих ремешках, пальцах, накрашенных розовеньким лаком, и лишь отдаленно запоминал интонации. Вот здесь она усмехнулась, а потом захихикала, а дальше вдруг начала тревожно тараторить заговорщицким шепотом.  

Артурчик относился к Сонечке спокойнее, без романтических рюшек, но с неожиданными рыцарскими выпадами. Если уж и проявлял внимание, то грубыми и явными средствами. Он ни с того,  ни с сего мог подхватить Соню на руки и перенести через лужу посреди дороги.  И потом так же неожиданно бухнуть ее обратно и топать дальше, как ни в чем не бывало. Все это Артурчик мог проделать, рассказывая грубый анекдот, без пауз и не сбивая дыхания. 

Самое любопытное заключалось в том, что между Артурчиком и Виталиком ни разу не пробежала черная кошка ревности или еще более нелепой конкуренции. Они оба сплелись ветвями веселой озорной дружбы с девчонкой однокурсницей, и как будто даже не осознавали ее инородности в их мужской компании. Соня не кокетничала, не старалась заманить или окрутить, как это делали все остальные девчонки. Она всей душой нараспашку отрывалась, веселилась и дышала с ними в унисон. Они все втроем могли обняться и завалиться в траву на газоне возле института, громко ухохатываясь и улюлюкая. Нечто светлое и почти детское связывало их троицу. Сонька была как сестра, или как младший братишка, вечно спотыкавшийся на ровном месте. 

Ничего подобного в жизни Витальки больше не случалось никогда и ни с кем. Люди все больше норовили вломиться в душу или просто пнуть, проходя мимо. Женщины мутным прохладным потоком весеннего ручейка протекали сквозь пальцы, не оставляя и следа, не оседая в душе даже песочком. Да, был уже за плечами неудачный брак, пара царапин на душе от бурных страстных романов. Но песочка не оставалось. Только названия, даты, запах духов. 

Виталик чутко воспринимал запахи. Каждый человек в его жизни ассоциировался с определенным запахом и намертво с ним спаивался. Достаточно женщине, проходящей мимо, оставить за собой шлейф Мажи Нуар, и Витальку колотило от воспоминаний о разводе. Или в парикмахерской подходила увесистая дама с ножницами, от которой слегка доносился яблочный сладкий аромат Нины Риче, и он видел перед собой не парикмахершу, а вечно подвыпившую тощую Татьяну, готовую его ждать днями и ночами, в надежде на ласковый взгляд. 

Соня пахла как грудной ребенок - чем-то молочным и медовым. То ли шампунь, то ли мыло ей придавали такой тонкий детский привкус, а может быть это был ее собственный исключительный аромат. Для Виталика тонкое еле ощутимое соцветие ее запаха осталось навсегда символом счастья! Никогда он больше его не ощущал. Никогда.

Однажды Артурчик позвал Витальку и Соню гулять по крыше небоскреба. У него случались иногда всплески любви к экстремальным видам развлечений. Виталик согласился, скрипя зубами. Он  категорически не принимал экстрим, адреналин и любые риски считал бесшабашной глупостью. Но отпустить с сумасшедшим Артурчиком Соню было еще большей глупостью, нежели прогуляться по крыше небоскреба. Тот вечер, плавно превратившийся в ночь, гарпуном врезался в память  надежно и глубоко. 

Было жаркое душное лето, последняя сессия катилась к уверенному финалу, защита дипломов была позади. Оставался один госэкзамен и все! Свобода! Но дождаться не оставалось никаких сил. Хотелось ее попробовать заранее, продегустировать и покатать во рту шариком терпкой сладости, прежде чем, потеряв голову, напиться. 

Небоскреб был не ахти. Вблизи - это просто старая грязная многоэтажка с ржавой пожарной лестницей на каждом балконе. Этажей в "небоскребе" оказалось всего семнадцать. Но так ли это важно на пути к свободе! 

Артурчик вылез на крышу первым, сбросил с плеч рюкзак и вдохнул липкого летнего городского смога. За ним юркнула тенью Соня. Ее белые шорты и белый топ горели в сумерках яркой вспышкой. А когда она улыбалась, загорался еще и белый маячок ровных зубов. Виталик угрюмо плелся в хвосте, вообще не улыбаясь. Затея лезть черти куда ему все еще казалась бредовой и он проклинал мысленно  Артурчика  всеми нехорошими словами, какие от него же регулярно и слышал. 

На крыше Соня схватила  обоих друзей за руки, подняла их вверх и замерла от ощущения достигнутого блаженства. Порыв теплого ветра расплескал в стороны пышные русые волосы, схваченные в длинный хвост,  и они рассыпались по лицу Виталика, оказавшегося как раз с подветренной стороны. Еще немного, и принцесса в белых шортиках улетела бы подальше от всей этой серой городской прямоугольности в непостижимые благословенные облака, затащив туда и двух угрюмых приземленных остолопов, не осознающих всей прелести прогулок по облакам.  

Артурчик тоже кайфовал, но не так, как Соня. Он грубо и по-мужски пьянел от высоты. Пошатываясь, подошел к краю, улюлюкнул, свистнул и заржал от радости, будто конь в родной степи. Откуда ни возьмись в его руках оказалась газетка, бутылка и бумажные стаканчики. Он молниеносно “накрыл” первую попавшуюся коробку, которых тут было навалом, и произнес грубый гусарский тост. Соня слегка смутилась, но обняла стаканчик пальчиками, блеснув снова ярким маячком. Выпили за свободу, за лето, за будущие дипломы, а потом и снова за свободу, но уже настоящую и большущую. Сонька хихикала, вспоминала всякие приколы долгой учебы и делилась мечтами. А Виталик и Артур слушали, зажевывая вино куском холодного лаваша, заботливо припасенного в закромах объемного рюкзака. 

- Ой, а я вот хочу улететь далеко-далеко в теплую страну и быть там королевой! Хочу жить в гареме нефтяного магната и плести целый день ковры, - лепетала шутливо Соня, глядя в тягучее как кисель темно-синее небо. 

- За араба что ли? С ума сошла? Выходи за меня лучше. Я как раз скоро улетаю далеко-далеко...- хмыкнул Артурчик, неуклюже приобняв Соню.

- Нет, Арти, это невозможно, - сказала Соня, вдруг посерьезнев.

- Почему это еще невозможно? - искренне удивившись, спросил Артурчик, опустив осторожно руку с ее плеч на талию.

 - Я хочу быть всегда принцессой! А с тобой я стану простой теткой в халате с вооот такими грудями, полными молока, - Соня вытянула руки вперед и зачем-то надула щеки, -  А дома у нас будут бегать семеро по лавкам ребятишек. А ты будешь мне изменять. А я буду орать, что ты угробил мою жизнь. А ты будешь орать, чтобы я посмотрела на себя в зеркало, - Лучше я тебя запомню таким вот, какой ты сейчас! Рыцарем, спасающим принцесс!

- Ну как хошь, - заявил Артурчик, убрав с разомлевшей Сони руку и отправился гулять по крыше, художественно насвистывая "В лесу родилась елочка..."

Повисла тягостная пауза. Каждый думал о своем. Виталик предполагал, что Артурчик мог вовсе и не шутить. Он вполне мог действительно хотеть жениться на Соне. Ведь понятно же - лучше ее никого нет. О чем думала Соня, было предполагать трудно. Она была существом иного порядка, иной структуры. Виталик часто ловил себя на ощущении иррационального светлого чувства радости, когда находился в обществе Сони. Ее руки, ее глаза, ее дыхание манили и в то же время были настолько обезоруживающе сладкими, словно грозили смертью от счастья. 

- Тогда выходи за меня, - неожиданно сам для себя проговорил чужим незнакомым голосом Виталик. Хрипы и неясные всхлипы сопровождали привычные звуки, которые он обычно издавал. Его всего перекосило и перекорежило от собственной глупости. Но отступать было некуда. 

Соня взглянула на него потусторонним потерянным взором, будто возвращаясь на землю из космоса. Он отвлек ее от глубоких раздумий и не попал в поток ее мыслей. Слова отскочили от этого потока слабыми нечаянными брызгами и развеялись по темноте. Соня молчала. За нее ответил Артурчик.

- А тебе нельзя жениться, Вит! - задиристо и нагло заявил Артурчик, встав во весь нехилый свой двухметровый рост и загородив собой Соню, будто защищая. - А знаешь почему?

- Нет, не знаю, - пробурчал Виталий, почувствовав все свои сто семьдесят пять сантиметров нелепости и наивности.

- Потому что ты никогда не улетишь далеко-далеко! Ясно? Ты всю жизнь будешь сидеть поближе к любимому продуктовому магазину и протирать дешевые штаны, купленные на зарплату научного сотрудника. А рядом с такими недалекими в полете соколами принцессы превращаются в спящих красавиц и дохнут.

Виталик делано хмыкнул и отвернулся. Он не хотел, чтобы Соня заметила его отчаяние. Артурчик ведь был прав. На все сто прав. Никогда он не полетит далеко-далеко. Потому что это глупо и дико. Потому что это пустая трата жизни. Но объяснять это твердолобому хаму "Арти" бесполезно.

- Ну чего вы начали-то? - грустно сказала Соня. - Такой вечер прекрасный испортили. Мы вот это мгновение может будем всю жизнь помнить, будем за него хвататься, когда больше не за что будет зацепиться. А вы тут все штанами какими-то дурацкими меряетесь. Я вообще никогда не пойду замуж. Успокойтесь! 

- Куда ты денешься, дурочка, - усмехнулся Артурчик, передразнивая напыщенными и манерными интонациями преподавательницу социологии.

- Нет-нет, мальчики, без шуток - это не мое, я не смогу, - не обращая внимания на юмор Артурчика, продолжала совершенно серьезно Соня. - Ну рожу я одного-двух детей. И что дальше? Ну уйдет от меня муж лет через десять, потому что захочет обновления жизни. И дети навсегда запомнят, что предательство - это норма. И будут потом делать так же - предавать, уходить, ломать чьи-то судьбы. И получится, что вся моя жизнь была бесполезной, пустой. А я хочу быть полезной, нужной - понимаете? 

- Что ты имеешь в виду? Неужели ты думаешь, что жена мужу не нужна? А мать детям? Для бабы это самый естественный путь, чтоб человеком стать. Иначе вы становитесь стервами и всю жизнь пьете чью-то кровь! - распалился Артурчик, размахивая рукой, будто желая поглубже вбить свою мысль в мозг Соне.

- Я бы хотела помогать... Может быть фонд создам какой-нибудь, а может поеду в горячую точку и буду там под бомбежками спасать детишек. Им никто не хочет помочь. Все только держатся за свой шанс на счастье и трясутся над ним, готовые разорвать кого угодно за него. Мне этого не надо. Я уже насмотрелась на такое счастье! Моя сестра Танюшка семь лет назад вышла замуж. Была счастливая. Думала, что жизнь состоялась и покатится теперь по красной ковровой дорожке прямо в рай. А вот потом взял и родился у нее Димочка с диагнозом ДэЦэПэ! - Соня произнесла буквы ДЦП особенно пронзительно, медленно, доходчиво. - Знаете, что это такое? Это инвалид навсегда! Ничего не может. Паралич. Только мычать и шевелиться может, больше ничего. И по прогнозам, дай Бог, если сможет сидеть. А знаете, что первым делом сделал ее любимый муж, которому Танюшка была так нужна, с которой он был так крепко соединен на всю жизнь любовью и браком? Колечко носил обручальное, цветочки на годовщину дарил...  

- Что? - хором спросили изумленные “мальчики”.

- Что-что, сбежал, вот что! Собрал вещички, пока дома никого не было, и метнулся к своим родителям в другой город. И пропал! Даже записочки не оставил. 

Тяжелое молчание нарушал лишь шаловливо ворошащий пустые коробки ветер. Он усилился и стал швырять их одну на другую. 

- Как же так? - очнулся первым Виталик. - Я бы не смог уйти. Просто не смог. Наоборот, подставил бы плечо. Это же был бы и мой ребенок тоже. Оба родителя ответственны за него. 

- А вот это еще вопрос, - заявил хмуро Артурчик. - Он ушел, потому что природа его гонит, инстинкт продолжения рода. С этой женщиной он произвел на свет неудачное потомство. Теперь он ушел, чтобы создать союз с другой и родить на свет здоровых крепышей. А если бы он остался, то их не было б уже никогда. С точки зрения природы и выживания вида он сделал правильно. В человеке животная составляющая всегда побеждает человеческую. 

- Арти, заткнулся бы ты уже, - не выдержал Виталик, шевеля желваками и сжимая кулаки. , - Ты несешь бред, не соображая вообще, что говоришь! Ты бы ушел? Ты бы бросил? Пусть как хотят сами колупаются, да? Вот только попробуй мне сейчас сказать “да”, вот попробуй! Смылся бы? Без записочки? Забрав свои трусы и носки? 

- Мальчики, ну хватит уже, все. Нечего здесь обсуждать. Ваш выбор еще не настал. А я свой выбор сделала. У меня есть племянник, глядя на которого, я не хочу рожать детей, у меня есть брошенная сестра, глядя на которую, я не хочу замуж. Потому что и так много брошенных и несчастных. Им должен кто-то помогать. 

Она подошла к Виталику и Артурчику, стоявшим друг напротив друга наизготовке. Еще немного, и штаны они другу другу точно бы потрепали. Да и все остальное тоже.  Соня обняла их за шеи и прижала к себе крепко. И начала целовать их лица, щеки, носы, губы. То одного, то другого. Целовала и плакала. Слезы ее были конечно пьяные, глупые, но такие сладкие, искренние. Соня как будто прощалась. Она одна как будто знала все, что будет дальше и с ней самой, и с ними, и со всем этим яростным грубым миром. 

- Знаете, мальчики, мне тут недавно приснился сон, - сказала заплаканная Соня, отпуская, наконец, их шеи. - Я летела по небу и смотрела на людей, как они там внизу копошатся, ползают, прыгают, двигаются, шебуршатся, -  малюсенькие черные муравьишки. Я им сверху кричу: "Остановитесь, посмотрите сюда на небо, я здеееесь, я вас спасуууу! Вы не будете ползать и шебуршаться, вы будете летать, вы будете свободными!" А они не слышат. Я снова и снова кричу, но мой голос до них не долетает. И вдруг я вижу - черные хищные птицы огромной стаей спускаются на землю и клюют этих муравьишек. Безжалостно, жадно. Пожирают, как рассыпанное пшено. Я кричу изо всех сил, чтобы они посмотрели вверх, но они не смотрят и даже не знают, что им конец. 

Соня замолчала и слезы продолжали катиться по ее едва различимому в темноте лицу. Они поблескивали мелким бисером и падали ей на шорты, на маленькую девичью грудь, обтянутую топиком, на коленки. А она вытирала их, размазывала руками и вся слегка подрагивала. Ее начало знобить. Артурчик словно фокусник извлек из волшебного рюкзака ярко-фиолетовый дождевик и накинул его на плечи Соне, аккуратно надев на ее голову капюшон. Виталик улыбнулся - Соня стала похожа на гигантскую бабочку в шапочке. Через пару минут хлынул дождь...

О лобовое стекло кроссовера стукнулась крупная тяжелая капля. Потом другая. Виталик очнулся от воспоминаний, заметив, что они магически переплелись с настоящим. На застрявшие в пробке авто хлынул промозглый серый ливень. Окружающие водители нервничали из-за непреодолимой безысходности затора, сигналили, толкались, перестраивались. А Виталик замер, прислушиваясь к барабанной водяной дроби по стеклу. Что они с Артуром могут сказать друг другу? Зачем им встречаться? О чем молчать? За что пить? Или сделать вид, что ничего не было? Просто приятели встретились на вечеринке? Побухать, как водится, и забыться в экстазе скупых слез? Нет, не получится. Не простил Виталик ни себя, ни Артурчика. До сих пор не смирился. 

Дождь в ту ночь сломал задуманный экстрим - "руферами" побыть не удалось. Быстренько свернув скарб, Артурчик схватил в охапку рюкзак, растерянную Соню и сообщил, что еще немного и все они промокнут, схватят пневмонию и последний экзамен так и не станет долгожданным освобождением. Конечно, вся эта длинная мысль была уже интерпретацией Виталика. Артурчик просто крикнул: “Сматываемся!”

Такси подкатило почти сразу. Дружная троица плюхнулась на заднее сидение и отправилась к дому Сони. Небесный кисель к тому моменту заметно пожелтел, напоминая о скором рассвете. Соня забилась на самый край за водителем, в середине развалил длинные конечности Арти, последним втиснулся Виталик. Его слегка подташнивало и мутило. Хотелось скорее влезть под теплое одеяло и забыться. По дороге бренчала дурная попса радио, Артур что-то бормотал не то себе, не то Соне. Виталик не мог разобрать ни слова. Но интонация показалась ему подозрительно навязчивой, дерзкой, хамоватой. Он не успел отреагировать на свои ощущения и задремал. 

Проснулся уже возле общаги. В полном одиночестве. “Куда делся Артурчик?! Ах, да, ну конечно же увязался за Соней проводить до квартиры. Вот идиот!” - думал Виталик не то про себя, что заснул и все пропустил, не то про друга, что тот пошел провожать девушку один. Виталик впервые почувствовал болезненный укол ревности. Но усталость победила - он добрался до комнаты, добрел до родного дивана и отбросил все мысли, провалившись в сон.

Госэкзамен они сдали на ура! И вдруг как раз в момент настигшей их свободы стало тоскливо и страшно. Никакого опьянения от радости не случилось. Вдруг свалилась с неба душная тяжелая действительность, от которой пять лет их прятал универ. Но еще более тяжкой стала неизбежность расставания.  Артурчик сделал еще пару попыток убедить Соню в грандиозности женского счастья в далекой-далекой Канаде за его мощной накаченной спиной. Но Соня наотрез отказалась.

Виталик прекрасно понимал - Артурчик для Сони самый лучший вариант. Она ж вон как на него смотрит - глазищи так и горят! Если бы предложил взять с собой и сестру с племянником в Канаду, да там бы еще посулил бы лечение, Сонька бросилась бы в объятия не раздумывая. Понимал ли сам Артурчик диспозицию? Намеренно ли не предложил? Осознанно ли не принял на себя больше, чем ему хотелось для своего собственного удовольствия? Виталик этого до конца не осознавал.  А что было тогда у Виталика? Переезд в неизвестность, в дальний городочек N, и зарплата бюджетника  на ближайшие три года. Да он просто права не имел вообще заикаться Соне о подобной для нее перспективе.  

Так они и разъехались. Артурчик в Канаду, Виталик - в N-скую область. А Соня осталась с сестрой и племянником в Москве. Вскоре у Димочки обнаружился еще и порок сердца. Виталик получил тогда от Сони письмо с просьбой помочь, если есть хоть какая-то возможность. И Виталик не нашел ничего лучше, чем позвонить Артурчику. Но тот не отозвался. Соня тоже писала и звонила, но Арти молчал. Что уж там у него случилось, никому не известно. Все связи со старой жизнью Арти отрезал. Виталик сидел в городишке N в съемной убогой однушке и плакал. Никто не видел его слез, кроме оставшегося от хозяев толстенного кота Васьки. Рыдал в голос от безысходности и собственной немощи. 

Артурчик же прекрасно слышал звонки, получал письма. Вот только жертвовать личным шансом на счастье ни для кого не собирался. Ему и самому не так уж много досталось этого шанса, если глубоко вдуматься. Его друзьям ведь Канада казалась сказочным лесом, где прыгают говорящие белочки и добрые феи перелетают от одного страждущего к другому, лишь бы скорее выполнить его три желания. А на самом деле Канада - это эмигрантская языковая школа, огромный кредит за дом, низкоуровневая работа не по специальности. И титанический труд. Пока станешь человеком, отдашь десяток лет жизни. По телефону этого не объяснишь, в письме не опишешь. Лучше вообще не стоило ничего говорить. Так решил Артурчик, бросив в камин нераспечатанные письма и отключив телефон...

Пробка незаметно рассосалась. Небо посветлело, очистилось. Скорость выросла до семидесяти. Прошмыгнули мимо спальные кварталы, проплыли офисные центры, замелькали блестящие витрины бутиков и ресторанов. Кроссовер мягко припарковался возле одного из них. На входе толпились пузатые дядьки с нарядными стройными барышнями. Тетки постарше - ровесницы дядек - толпились отдельным кружком. Встреча однокурсников была на самой вершине скуки. Все воспоминания обмусолены, новые события истерзаны, фотографии детей розданы. Градус комфорта превысил градус любопытства. Стройные молоденькие спутницы дядек соскучились по дому и корчили капризные личики, хмурили бровки и теребили клатчи. Тетки постарше расслабленно курили, из захватанных бокалов отхлебывали вино, собираясь обсуждать неуместную юность этих спутниц до утра. На лавочке восседал солидный подтянутый мужчина в сложносочиненном костюме с множеством нелюбимых Виталиком пуговиц, карманов, полочек, вытачек и строчек. Модный нежно-лиловый галстук съехал немного в сторону,  в пальцах тлела почти докуренная сигарета. Ухоженная темная бородка удачно скрывала расплывшийся от возраста подбородок, создавая контраст с блестящей на пол головы лысиной. Артурчик собственной персоной грустил о чем-то своем. 

Виталик из окна кроссовера не торопясь наблюдал. “О чем же ты думаешь, друг Арти? О чем же грустишь?” - мысленно обращался он к Артурчику, рассматривая его с ощущением отвращения. Вдруг к Арти подошла девчонка лет двенадцати. Тоненькая тростиночка!  В нарядном платье, с блестящей заколкой в русых пышных волосах. Она потянулась и обняла за шею, притянула к себе и стала шептать что-то ему на ухо. Потом захихикала, а он поцеловал ее в макушку. И пока целовал, облако волос расплескалось по его опухшему усталому лицу. Девочка показала папе надкушенный круассан и начала его крошить вокруг скамейки. Несколько сизарей слетелось клевать. Жадно, расталкивая друг друга, они бросались на еду, склевывали крошки и  проталкивая крупные куски в горло. А тростиночка весело смеялась и подпрыгивала. 

Дочка - Виталик сразу понял. Он с нежной тоской смотрел на нее, преодолевая острый, подкативший к горлу комок боли. Смотрел во все глаза, не находя сил выйти, поздороваться, обняться. Не находя сил простить. Артур повернул голову в его сторону и внимательно всмотрелся в стекло. Взгляды пересеклись. Сначала он махнул рукой, мол приходи, я рад, наконец-то! А потом опустил руку. И просто продолжал смотреть. Секунды плыли тягучим киселем, размазывались по стеклу кроссовера, стекали и таяли. Перед глазами Виталика плыло немое кино про железных птиц - Сонечкин сон…

Соня действительно не вышла замуж. Она улетела далеко-далеко… Наверное смотрит сейчас оттуда. Соня, Сонечка, спящая красавица Софи. Осталась навсегда принцессой, как и мечтала.

Ей пообещали хорошую зарплату за риск - работа в горячих точках неплохо оплачивалась. Деньги нужны были как можно быстрее. Димочке без операции оставалось жить несколько месяцев. Соня полетела в далекую жаркую страну, где огонь войны не жалел ни детей, ни взрослых. Она кормила, лечила, возила гуманитарку. Была нужной, жизненно необходимой. Была спасением. 

Бомбежка накрыла госпиталь рано утром. Соня под клювами железных птиц укрыла собой трех спящих малышей от раззявленных хищных пастей. Она спасла чужих, но не смогла помочь Димочке. Он умер, так и не узнав, что Соня погибла на войне. 

Полысевший и потолстевший Артур смотрел на черный кроссовер Виталика долго. Ощущая ответный взгляд бывшего друга. Не выдержал - отвернулся и ушел внутрь ресторана. А Виталик включил радио и переключил коробку передач на реверс. Опять предстояло постоять в пробке… 

Голуби возле скамейки все еще не разлетались. Ждали - вдруг опять кому-то взбредет в голову накрошить им чего-нибудь недоеденного...