Мы месть. Мы смерть. Мы ужас в глазах своих врагов. Но так было не всегда. Даже самый опасный хищник должен побыть немного ласковым детёнышем.  

Когда-то двадцать лет назад я был всего лишь счастливым ребёнком обожаемым родителями и многочисленными братишками и сестрёнками. Наша семья была одной из самых больших и дружных в городе. Отцу было не сложно содержать нас, ведь он был известнейшим мастером-оружейником Константинополя, столицы Ромейской империи. Ни один вельможа не проходил мимо нашей лавки, ни один гвардеец не преминул взглянуть на наш товар – подержать клинок в руке, поцокать от удовольствия языком, наблюдая как свет играет на поверхности серебристо-серой стали и восхититься изумительной работой отца. Его мечи, сабли, кинжалы, кольчуги и шлемы были самыми лучшими и крепкими в городе.  

Мы жили счастливой жизнью, ели досыта и каждое утро отец дарил матери изумительную горную розу, стоящую на рынке целый серебряный кератий. Я никогда не забуду аромат этих маленьких, колючих, но красивых и сильных цветов, выживающих среди негостеприимных скал, пронзительного ветра и неплодородной почвы.  

Моя мать была похожа на эти розы. Родом она была из славянских земель, и отец купил её на невольничьем рынке, спасая от работорговцев решивших убить непокорную рабыню. Дикая, но сильная и гордая, она оттаяла в доме оружейника, который освободил её и, наплевав на осуждение и перешёптывание соседей за спиной, женился на бывшей рабыне. Мои братья и сёстры были все в отца – черноволосые и смуглокожие и только я и Талия – моя самая младшая сестрёнка, пошли в мать. Светлые волосы и серые глаза отличали нас так же, как чёрный уголь в кузне отличался от белой золы.  

Мы жили счастливо, но в конце весны 1453 года войска Мехмеда Завоевателя напали на Константинополь и после длительной осады главный город царства пал. Турки ворвались в столицу, но ещё до вечера на узких улочках, в клубах дыма, на скользких от крови мостовых, мужчины отважно сражались защищая своих любимых и близких. Говорят сам император Константин XI Палеолог, в доспехах простого воина, бился и погиб среди этих храбрецов. Я не видел, как умер мой отец, но я видел, как погибла моя мать.  

В кругу ухмыляющихся турок, она, гордо вскинув подбородок и крепко удерживая в руках копье поднятое с земли, пыталась защитить моих братишек и сестренок, столпившихся за её спиной. В отблесках горящего здания картина эта навсегда врезалась в мою память. Дюжина воинов-улуфели хохотала над светловолосой женщиной похотливо поедая её глазами и перебрасываясь скабрезными шуточками. Но улыбки сползли с лиц османов, когда эта маленькая, худенькая чужестранка пронзила остриём парочку их замешкавшихся приятелей. Её убили, а затем так же безжалостно расправились с детьми. Я навсегда запомню их крики, бульканье крови в горле матери и лица душегубов. Мы запомним.  

Нам с Талией удалось бежать из города. Наглотавшись дыма, словно пьяные мы, шатаясь, покинули ворота вместе с вырвавшимися из ада беженцами. Тогда мне было восемь лет, Талии пять, но оба мы жаждали только одного – мести. Крови убивших нашу мать османов.  

Мы долго попрошайничали по дорогам и селениям. Голодали, нас били и оскорбляли, мы сражались за свою жизнь, но всё же нашли то, что искали. Вместе с сестрой нам удалось поступить на обучение к мастеру хашашину. Говорят, что их община была уничтожена ещё в конце XIII века, но это неправда, они просто растворились среди народов Ближнего Востока и Азии, продолжая делать своё дело – убивать и быть невидимыми.  

Уже скоро мы стали любимчиками мастера Махди. Наша одержимость, беспринципность и жестокость, приобретённая на грязных улицах и пыльных дорогах, нравилась ему. Он обучил нас всему, что знал сам. Мы жадно поглощали его уроки и день ото дня становились сильнее и опаснее. Цвет нашей кожи, волос и глаз делал нас особенными. Мы могли быть допущены туда, куда другим вход был закрыт, нужна была лишь нужная одежда и манеры. А за этим дело не стало. Махди знал, что мы хотим отомстить, но не хотел отпускать нас. Он был слишком скуп и убил его не клинок Талии, раскромсавший горло, а жадность и глупость.  

Мы вернулись в Константинополь, теперь называвшийся Стамбулом. Здесь многое изменилось и вместо перезвона колоколов церквей над домами разносились заунывные песни имамов. Мы лгали, претворялись и ждали, по крупицам собирая необходимую нам информацию. Мы несли пустоту в сердцах и торопились её чем-нибудь заполнить. Месть и жажда отмщения вполне подходили для этого.  

Из дюжины османов, виновных в смерти нашей матери, братьев и сестёр, выжили девять. Пятерых убили легко, играючи. Мы не торопились, растягивая удовольствие и не привлекая к себе внимание бдительной городской стражи. Остывшие тела двоих нашли под утро и списали всё на ночных грабителей. Ещё пару постигли несчастные случаи на охоте и в бассейне. Пятый скончался от сердечного приступа, так и не поняв, что его отравили.  

А вот четверо других убийц стали важными сановниками, один даже помощником визиря. Их хорошо охраняли, и подобраться к ним было ой как не просто. Только спустя год мы рассчитались с тремя.  

Илкер, погиб во время строительства своего нового особняка. Ему на голову упала груда кирпичей. Никто ничего не заподозрил, и охрана даже не проверяла рабочих, настолько всё было достоверно.  

Дениз – смотритель стамбульских купален, скончался во сне. Талия двое суток пряталась в его комнате в пыльном сундуке, чтобы сделать всего лишь один укол храпящему толстяку.  

Кылыч, был мастером фехтования и тренировал городскую стражу. Единственной его слабостью были женщины, и предпочитал он северянок. Сестра заманила мечника в укромное местечко, а я нанёс ему смертельный удар оборвавший жизнь. Мы были всё ближе к своей цели.  

Чтобы убить Башкурта долго готовились. Устроились слугами во дворец, но так и не смогли даже близко подойти к башне султана, где жил и помощник визиря. В конце концов, мы поняли, что не нашумев противника нам не устранить. А это означало одно – смерть для нас обоих.  

И я, и сестра готовы были умереть, но только исполнив свою месть. Мы снова терпеливо ждали, и наше терпение было наконец вознаграждено.  

Спустя несколько месяцев султан с большей частью окружения оставил столицу, отправившись на север по своим делам. Башкурт город не покинул.  

Мы выбрали самую тёмную ночь на неделе и, дождавшись часа Волка, начали действовать. Проникнуть на территорию дворца было сложно, но нам удалось. Верёвки, крюки, четверо убитых охранников и парочка усыплённых слуг. Затем начался штурм башни. Покои Башкурта находились на третьем этаже и первые два мы прошли хоть и не так как планировали, но не всполошив многочисленных охранников. Живых охранников.  

Украшенные серебряными и золотыми узорами двери, были открыты связкой ключей найденной в одежде стражей лежащих на полу. Я был легко ранен в плечо, Талия ещё не получила ни царапины.  

Этаж был погружен в сумрак, и только свет факелов и лампад разгонял тьму. Спальня Башкурта была в самом центре и крадучись мы двигались в его покои. По дороге нам встретилось пара охранников, которые умерли ещё до того как увидели нас. Ещё парочка стражей была убита нами у дверей в опочивальню. Тела некуда было спрятать и вскоре их кто-нибудь бы обнаружил – время играло против нас. Не останавливаясь ни на минуту, мы проскользнули внутрь. Огромная кровать с балдахином до пола скрывала фигуры спящего турка и его супруги.  

Талия осторожно отодвинула в сторону ткань, а я занёс клинок над спящим Башкуртом. Когда острие почти коснулось его груди, раздался пронзительный женский визг и осман ловко соскользнул с кровати. Он был уже не молод, но всё так же опасен. Я не заметил, откуда он вытащил кривую саблю, но первые пару его ударов, высекших искры, отразил удачно.  

Ругнувшись сквозь зубы Талия спихнула с кровати женщину и обернулась в сторону вбежавших в спальню людей. Перед ней замерло двое рослых янычар в тяжёлых доспехах со щитами, в шлемах с личинами. Позади них застыло двое детей – мальчик почти подросток и девочка лет десяти. Сестрёнка была как всегда на высоте. Метательный нож вошёл в горло первого противника, и он рухнул на колени, обливаясь кровью так и не успев воспользоваться ни своим ростом и силой, ни своей защитой.  

Ш-у-у-х! Башкурт снова напал на меня и лишь краем глаза я видел, что Талия вступила в схватку со вторым янычаром. Помощник визиря раз за разом наносил выпады саблей стараясь достать меня. Причём турок умудрялся парировать мои удары и снова атаковать. Мы стали участниками смертельного танца только вместо лент и платков в наших руках мелькала сталь способная мгновенно оборвать жизнь. С минуту я пытался зацепить противника отравленным лезвием, а затем заметил, что он начал уставать. Об этом свидетельствовали капельки пота на лбу и над верхней губой мужчины. Мне нужно было всего лишь подождать, ухитрившись не быть проткнутым саблей с позолоченной рукоятью.  

Пока я уворачивался от помощника визиря, Талия уже расправилась со своим противником. Распластавшись на полу тот надсадно хрипел и сучил ногами пытаясь тщетно удержать в себе остатки жизни. Угрожая кинжалом, сестра отогнала детей от выхода в соседнее помещение. Женщина замершая возле кровати крепко прижала к себе ребятишек бросая в нас гневные взгляды. Башкурт же совершил роковую ошибку. Опасаясь за жизнь родных он на секунду отвлёкся от нашего поединка.  

– Гюль, любимая, вылезайте в окно! – закричал он жене, мельком кинув на неё взгляд. – Быстрее, я их задержу!  

Этого мне было вполне достаточно. Заученным и доведённым до автоматизма движением я выбил саблю из руки турка и ударом ноги опрокинул его на пол.  

Тем временем Талия рванула за плечо бросившуюся к окну женщину, сдёрнув с неё розовый платок и … замерла.  

Что-то произошло. Сестра медленно опустила оружие и распустила повязку на лице. Это было совсем на неё не похоже. Я окликнул её раз, другой, но она мне не ответила и тогда, протащив за ногу по полу, находящегося в бессознательном состоянии Башкурта, я заглянул через плечо сестры.  

И сразу узнал женщину стоящую у окна. Несмотря на прошедшие годы, она была всё так же изящна и очаровательна. Даже уродливый шрам на шее не портил её красоты. Наша мать, прижимая к груди головы рыдающих детей, взглянула мне в глаза.  

– Олиссеус, Талия это вы?  

Принадлежащий нам мир рухнул, и обломки его похоронили под собой все наши надежды, мечты и планы. Пару минут в голове моей стоял туман, и мозг не мог сформировать ни одной внятной мысли, только какие-то обрывки роились на поверхности сознания. Талия чувствовала себя не лучше, но всё же она сумела произнести четыре слова.  

– Но как ты могла?  

Мать ничего не ответила нам, а только заплакала – горько, отчаянно, закрывая рот руками, чтобы не закричать от горя. Слёзы лились потоком, я никогда не видел, чтобы их было так много.  

Услышав всхлипывания жены. Башкурт попытался встать на ноги, но снова упал после очередного моего удара.  

– Гюль, в окно, в окно! – всё повторял он, упрямо пытаясь подняться.  

Почему-то вдруг ненависть бесследно испарилась. Горящий во мне огонь, толкавший меня на месть, потух. Нет, я помнил про погибшего на улицах города отца, про братишек и сестрёнок, но вот даже воспоминания о них не могли подвигнуть меня на очередное убийство. Смертельная усталость и разочарование овладели мной. Сейчас я дал бы себя убить не задумываясь.  

– Почему?! – завопила Талия, нависнув над матерью. – Зачем?!  

Она тоже плакала. Я знал это точно хоть и не видел её лица.  

Где-то позади раздался шум. Встретившись в последний раз с глазами мамы, я отшвырнул от себя копошившегося у ног турка и потянул Талию за рукав в сторону оконного проёма.  

– Нам пора сестрёнка. Пусть всё останется так как есть.  

Она, было, дёрнулась в моих руках не соглашаясь, а затем как-то вся обмякла и оставшиеся до окна несколько шагов я почти что нёс её на руках.  

Я больше не взглянул на мать, хотя мне этого жутко хотелось. Запомнил её сидящей на полу спальни с широко распахнутыми глазами и залитым слезами лицом. Так странно, но я был одновременно и зол и счастлив. Эти чувства владели мной даже тогда, когда мы благополучно покинули территорию дворца и, оседлав заранее подготовленных лошадей, покинули город.  

После многочасовой изнурительной скачки, убедившись, что нас не преследуют, мы укрылись в густой дубраве и, валясь с ног от усталости, расседлали лошадей. Не говоря друг другу не слова, и забыв про еду, я и сестра улеглись прямо на землю, надеясь немного отдохнуть.

Но сон не приходил ко мне. Я думал о том, как же был сложен мир. Смотря сквозь листву на голубое небо и лениво ползущие по нему облака, я впервые за долгие двадцать лет почувствовал себя живым. Да, да именно живым. Словно сердце моё остановившееся тогда, два десятилетия назад в воротах запруженного испуганными, обожжёнными и израненными людьми города, снова забилось. Несмело, сбивчиво, но забилось. Пустота внутри меня наполнилась хоть и противоречивыми, но чувствами. Чувствами, которые отодвинули на второй план и месть, и ненависть руководившие моими действиями долгие годы. Это … это было прекрасно и непривычно. Я знал, что Талия тоже это почувствует. Пусть не сразу, но почувствует. Я должен, обязан помочь ей ощутить себя … ЖИВОЙ.

Мы месть? Мы смерть? Мы ужас в глазах своих врагов?