Короткое описание: Родина отразила врага кровью миллионов. Спасла своих детей от забытья и гнета. Новые угрозы подрывали и подрывают ее благополучие. Но подвиги не забыты, дети не предадут великую мать. Празднование победы сто лет спустя.
Я помню тот юбилей победы. Шли школьные годы, многое скрылось из воспоминаний, но не тот день. Звукоприемник зазвенел чуть после зари. Я проснулся под мелодию измененной в честь праздника народной песни: «...Без слез не вспомнить, словами не сказать, Российского народа величайший подвиг, Пожертвовал душой за светлый мир вокруг, Железной кистью вырвав фашизма корень, Он под Господом сражался против бесов, В мраке соседей-мразей удержал рубеж, Снес все колонны Иуденного храма разом, Над шеей Змия закинув наконец-то меч...
Слава русским людям, Победившим тьму! Мы спаслись от смрада, Выиграли войну!" Вчерашнее волнение не покидало меня. Еле заснув, поспав всего ничего, поднялся бодрым. Я предвкушал. Это был бы мой первый раз на таинстве. Идти в школу не хотелось, впервые за все время, не считая тех недель, когда страдал заокеанской хворью. Шел ранний час, а я грезил вечером. После недолгой трапезы, мать нарядила меня в зеленый китель, почти как у отца. На рукавах красовались нашивки с флагом и гербом, а на грудь вместо медалей она прицепила ряд значков с великими Государями. Неудобная одежда, тяжелый пояс, ботинки. К счастью, она сравнила меня с отцом, иначе у моего нытья не было бы края. Я не поверил своим глазам, выйдя спозаранку. Город неожиданно преобразился. Вороти головой куда хочешь, и не найдешь чего-то, не преображенного цветом победы. Щиты, машины, люди, дома, улицы, экраны. Особенно люди. Когда еще углядишь их такими счастливыми? С букетами, флажками, нашивками, плакатами. Но это наностное не идет в сравнение с глазами. В них ясно читалось счастливое "по-бе-да!". Под их одобряющими улыбками неудобство ощущалось все меньше, уступая место чувству гордости. Подъезжал к школе. Нынче церковно-приходские редкость. Было их тогда, как мусульманских сейчас. Большая, в четыре этажа, с площадью-квадратом у входа. Детворы два ряда зелененьких стоят, мальцы справа, девчура слева, на метров пять отстоят от священника Таисия, он у нас Закон Божий вел. Службу служить начинает, на восток глядит сквозь киот. Позади попечители школы, учителя, церковники из храма. Зеленым зелено: все в формах самосшитых, с лентами, орденами, крестами и звездочками. Стоял поодаль, кланялся, крестился, Господа благодарил. Потом Таисий рассказывать нам стал, как жили люди, как живут, откуда зло берется и как зло это с Божией помощью побеждать. Нравился он школьникам, не строг был, но и шалить не позволял лишнего, всегда нас историями увлекал тогдашними, еще которые до Государя были и до новых войн. После священника в центр ветераны вышли, старые, молодые, разные. Зажгли в воздухе экран, хронику показывали, говорили мало. Помниться плохо, только одно засело в голову. Цветные кадры со значительными помехами начались с вида на город. Узнал я свой Устюг по улице главной и рекам. А потом полетели на город исполины темные. Статуи полуразрушенные. Думалось, одного человека. Плащ замер в бронзе, рука делит горизонт, усики, бородка, лысоват. Не знал тогда, что это Ленин. И статуй этих как воды с туч. Льются из чрева самолета, не остановить. А потом другие кадры. Наши. Входят истуканы эти в дома, асфальт, землю, и только руки отлетают. Проламывают вожди твердь устюгскую, ломают жизни, калечат тела и души. Шум стоял грохочат. Самолеты показали. Фашисты. И кадр был. Не забыть. Женщине полтела снесло статуей. А тот стоит рядом с искалеченной, вкопанный по грудь, рукою метит в солнце, а на лице ничего, только прищур козломордый. Страх взял, чуть не заплакал. Экран потух и ветераны с вялой, перешли в речь наступательную. Каждый поочередно сыпал словами. Из дроби той запомнилась всего горстка: фашисты, враги, родина, победа, подвиг, вера, отмщение. После речи семинарские киот унесли и разборные кресты сложили. Один из ветеранов с каким-то свертком вышел вперед. Догадок шепот пробежался рядами. Оглядел тот толпу и позволил материи развернуться. Содержимое вывалилось оземь. Все смолкли. Каждый с ужасом вглядывался. По земле ползло подобие человека. Рук и ног у существа не было. Мелкими отростками от них оставшимися оно перебирало по земле. Без толку. Тогда стало головой подбирать под себя и чуть сдвигаться с места. Кожа вздута и красна, местами потемнела. Ветеран перевернул человека носком ботинка. Волна ужаса захлестнула меня, прошлась позвонками. От страха не удавалось закрыть глаза. Череп был вдавлен в районе лба, дыры на месте глаз и носа пугали своей темнотой. Ушей у существа не было, как и верхней губы. А вместо нижней челюсти висела требуха, залитая зеленкой. Тишина позволяла услышать его сопение. Оно пролежало на спине еще с минуту, болтая головой на слабой шее, махая отростками бывших конечностей, пока его не прикрыл тканью молодой боец. – Это пример того, что делают с русскими пленными. – сказал ветеран. – Полевые врачи противников обучаются на живых людях. А этот – фашистский предатель, с которым сделали то же самое. В наш плен его забрали в назидание другим. Рвотное напряжение не отпускало нас, пока сверток с телом не унесли. В школе память поотпустила увиденное безобразие. Уроки шли как положено, только каждый венчался минутой молчания в честь погибших героев. На церковном часе занимались чем хотели – батюшка ушел по делам. Продленка тянулась как тот ирис вчерашний, что матушка в очереди вымучила. Вечер наступал на день осторожно, потихоньку отбирая у того свет, пока наконец-то не забрал весь. Нас посадили в автобус, а девчонок отпустили домой. Ехать недолго. Холодные своды полуподвала отражали беспорядочные шажки ребятни, отбрасывали стройное цоканье солдатских набоек гулким эхом. В маленьких окнах плясали огни фар. Свет исходил от роя свеч, осевших то тут, то там. Рясы церковников бесшумно скользили по паркету. Они замыкали шествие. В стеклянных коробах лежали победители войн. А над ними кресты, медали, истории подвигов. Вокруг -- слой букетов. От коробов отходили прутья проводов и трубок в пол. Мы зашли самыми последними, продвигаясь мимо прозрачных ковчегов с павшими ближе к алтарю. Пахло ладаном и цветами. В главном нефе храма воссиял зависший в воздухе портрет. Очертания Государя приходили в движение. Им, казалось, было неуютно вместе. Блики деталей и очертаний с дрожью соединялись воедино, но тут же распадались вновь. На нас иногда попадали отдельные лучи, лишая портрет частей. Изображение отключили, оставив речь. Правитель говорил бойко, красиво. Голос переливался, плескал на разный лад. А потом пропал и звук. Обряд продолжили без него. Духовники вынесли хрустальный саркофаг. Настоятель рассказал историю этой женщины. Именно ей мы обязаны освобождению города. Старость и время погубили ее тело, но душа героини жива и сейчас. Помолились за упокой. Шеренга ветеранов двинулась продолжать службу. Старики, мужчины, парни обступили лежбище. Один стал у головы, двое справа, еще двое слева и один у ног. Самый седоголовый стоял поодаль, раскрывая свиток. С первым его словом ратники принялись аккуратно раздевать женщину. Разобрать, что говорит ветеран было трудно. Старческий голос провисал, слова терялись в хрипе и частых вздохах. Ассистенты унесли одежду, дав взамен каждому по пузырьку. Ароматы ладана, меда и расторопши возбудили нюх. Солдаты тщательно растирали мумифицированное тело, будто бы пытались втереть в него дух. Безуспешно. Блеск ее кожи отражал пламя свечей, взгляд толпы. Заиграла музыка. Мне не удалось найти ее источник. Будто бы все здание звучало в унисон вибрациям пола. Ветераны припали губами к ее телу, стали безудержно целовать. Победная мелодия ускоряла темп. Старик в орденах перестал читать, выкрикивая лишь фразы. Остальные ветераны отступили, у трупа остался наиболее юный. Запах благовоний смешался с потом. Духота следовала за напряжением. Он снял рубаху и отер себе лоб. Капли пота стекали и по моему лицу, но соленая влага, попавшая в рот, едва ли отвлекала. Ветеран со свитком выдал на выдохе: «Преемственность! Связь поколений!» Молодой воин одной рукой снял пояс и припал срамом на старуху. Прикусив язык, он судорожно дергался сверху. В песне возникли звуки гармони. Бездыханная чуть ерзала. Ее рука съехала вниз, веткой по ветру качалась под натиском закрывшего глаза юноши. Шепот людей растворялся в мелодии победы. Я тяжело дышал, как и солдат. Тошнота. Дымка в глазах. Звуки. Туман объял меня, сознание погасло в темноте.
Что-то я не понял, это типа даунгрэйд России? Чем дальше вперёд, тем больше назад? До столетия Победы осталось каких-то 30 лет, не может общество так резко измениться. Почему звукоприёмник? Технически неграмотно, тогда уж звукораспространитель или звукоиздаватель. Про начальный стих так и хочется сказать вашими словами - Без слез не вспомнить.
0
