Стокгольмский синлром Степень критики: любая, желательно, разгромная
Короткое описание: Странные отношения....
Ты смотрел на меня с высшей степенью недовольства в темно-синих глазах. Я нервно сглотнула. Веревки больно стягивали запястья, но я не решалась даже двинуть руками: так велик был мой страх перед этой жуткой неопределенностью. Теперь, когда я стояла в воротах старого полуразвалившегося кирпичного особняка посреди облетевшей березовой рощи, не представляя, где нахожусь, с трясущимися от слез губами, я уже и не знала, что чувствовать. После дня мытарств из одной квартиры в другую, затем в машину, обреченная выслушивать совершенно грязные слова о том, что «Если бы не босс, мы б с тобой ТАК развлеклись, куколка!», я устала бояться. Хлюпать носом, унимать стучащие зубы, шарахаться от каждого от каждого звука и забиваться как можно дальше в угол при первом же появлении фигур в черных куртках на горизонте. «Боже, ну в чем я виновата?! Неужели в успехе собственного отца?!» - рыдала я ночью, от страха беззвучно проглатывая всхлипы, чтобы, не дай Бог, не разбудить своих похитителей. Их я безумно боялась. Они втащили меня в машину, когда я выходила из книжного: мерзко, грубо обшарили, предварительно заткнув мне рот кляпом, а потом стали объяснять, перемежая свои речи отвратительным жаргоном и бранью. Они, бритоголовые, дюжие, здоровые мужики орали на меня, толкали, швыряли, а в конце концов, приставив обжигающе холодное дуло тяжелого пистолета к виску, заставив сказать в трубку мобильного «Папочка, забери меня отсюда!...». Я услышала нервозный, встревоженный голос отца и закусила губу, давясь слезами. Это было ужасно… Они рычали в трубку что-то о передаче зоны сбыта их боссу, о выкупе, о том, что с легкостью от меня избавятся, если отец не заплатит в срок. В последнее я не верила, потому что милосердное сознание поставило блок на эти мысли. Я не хотела умирать, совсем не хотела…. Но… я даже не знала, что мне нужно делать, как себя вести.… С детства я была приучена к спокойствию, уюту и защищенности. Я знала все до последней ноты «Лунной сонаты», я разбиралась в живописи, всему предпочитая сюрреализм, я с изяществом и непринужденностью могла поддержать любую беседу высшего света, восхищавшегося моими суждениями о классиках и современных авторах литературных произведений. Но… я не представляла ни одного приёма самообороны, не знала ни единой уловки или хитрости, да что там, я даже ругаться, как следует, не умела.… И вдруг меня, любимую дочь, совершенно домашнюю, априори неподготовленную, мягкотелую, не имеющую внутреннего стержня, кидают в темную, липкую, склизкую и до безумия пугающую пучину постоянных нападок, холода, грязи; в пучину, где для того, чтобы с тобой поговорить, тебя больно дергают за волосы на затылке, дабы ты запрокинула голову. В пучину, где от похотливых поползновений тебя спасает лишь могущественный «босс», незримый, но от этого еще более ужасный… И вот я стояла, зареванными глазами глядя на тебя. Они привезли меня сюда и бросили, перемолвившись с тобой парой слов. Кто ты, мой новый мучитель? *** С утра позвонил старший. Сказал, они привезут девчонку, дочку какого-то шефского конкурента. Мол, надо бы за ней приглядеть. Я согласился. Это лучше, чем потом идти с ребятами на дело. Не то чтобы я боялся, нет. Просто не хотел убивать или калечить, красть. Претило мне все это. Лет пять назад старшему так и сказал. Думал, меня пришьют. Но нет, такого специалиста, как я, им жаль было терять, и вот я здесь. В старом особняке, правое крыло которого было разрушено еще во Второй Мировой. Когда нужно, я – врач или хакер, если потребуется, собираю и правлю оружие, составляю сметы, бизнес-планы, тренирую и обучаю новичков. А вот с заложниками никогда дела не имел. Ты стояла, сильно дрожа. От холода ль, или от страха. Беззастенчивый ноябрьский ветер нагло и насмешливо трепал твои спутанные светлые волосы. В глазах стояли смешанные с ужасом слезы. «Вот дурочка! Её ж никто не держит, почему она стоит?! Я бы уже бежал сломя голову…» - подумалось мне. Но ты лишь стояла, вся сжавшись, будто пытаясь спрятаться в своем белом пальто, как черепаха прячется в своем панцире. Я свистнул Нукера. Пес нехотя выполз, лениво волоча лапы. Ты, вздрогнув, зажмурилась от страха, словно я собирался натравить его. Что ж ты за чудо такое?! Я обошел тебя вокруг. Одежда – дороже не придумаешь, а вот возмущенных выкриков «Да ты хоть знаешь, кто мой отец?!!» что-то не слышно. В рюкзачке книги: Гавальда, Сабатини, Ахерн и брошюра о выставке какой-то С. Аристовой. Ты ведь безумно красива, однако и не пытаешься этим воспользоваться – не протягиваешь мне связанные тонкие ручки с заледеневшими пальчиками, дабы я развязал веревку; не строишь мне глазки с целью приобрести союзника. Словно тебе это и голову не приходит… Нукеру ты явно понравилась. Он у меня умница, не стал рычать, обнюхал только… Я развязал веревку, откровенно забавляясь тем, как ты вздрагиваешь, стоило тебя коснуться. - Пойдем, - бросил я вполоборота, уже направляясь к уцелевшей части дома. И ты пошла. Медленно, с трудом переставляя непослушные ноги, поплелась следом. Вот ненормальная!... *** Ты шел впереди, не оборачиваясь. Мои мысли рассыпались, как высохшие песочные куличики. Организм еще дрожал автоматически, всхлипывал и старался не упасть, следуя за тобой. Я смотрела тебе в спину и думала, что заставляет таких, как ты, вставать на разбойный путь. В остальном же сознание впало в летаргию. На взгляд тебе было около двадцати, может 23 или 25. Ветер тщетно пытался цеплять тяжелые жесткие пряди твоих черных волос, которые ты безжалостно взъерошил. С темного неба срывались первые снежинки, таявшие, еще не успев долететь до земли. Мне было очень холодно, я хотела есть и спать, но ты неумолимо двигался вперед, не давая мне остановиться. Я боялась тебя. Но еще больше я боялась упустить тебя из виду и остаться совершенно одной в этом чужом, колючем, немилосердном мире, наедине с ледяным пронизывающим ветром и пугающей неизвестностью. Твоя собака, Нукер, кажется, шла рядом со мной, грея своим теплым боком мою левую ногу. Я безотчетно была благодарна псу, хотя он, наверняка, просто следил, чтобы я не сбежала. Ты взлетел по ступенькам крыльца и открыл дверь. Из дома пахнуло теплом, табаком и пылью. Я зашла. Внутри было пусто: старые обои с узорами в тиле псевдо – барокко местами обнажали кирпичную кладку. Горел камин. Узорчатая решетка его кое-где заржавела, облупилась, но по-прежнему с горделивым достоинством хранила огонь камина – призрака былой роскоши. Из щелей грязных окон с протяжным присвистом дул ветер. Я поежилась, не решаясь протянуть руки к потрескивающему очагу. Ты усмехнулся, глядя на мои муки. - На втором этаже ванная и твоя комната, там все есть. Захочешь кушать – спускайся. Я затравленно кивнула и, валясь от усталости, пошла наверх. Ванная, к моему удивлению, оказалась роскошной: похоже, она осталась с дореволюционных времен и была несколько раз реставрирована. Белая, кое-где потрескавшаяся эмаль светилась чистотой, и я быстрее выкрутила золоченый кран с горячей водой… *** Твоему вполне объяснимому блаженству не было предела. Несмотря на усталость и страх (черт, он начинает мне надоедать!), ты робко спустилась вниз и спросила меня о еде. - Щас чёньть сварганим, - нехотя поднялся я с дивана, и в твоих глазах мелькнула благодарность, - У меня тут не густо.… Будем лопать яичницу! Ты посмотрела на меня, тщательно стараясь скрыть удивление. По видимому, предыдущий опыт общения с моими «коллегами» тебе запомнился как нечто грубое, мерзкое, крайне неприятное, и моя повседневно-обыденная предупредительность была для тебя в новинку. - Да ты садись, не стой. Тебе как, глазунью? – не знаю, почему, но мне вдруг захотелось, чтобы ты была обо мне хорошего мнения… - А можно омлет?.. – голос у тебя севший, усталый, слегка неровный. - Как скажешь. Нукер!!! Псина примчалась на мой зов, тяжело бухая лапами. Я кинул ему хороший кусок колбасы. Он поймал его, в два счета слопал и, к твоему вящему ужасу, положил свою лобастую сенбернарью голову тебе на колени. Ты задохнулась, не зная, что делать. - Не дергайся – сожрет, - как бы между прочим бросил я, раскладывая еду по тарелкам. Вообще-то, я врал. Нукер, не смотря на весь его внушительный, даже угрожающий вид, был на редкость ленивой собакой. Чтобы заставить его двигаться, нужно было произнести одно из двух ключевых слов: «жратва» или «фас». Тебе бы он никогда не причинил вреда, но… Меня развлекали твои нервно изламывающиеся брови, когда псу вдруг приходило в голову хрюкнуть или зевнуть. - А… нельзя его как-нибудь убрать?... – пролепетала ты, моля меня взглядом. - Можно. Но ты будешь моей должницей, - ты проглотила желание завизжать от нервозности и кивнула, - Нукер, иди сюда. Сенбернар лениво повернул ко мне морду и, вопреки всем законам логики, поплелся к себе на лежанку. Ты облегченно вздохнула. Забавная ты… Тоненькая – соплёй перешибешь. В огромном белом свитере крупной вязки, с опущенным долу взглядом. Напуганная, изможденная, боящаяся поверить в тепло сжатой в руках чашки чая. Поиграть с тобой?.... *** Ты поставил тарелки на стол, но, почему-то, не садился. Стоял, привалившись к кухонному шкафу и, не таясь, разглядывал меня. Мне было совсем неловко, неуютно под твоим взглядом, я непроизвольно ёрзала на стуле. Я хотела спросить о том, что со мной будет, но боялась твоей холодной усмешки. Той, что ты наградил меня, развязывая путы и отправляя наверх. От неё мне под кожу забирались леденящие змеи, я чувствовала себя как обнаженная – перед смеющейся толпой. Хотелось спрятаться, укрыться, сбежать.… Но куда?! В сумеречный ноябрьский лес, голый и мертвый? Этот труп жизни, покрытый саваном колючего снега, вселял в меня еще больший страх. Наверное, я безвольная, если предпочитаю оставаться здесь, а не бороться за собственную свободу… Ты, пристально доселе меня изучавший, вдруг сказал осознанно-резким повелительным тоном: - Сделай мне кофе. Я вздрогнула от неожиданности, но потом покорно встала и отошла к полке, суетливо выискивая глазами жестянку. Как выстрел, абсолютно неожиданно, ты тенью метнулся ко мне… *** Поиграть с тобой?.... Ты встала и направилась к полкам в поисках кофе. Напрасно, девочка. Я не пью кофе и не держу его. Я просто хочу поиграть… Когда я вдруг резко и совершенно спонтанно прижал тебя к стенке, обеими руками уперевшись по бокам твоей тщедушной фигурки, ты с жалким всхлипом зажмурила глаза. Я секунду лицезрел твои дрожащие, белёсые на концах ресницы, чувствовал твоё сбившееся дыхание, практически слышал, как колотится твое заячье сердечко, а потом бесцеремонно, безбожно, кощунственно, жестоко расхохотался. Ты распахнула свои удивленные ошарашенные глаза, в серой паутине которых невероятным образом переплелись суеверный ужас, безумная мольба о пощаде и … О, черт, слезы! Меня перекосило. Забава вдруг поблекла, потеряла что-то самое главное и перестала мне нравиться. *** Ты оборвал свой словно плетью хлещущий смех, развернулся и стремительно вырвался из дома. Я медленно сползла по стенке. Откуда-то из глубины поднимался горячей волной жгучий стыд. В тот момент, когда ты метнулся ко мне, я могла предположить любой исход ситуации, кроме подобного. Самые жуткие картинки проносились в моей голове, а ты.… А ты лишь посмеялся. Обидные, глупые, горючие слезы скатывались за воротник свитера, я судорожно втягивала ртом воздух, плечи бестолково тряслись. За последние сутки я так устала жить «на стрёме», каждую секунду ждать чего-то ужасного, что меня, наконец, прорвало полноценной Ниагарой. *** Утром следующего дня ты спустилась и стала делать завтрак. На двоих. Ты ничего мне не сказала, только затравленно посмотрела в душу, минуя сходу бренную телесную оболочку. Странно. Я всегда знал, что я – плохой человек. Но сейчас я чувствовал себя настолько грязной сволочью, что даже сам отказывался в это верить. Просто душонка моя боязливо съёжилась, принимая обличье Голума, стоило мне наткнуться на твой темный, обиженно-подавленный взгляд. Еще и Нукер, эта старая жирная псина, сверлила меня укоризненным взором. «Да идите вы все!... Надо же, совесть проснулась! Семь лет её не видно не слышно было, а тут – на тебе! И из-за кого? Из-за рвано дернувшейся в верхнюю комнату девчонки с закушенной от дурацких слез губой! Я же не думал, что все так выйдет, рассчитывал: вздрогнет, вперится испуганным взглядом… Я же хотел до слез… Черт, разнюнился, как кисейная барышня: «Я не думал, я не хотел…» Тьфу, смотреть противно!» Я вышел из дома, привалился к скрипнувшим перилам веранды, достал сигарету и нетерпеливо чиркнул по колесику зажигалки. Было холодно. Снег валил хлопьями, оседая на ветках берез и осин, на пожухлой траве, но неумолимо таял на сохранявшей еще остатки летнего тепла земле… *** Белые хлопковые простыни снова обжигали своей чужеродностью, неприятием и холодом. Я подтянула коленки к груди. Подушка была влажной, я уже вдосталь успела на ней порыдать. «Все это как-то неправильно, так не должно быть, не со мной это сейчас происходит!» В голове, как заевшая, крутилась песня Флёр: «Я равно открыта и счастью и боли, и кровь моя ровно пульсирует в венах. Но я все мечтаю, что выйду на волю, но я все рисую на стенах тюремных…» Я замерла, в отчаянии пытаясь глотнуть воздуха. Ведь я… я совсем не мечтала о свободе. Может это от шока, от усталости, а может… Может я просто поверила тогда твоим незатейливым словам? И плакала сейчас оттого, что хрупкий призрак постоянства и определенности, тепла был вдруг разбит вдребезги твоим издевающимся унизительным смехом? Зачем, зачем было это делать? Неужели мало того, что меня и так целые сутки продержали в настоящем аду? Я думала… Я думала, ты другой… Развязывая веревки, твои руки слегка поглаживали мои онемевшие пальцы и запястья даже когда кровообращение восстановилось. И вздрагивала я не от страха, а скорее от неожиданного тепла и приятных ощущений. А потом ты рассмеялся. Грубо, холодно, жестоко. Словно бросил в огонь тряпичную куклу. За что? *** «Не могу заснуть. Чертова девчонка! Ревешь уже вторую ночь так, что аж мне слышно. Нукер, эта вероломная псина, кругами ходит около твоей двери. Ходи-ходи, только мясо у меня завтра даже не вздумай клянчить!... Все на свете уже проклял с этой глупой шуткой…. Аж сердце от твоего плача заходится! А в чем я, собственно, виноват? В том, что ты оказалась слишком слабонервной? Или, может, в том, что ты сюда попала?! Ну уж нет, это – только твои проблемы!... Тогда почему я чувствую себя виноватым?!» Ноябрь уже успел выморозить на нижней кромке окна неровную белую полоску. Закрытое тучам небо было темного иссиня-серого цвета, разбухшее и набрякшее, словно устав просачивать сквозь свои тучные бока по снежинке, оно, казалось, вот-вот лопнет и хлынет белым колючим потоком блестящего снега на землю. Видишь ли ты это? О чем думаешь? Ты перестала плакать, и прекрасная акустика пустого особняка доносила до моего слуха лишь постепенно успокаивающуюся тишину, изредка колеблемую всхлипами и срывающимся дыханием. Я хорошо это слышал, поскольку разделяла нас лишь стена да глупая ситуация. Ты – заложница, я – преступник. Я должен орать на тебя, издеваться, вгонять тебя в слезы и страх. А ты должна меня бояться, плакать и молиться о спасении. Да вот только все эти «правильные» установки как-то не вязались с твоим испуганным взглядом и дрожащими губами. Когда-то в детстве я увидел, как старшие пацаны, издевки ради, пинали котенка, В итоге пинали меня, потому что я, герой недолеченный, кинулся выручать мяукавшего неудачника. Вот и теперь, я не мог вести себя иначе и не чувствовать сейчас угрызений совести. Возможно, это оттого, что раньше я не имел дела с заложниками, и душа еще не покрылась настовой корочкой равнодушия, а может, виноваты твои глаза такого странно-серого оттенка, словно тысячи зеркал отражают друг от друга узкую полоску стали. Не ту, умытую сотнями чужих кровей, что в руках у угрюмого шрамоносца в тяжелых доспехах, а ту, из которой искусный кузнец сделает красивый церковный подсвечник… Я резко встал с кровати и подошел к окну. От него ощутимо тянуло холодом. Растопив пальцем пару прогалин в заледеневшей каёмке на стекле, я тяжело посмотрел вдаль и направился вниз. Я не знал, что ты сделаешь то же самое. *** Там, где-то далеко, мой дом. Мягкие тапочки-зайцы, тепло-желтый свет ночника и брямкавший дружескими эсэмэсками телефон. Там нет этих простыней, на которых нельзя согреться; нет этой пугающей дали, где столбу линий электропередач превращались в маленькие буквочки «т»; там нет странного тебя за стеной. Я до сих пор чувствовала на себе твой изучающий взгляд. Глаза темно-синие, как ночное летнее небо перед самым рассветом. В них, наверное, нельзя долго смотреть – неминуемо утянет в глубокий колодец со сверкающей искрой на непостижимо далеком дне. Только вот когда после твоей глупой шутки я подняла глаза, искра пропала. Только зияющая пустота. Это, должно быть, больно. Хотя… да. Это больно, когда твою надежду топчут, вдалбливают тяжелыми подошвами в грязь и … смеются. Ведь подарить надежду очень легко, тебе же это ничего не стоило. Так холодно. Я не согреюсь… может, внизу есть какой-нибудь плед… *** Стараясь не шлепать громко босыми ногами, я спустился и плюхнулся на диван перед облезлым камином, доставая сигареты. На душе до сих пор было так паршиво, что я ничего не замечал и обнаружил твое присутствие лишь когда ты сошла с последней ступеньки лестницы. Я недобро усмехнулся, представив, как ты вздрогнула, увидев мою макушку. Запрятав поглубже желание убежать наверх, ты едва слышно, впервые за сегодня, спросила: - Могу я взять плед с дивана? - Возьми, - пожал я плечами и встал, чтобы отойти к окну. Вот так, почти равнодушно, с долей усмешки, не оборачиваясь, чтобы ты , не дай Бог, не поняла…. Тишина. Ни скрипа половиц, ни шороха снимаемого пледа, ни даже твоих шагов. Я напряженно вслушивался в это безмолвие, стараясь уловить с вибрациями воздуха твоё смятение. Ничего. Только скрип приоткрытой двери. Я удивленно обернулся. ….. Это было похоже на картину болезненно страдающего художника. Пожухлая трава, покрытая тонким слоем косо падавшего снега, уныло стлалась по обе стороны бетонной дорожки. Ты, босая, насквозь пронизываемая студящим кровь ветром, шла по тропке вперед. Рваным стягом отчаянья трепетали твои волосы и короткая ночная рубашка. Проглянувшая луна высветила кожу мертвенно0бледным светом, так, что я на миг отпрянул в суеверном ужасе, радуясь неосознанно, что не вижу в этот момент твоих глаз. Ты была такая… нездешняя, нереальная, как призрак, как грозившее свести с ума виденье…. - Что за… - тихо выругавшись, я кинулся к тебе и обернул, - Дура! Замерзнешь же к черту! Как я тебя потом отцу буду отдавать?! Ты слабо попыталась снять мои руки своими ледяными ладошками, а потом устало подняла отчаявшиеся, наполненные слезами глаза и со срывающейся мольбой ответила: - Я хочу домой… Знаете, бывают моменты, когда кажется, будто в сердце с размаху всадили кинжал, провернули, да там и оставили?! Именно так я себя и чувствовал. Меня словно скручивало и разрывало на части этим душераздирающим взглядом, молящим, безнадежным, почти потухшим. Я, борясь с человеческим в себе, развернул тебя и подтолкнул обратно к двери. Твои плечи бессильно задрожали, поникли, из груди вырвался тяжелый неровный прерывистый выдох, заставивший моё сердце содрогнуться. Ты пустой оболочкой осела на землю, словно из тебя вынули одним махом какой-то жизнеобязательный остов. Мне пришлось донести тебя до кровати на руках. Ты, не мигая, смотрела вникуда странно сухими глазами. Мне было страшно, словно я стал свидетелем чего-то сверхъестественного. Стараясь прогнать это чувство, я ходил взад-вперед, во все горло понося твою выходку, от которой у меня кожа до сих пор в мурашках была. - У тебя совсем мозги отшибло или как?! Куда ты поперлась на ночь глядя?! Да еще раздетая совсем… - я непроизвольно скользнул взглядом по твоим бедрам, едва скрытым коротенькой ночнушкой, и раздраженно кинул тебе одеяло, - Прикройся, черт возьми… Какого хрена тебя понесло?! Внезапно ты хриплым, будто сорванным, дрожащим голосом попросила: - Отпусти меня.… Пожалуйста, отпусти, я все, что хочешь, сделаю! Я сильно пнул отлетевшую к стене табуретку и в рычащем отчаянии вцепился в собственные волосы. Мне на миг показалось, что мои ощущения схожи с теми, которые человек испытывает, когда, когда его лицо вдруг начинают полосовать тонкой острой бритвочкой. Чирк – и вроде бы ничего. Но это сначала. А потом жуткая нестерпимая боль незаслуженно обиженного тела. А таких порезов все больше и больше, и уже хочется откусить собственную руку, только чтобы как-то эту боль заглушить. Я едва не застонал. Ты сидела, крепко обхватив подушку, спрятав в ней половину лица, и напряженно на меня смотрела. - Куда я тебя отпущу?! В лес, одну, волкам на растерзание?! Или, может, в ближайшую деревню, где пьяные уроды, не дай Бог, с тобой что-нибудь сделают?! Не могу я тебя отпустить, НЕ-МО-ГУ! Через каждые 3 километра на дорогах стоят менты, и сними ты угодишь в обезьянник, если раньше не попадешься нашим, которые наверняка оцепили близлежащую территорию. Вот тогда я тебе точно не завидую! – я почти орал на тебя, не в силах сдерживаться. Стараясь сохранить спокойствие, ты закусила губу. Беленькие зубы прорвали тонкую кожу, и я со смесью совершенно диких, почти животных чувств смотрел, как ты, задумавшись, слизываешь выступившую алую капельку. Я бессознательно повторил твое движение и поймал себя на этом, грязно обругав… *** Губа ссаданила. Я знала, что скоро она распухнет, словно от аллергии. Однако ты почему-то смотрел на меня темным, тяжелым взглядом. Какой-то древний инстинкт твердил о том, что я должна немедленно спрятаться подальше от этих полузвериных глаз. Сказать, что мне стало страшно, значило слукавить. Последние три дня страх был моим постоянным спутником, просто сейчас уснувшее, было, чувство вновь воспряло. Оно нашептывало что-то неразборчиво-пугающее, почти несбыточное, заставляло кутаться в плед и зажимать рукой рот. Но ты, вопреки всем доводам моего воспаленного сознания, опустился рядом прямо на пол и провел по лицу руками, словно снимая наваждение. Я почти чувствовала, как липкая паутина отчаянного бессилья опутывает твои мысли, лишая последней ясности, последнего просвета. Мне захотелось помочь, избавить тебя от неизвестных тягостных дум... Я, сама себе где-то на краю сознания удивляясь, протянула руку и стала перебирать твои волосы. Жесткие, черные, непослушные, они не хотели ложиться мне в руки, но я – прилежная девочка и всегда готова снова и снова пытаться. А потом я тебя поцеловала…. *** Я едва не задохнулся от напора вырывавшихся наружу чувств и эмоций. Хорошо, что ты не видела, как я мертвой хваткой вцепился в ножку кровати. Твои руки... твои пальцы… они сводили с ума простыми прикосновениями, поглаживаниями. Я чувствовал себя одновременно как кот, способный за ласковую руку вечно отираться у двери, и как тигр, которого дразнят кровоточащей вырезкой… Боже… Мысли разъезжались в стороны, не давая ни малейшего шанса охолониться, остыть… Тонкие пальчики пробежались по затылку, шее, рисуя странные узоры, остановились на плечах, я почувствовал твой теплый выдох и чуть влажный поцелуй на седьмом позвонке. Издав какой-то невнятный звук, я обернулся и впился в твой рот губами. Я получил возможность делать то, чего недавно желала все мое естество: из твоей нижней губы сочилась кровь, наверное, тебе было больно, но теперь я сам мог остановить её, унять, стерев красные капельки языком. Я мог беспрепятственно прикасаться к твоему телу, и оно, чувственно на все реагируя, прижималось ко мне все больше. О, фантасмагория, эйфория, Рай… - Теперь ты отпустишь меня? – слегка сбившееся дыхание и севший голос. «Дзынннннь!» Мой Рай разбили. На миллиарды хрустальных осколков. Твои слова отозвались во мне контрольным выстрелом. В сердце. Которое уже исполосовала та самая злосчастная бритва. Большой, все еще конвульсивно дергающийся кусок мяса. В мусорку его. В хлам. Кому он нужен?! Я дернулся, порываясь схватиться за грудь. Твои руки по-прежнему обвивали мои плечи. А я… я вдруг понял, что не смогу сказать тебе, какая ты дрянь. Не знаю, почему. Я просто отстранился, жестоко сбросив твои ладони, на миг посмотрел в твои светлые глаза и рывком кинулся в сою комнату… *** Слезы все катились по щекам, никак не желая заканчиваться. Я сидела на холодных простынях, на которых мне без тебя не согреться. Боже, за что мне все это?! За что эта постоянно рушащаяся надежда, этот неприветливый дом и этот чертов, чертов, чертов язык?! Моё тело, ежесекундно сотрясаемое беззвучными рыданиями, страдало каждой клеточкой от недостатка твоих рук. Распни на дыбе мою душу, она этого заслужила. Отрежь мне мой поганый язык и брось его свиньям, я же только этого и стою. Терзай меня, мучай, бей, издевайся, смейся, но только не выпускай из объятий уже поверившее, уже привыкшее, уже не умеющее жить без тебя тело… «Слышишь, проклятый Рай?! Слышишь, благословенный Ад?! Если вам вдруг еще не совсем безразлична справедливость, если вы еще хоть одним глазом смотрите на этот чертов мир, верните мне ту роковую минуту, позвольте просто промолчать!!!» - взывала я к Всевышним. Но нет. Безмолвно отвернулось великое небо, беззвучно усмехнулась адская Преисподняя, а маленькая виноватая девчонка так и осталась рыдать в своей ледяной постели, захлебываясь собственным горем. Никому не нужная, потерявшая все, и, о, дьявол, почему-то еще живая… *** Я сидел внизу, в жутко накуренной комнате, запивая сизый дым темно-янтарным виски прямо из бутылки. Упиваясь собственной болью, почти получая от неё какое-то извращенное удовольствие, я не пьянел. От этого было только хуже. Я сам для себя делал вид, что не слышу твоих рыданий. «Черт, сколько можно?!! Просто возьми пистолет и пристрели меня. Так, по крайней мере, будет быстрее» - думал я сначала. А потом уже и не думал. Просто смотрел в едва тлевшие угли камина и завидовал пеплу. Он-то уже сгорел, уже отмучался, уже сам закопал осколки своего рая. А вот мне это только предстоит… Скажи, почему твой отец не торопится заплатить? Не любит тебя? Невозможно! Тебя все любят. Даже я. Тогда, о Боги, почему я уже третий день рассвет встречаю с мыслью о невинной дряни, которая спит за стеной?!... «Эх, выпьем, няня, где же кружка?! Кружка.… А к черту кружку!» - я припал к горлышку, вылизывая последние капельки Змиева пойла, и, наконец, почувствовал удар хмеля. Еще чуть-чуть и я усну не мучаясь, без сновидений. Но, хо-хо, безжалостную Судьбу мало волновали мои планы. Со второго этажа спустился зареванный ангел и, закашлявшись от дыма, рванулся ко мне. На тебя было страшно смотреть: в глазах черными дырами блестели расширенные зрачки, руки тряслись, пальцы то зажимали рот, то теребили волосы, то мяли ладошку. «О да, ты мастерски ими управляешься, я помню…» Ты сбивчиво начала: - Я… ну… прости меня. Я не хотела, это случайно… - Заткнись, - отрезал я, безразлично открывая вторую бутылку виски. Ты вздрогнула, на глаза навернулись слезы: - Я… - Вали отсюда, - я снова не дал тебе договорить, - Дверь открыта, тебя никто не держит – вали! - Я… нет, я… а что будет с тобой? - Со мной?... Ха! Зарежут нахрен. Или расстреляют.… Да все равно уже, плевать, скорей бы, - пьяно рассмеялся я. Ты превратилась в один сплошной клубок испуга, страха и в отчаянии схватила мою руку: - Нет, нет, не надо.… Не говори так.… Живи… Я с диким хохотом прижал твою ладонь к своей голой груди. Секунду ты прислушивалась, а потом попыталась отпрянуть в суеверном ужасе. Моё сердце не билось. Какая-то врожденная зараза, суть которой в том, что ладошкой мое сердце не прощупывалось, только фонендоскопом. Ты еще раз дернула руку, но не тут то было. Виски сильно ударило мне в голову, и я поднес твою ладонь к своему лицу, больно сдавив запястье. На вкус ты была приятной и пахла ванилью. Ресницы твои дрожали, ты судорожно втянула воздух, когда я в пьяно-безнаказанном порыве медленно, будто пробуя, лизнул твою ладонь. Я разжал пальцы, и твоя рука безвольно упала. *** Я крепко сжала ладошку в кулак, надеясь сохранить то дурманяще-щекочущее прикосновение. Тяжелым затуманенным взглядом ты заживо сжигал меня в изуверском костре сигаретного дыма, алкогольного запаха и птицей бьющегося о реберную клетку сердца. - Пошла вон, - ты плюхнулся на диван и жадно припал к бутылке, не увидев, как я закрыла глаза… *** Утром меня разбудил звонок мобильного. Голова жутко гудела, спустив ноги с дивана, я задел пустую бутылку, вспомнил, как напился вчера и что тебе говорил. Стало как-то грязно и мерзко. - Алё… - едва проговорил я, протирая глаза. Правда сонливость тут же спала: старший сообщил, что кто-то настучал ментам и те, с отрядом ОМОНа через час - полтора будут тут. - Ччччерт… - я повесил трубку и рванулся наверх. Ты спала. Поверх покрывала, не раздевшись. Тем лучше. Я стал тебя тормошить: - Вставай! Да вставай же ты! Открыв глаза, ты непонимающе на меня воззрилась: - В чем дело? - Собирайся! - Куда? Зззачем? Я.. я.. не выгоняй меня, пожалуйста… Прошу тебя! – ты с горящими глазами вцепилась мне в руку. - Что?!.. Черт, да причем тут это! Нас кто-то сдал, скоро тут будут менты, поэтому сейчас мы уезжаем! *** От твоих слов моё сознание мгновенно раздвоилось: одна половина страстно желала, во что бы то ни стало, остаться здесь, дождаться милиции и преспокойно уехать домой, забыв все это, как страшный сон, а вот другая.… Другая толкала меня суетиться сейчас вместе с тобой, собирая все самое необходимое, и бежать, бежать, бежать сломя голову куда угодно, чувствуя рядом твоё сорванное дыхание. Внезапно ты уставился на меня и прищурился, будто пытаясь понять, о чем я думаю. В твоей руке появился пистолет. Черный, небольшой, кажется «Макарова». - Даже не думай, - холодно произнес ты и кивнул в сторону двери, - Вперед. Я развернулась и покорно пошла, прошептав так, чтобы не было слышно: - Ты бы мог просто попросить… *** 120… 130… 150… - стрелка спидометра неумолимо двигалась противосолонь. Впереди замаячил полосатый жезл ГАИшника. «Черт! Развелось Ментов, как собак нерезаных…Что же делать-то, а?» Я нервно оглянулся на тебя. Помятая, какая-то суетливо -потерянная, ты подняла во мне волну небывалого раздражения: - Да прекрати ты ёрзать, достала! – рявкнул я на тебя ни за что, выплескивая одним махом усталость от всей этой ситуации. - Ты ГАИшника проехал… - пришибленный намек на мою невнимательность дополнило громкое: «Водитель УАЗ-Патриот, номер У033РХ, сверните на обочину и остановитесь. Повторяю…» из мегафона. Моё терпение лопнуло как пакет с водой на день Ивана Купала. Ты ошалело смотрела на меня, пока я матом крыл все на свете, сворачивая на обочину. - Извини, - нехотя буркнул я, выговорившись. Машина милиции проехала за нами и остановилась неподалеку. - Что теперь будет? – ты часто моргала, сообразив, что твои набегавшие слезы окончательно сделают меня неуправляемым. Безотчетно прикусив нижнюю свою розовую половинку губ, ты натолкнула меня на мысль… *** Ты… Ох, боже, что ты делаешь?... Ты вдруг крутанул какой-то рычажок сидения, резко отъехал назад, сдернул меня с места и посадил к себе на колени. Короткий рык «Не рыпайся» и вот твои руки под моим свитером, задирают его, гладя покрытую мурашками кожу. - Что… - я не успела договорить, ты фактически заткнул мне рот, запихнув туда свой язык. Так безжалостно, головокружительно-ненасытно, безудержно - терзающе, с долей некой животной дикости твоё тело вдруг, ни с того ни с сего, совершенно неожиданно, так беспардонно, торопливо и нагло завладело моим, что я поначалу даже пробовала отбиваться. Правда, все мои жалкие потуги сопротивления тут же гасли, пропадая в стальном, словно целью себе поставившем меня никуда не выпускать, кольце твоих рук. Ты на миг дал мне глотнуть воздуха, рывком стянув с меня свитер, и тут же снова притянул для поцелуя. *** Едва я успел снять с тебя кофту, как дверь с моей стороны распахнулась. Что ж, я специально открыл замок, чтобы не объясняться с ГАИшниками. Расчет оказался верным: ты была слишком поглощена собственными проснувшимися желаниями, ощущениями и мною, чтобы заметить осоловелую морду мента. Я сделал вид, что тоже не вижу его, занимаемый влажной лаской твоих губ. Признаться, если бы не дурацкая ситуация, я бы с нескрываемым удовольствием откинул спинку сидения и, наконец, щелкнул застежкой твоего явно тесного бюстгальтера, но мне приходилось еще и из-под тишка наблюдать за действиями молодого сержанта, у которого от твоего пьяно-заведенного вида только что слюна изо рта не текла. Последнее неожиданно сильно меня раздражало… - В чем дело?! – сыграл я идиота, нехотя оторвавшись от тебя, охнувшей стыдливо и разочарованно одновременно. ГАИшник замялся от неожиданности, пролепетал что-то невнятное о превышении скорости и потной ладошкой принял пятисотрублёвую купюру, всунутую мной. Он нелепо козырнул о мятую форменную кепку и ушел к своей машине, захлопнув дверь. И тут я столкнулся взглядом с тобой, все еще тяжело дышавшей, полураздетой и почему-то очень горячей. Ты секунду смотрела мне в глаза, что-то соображая, а потом неловко перебралась на своё место. Судорожно выворачивая свитер, твои пальцы то и дело соскальзывали, промахивались. Ты молчала. Не всхлипывала, не закатывала истерики, ты даже не влепила мне пощечину… - Так надо было, - глухо проговорил я, прислонившись лбом к холодному стеклу. Ты молча кивнула, не поднимая потухшего взора. «Черт, что за вечные недомолвки?! Один молчит, второй виноват… Отстой!» - думал я, выруливая из первого снега на дорогу. Мне, откровенно говоря, совершенно не хотелось сейчас куда-то лететь, где-то прятаться… Я крутанул руль, съехал на обочину и направил машину в лес. Когда ты, наконец, оделась, я затормозил. Надо было повернуться к тебе, поговорить обо всем том, что произошло, выяснить, что будет дальше. Но… Я не мог. Слишком сложным мне представлялось выдавить из себя сейчас хоть что-нибудь. Ты так же молча и, казалось, абсолютно безучастно смотрела вникуда сквозь лобовое стекло. Тишина. *** Тишина. Только изредка проносятся по далекой дороге машины, шурша новой шиповкой на колесах. Зачем ты остановился? Ты же вез меня куда-то… Куда-то, зачем-то, кому-то, за что-то… Ох, как я устала от этой неопределенности! Мне уже всё равно: мотай меня из стороны в сторону как хочешь, только на чувствах больше не играй. Я не знала, что и думать о недавней ситуации. Безусловно умный ход, но такой холодно-расчетливый.… Боюсь даже поежиться, ты такой раздраженный. И знаешь что? Я не могу успокоиться. Прийти в себя, унять дрожь… - Ты сволочь, - услышала я свой безразличный, будто выносящий судейский вердикт, голос и тут же обомлела, испугавшись твоей реакции. Ты вскинулся и, пытаясь что-то понять, посмотрел на меня. Потом вздохнул и снова отвернулся: - А ты хорошая?! Вломилась в мою жизнь замерзшим воробьем, поманила пальчиком, а когда подошел – крутнула подсечку, я и шлепнулся со всей силы об асфальт… - со странной патиной отрешенной обреченности произнес ты и взглянул мне в глаза, - Или скажешь – не так? *** Ты быстро скользнула по мне взглядом и тихо ответила: - Так. Но ведь это для тебя не важно, тебе же все равно, это все для тебя не имеет значения… Я с интересом на тебя воззрился. Судя по книгам в твоем рюкзачке, тупой ты быть не должна, хотя твои слова сейчас доказали диаметрально противоположное. Ты либо слепа, либо… - чего ты добиваешься? Признаний? Предложения, стоя на одном колене? – резковато бросил я. Ты же инстинктивно отодвинулась, пряча столь нелюбимое мною непонимание. Несколько секунд спустя ты все же решилась сказать: - Я… Я не знаю, что ты имеешь в виду. Не разговаривай со мной так, пожалуйста. Я же человек, девушка, а не твоя собственность. Мне не приятно…. *** Ты, наверное, едва не рассмеялся от абсурдности моих слов. Ну да, конечно, я такая дура: - …Или… Ну конечно, я ошибаюсь. Я же как раз и есть твоя собственность. Иначе ты бы не швырялся моими чувствами так легко. Не издевался бы над моими страхами, желаниями. Не использовал бы меня в качестве пресловутой Кэти из «Трех мушкетеров» Дюма. А так – что ж, пожалуйста. All included. Что Вам угодно, сэр? Кофе? Или может мне все-таки снять лифчик? – я сама себя не узнавала. Безразличный тон, грубые слова, мысли, без обработки соскальзывающие с языка. Ты внимательно смотрел на меня. Что-то внутри подтолкнуло продолжить: А что, если я тогда нечаянно сболтнула лишнее? У меня так голова никогда не кружилась, никогда я настолько не теряла над собой контроля. Я даже не слышала, что говорю. Ведь знай я хотя бы твое имя, я, возможно, шептала бы его…. *** У меня пересохло в горле. Не в меру живое воображение нарисовало подкупающе – желанную
0
