Черепаха-ночник мирно испускала сквозь дырчатый панцирь неземное сияние, и по потолку детской скользили желтые звезды. Олег стиснул зубы: тещин подарок! - и не смог удержаться, чтобы в очередной раз не наподдать по плюшевому боку. Черепаха завалилась, и звезды суетливо побежали по обоям, по диснеевским львам, имен которых Олег не помнил. А, может, и не знал никогда. За ненадобностью.
- Как дела?
Из-под одеяла торчал один нос. Глаза-бусины под светлыми прядями смотрели на отца настороженно. «Прибежала мышка-мать, Поглядела на кровать, Ищет глупого мышонка, А мышонка не видать...»
Смущаясь собственной неловкости, Олег попросил:
- Покажи руку.
Царапин было не так много, чтобы огород городить. Глубокие и мелкие, с канавкой засохшей крови и еле заметные розовые… Как будто Санька продирался через малину и напоролся на бог весть откуда взявшуюся колючую проволоку.
- А вторую?
Санька молча показал вторую. Косточка – лучинка, щелчком перешибешь. Синяк был, добротный такой синяк, с рублевую монету. Царапин не было.
- А ноги?
История повторилась: чистая левая, и правая – словно рыболовной сетью свезли с размаху.
- Пап, я не специально.
Олега передернуло. Вспомнились кадры военной хроники: доктор Менгеле и его несчастная жертва. В кои-то веки забросить свои накладные и переговоры, чтобы устроить сыну допрос с пристрастием!
- Я знаю, - он подоткнул одеяло и присел рядом. – Как в школе дела? Двойки есть?
- Нам еще не ставят, - с готовностью ответил Санька. – Но по чтению я лучший. Даже лучше Вальки Сазоновой.
- Молодец. Спи.
Потрепав сыновью вихрастую голову, Олег поднялся, вернул черепаху в исходное положение и уже на выходе замер от робкого вопроса:
- Пап, а монстры существуют? По-настоящему?

- Ты чего смурной такой, Олега? – Петрович отер вспотевшую лысину. – Сто лет с нами не парился и сегодня как в воду опущенный. Случилось чего?
Сидеть на жестких лавках было неудобно, но, по слухам, хозяин бара менять дизайн не собирался: столики, стойка, два-три высоких стула – завсегдатаям хватало и этого. Рыбу разрешалось приносить свою – и от желающих попить пива после бани отбоя не было.
- Лучшее средство от депрессии – турбухалер. И дристан – от потери смысла жизни, - Андрей водрузил рядом с пивом соленую кильку и, поймав недоуменный взгляд Петровича, довольно осклабился:
- Реальные названия, между прочим. Можешь в аптеке спросить.
- Да ну тебя. Шут гороховый.
- Пусть шут, - согласился тот. - Зато не дурак.
Олег, не слушая перепалки, с кривой улыбкой перекладывал кильку в тарелке: хвостик к хвостику.
- Сын у меня потихоньку с ума сходит. К нему по ночам монстры являются.
- Ужасов пересмотрел? – Петрович покивал сочувственно. – У меня сын тоже в свое время «Секретными материалами» бредил.
- А мой Борман до сих пор их любит. Как музыка заиграет – застынет перед телеком и не мяукнет, - Андрей на секунду задумался и без всякой связи добавил: – Мы ему вчера чуть яйца не отстригли. Вернулся с улицы – весь грязный, шерсть свалялась. Стали мыть, устали. Катька рукой и махнула: режь, говорит, колтуны эти…
- Да врет он, понимаете, врет. Лезет к нему кто-то: в школе или на улице. Лезвием полосует. А он сказать боится…
Какое-то время мужики соображали, что речь уже идет не о Бормане.
- Как это, лезвием?
- Да вот так. Рукав или штанину закатают – и чирк. Две недели уже. Жена в истерике бьется. Каждый день встречает-провожает. Звонит по десять раз на дню. А у него одни царапины сходят, другие появляются. И главное, только на правой руке! И на правой ноге!
Привлеченные шумом, на них стали оборачиваться с соседних столиков, но Олег, не в силах остановиться, только голос понизил:
- Одноклассников спрашивали, учителей спрашивали… Одно только долдонят: у нас приличная школа, у нас такого не бывает…
- Дела, - неопределенно протянул Андрей. - А пацан-то чего? Говорить не хочет - давно бы друзей собрал. Или они двор на двор не ходят уже?
Олег раздраженно махнул рукой:
- А… нюня. Говорил же Люське – в спорт отдавать надо. Только жена у меня умная, а теща еще умнее. Уперлись рогом: танцы, эстетическое развитие, «Не делайте из мальчика быдло»... У него и друзья такие же. Со скрипочками.
- Чего уж ты так на сына? – заступился Петрович. – Малой он еще. Мой вон каким боевым был, а в первый класс пошел, ни дня без слез не обходилось. Вернется, обнимет ножку кровати и ревет белугой. Спрашиваем: что случилось – молчит. Так и рыдал полгода, пока добрые люди не подсказали сразу спать его укладывать. Хотя тут другое, конечно...
Петрович замолчал неловко, запутавшись. А Олег все выплескивал наружу то, что уже не умещалось внутри: мешало дышать, мешало жить.
- К психологу водили. Думали: нам не говорит – там расскажет. Толку… Хлыщ там сидит какой-то, студентик бывший. Заявил, что это явный случай самокалечения. «Таким образом мальчик хочет привлечь к себе внимание родителей», - голос был уже не его, Олега, а того хлыща – гнусавый, бабский. И Олег врезал по столу, как врезал бы и этому псевдоэскулапу, если б не испуганные Люська и Санька, стоявшие рядом. Тарелка отозвалась мелодичным звоном, и Андрей на всякий случай переставил ее подальше.
- Чуть не прибил его там. Ладно я, с работой этой гребаной, но Люська-то… Только что в постель к нам не берет. Мне кажется, она и меня уже подозревает… Что это я по ночам... Еще немного - и в психушку всей семьей.
Повисла пауза, тоскливая, безнадежная. Андрей с Петровичем смотрели в стол, к пиву уже никто не притрагивался. А Олег видел только Санькину мордашку: «Папа, я не специально».
- Ладно, мужики, извините.
Ни на кого не глядя, Олег поднялся и вышел из бара.

Открывшая Люська не сказала ни слова. Только втянула носом воздух и скривилась. Олег, тоже молча – все и так сказано – прошел в детскую. Черепаху пинать не стал. Постоял у дивана, прислушиваясь к легкому дыханию. Монстры, значит… Приходят, значит… Затем сдвинул невесомого Саньку к стене, а сам, как был, в одежде, скрючился на краю.
Звезды на потолке постепенно перешли в галоп и уже не сдерживали бешеной скачки, даже когда Олег закрывал глаза. Вдохнув поглубже, чтобы голова не кружилась, он повернулся на правый бок и свесил руку. Как в детстве.

Сквозь сон Олег не сразу понял, что кто-то лижет ему пальцы. Неприятно. Мокро. Шершаво. Открыл глаза, дернулся рефлекторно, и предплечье тут же онемело. Боль растеклась от кончиков пальцев. Тупая, неживая какая-то боль.
Звезд на потолке видно не было – только огромная уродливая тень.
- Ну, привет, давно не виделись…
Пошевелиться он уже не мог. Дикое, нелепое состояние, как во сне, когда ни крикнуть, ни побежать. Рукав намокал быстро, но Олег знал, что кровь скоро остановится, а затем растворится клубами в воздухе.
Знала это и она. Та, что сидела на черепахе и чмокала бледными губами.
- Сына не отдам, поняла? – сказал негромко Олег. И на всякий случай прибавил: - Дура.
Та смотрела не мигая.
Две автомобильные фары на худеньком крысином теле. Круглая акулья пасть.
Ждала.
- Папа…Ты его тоже видишь?
Олег стиснул зубы. Только бы Санька не вздумал прыгать на пол…
- Вижу. Только это не он, а она. Когда я был таким же, как ты, она и ко мне приходила.
– И к тебе? К тебе тоже? Значит, я не сумасшедший? – удивленный и обрадованный Санька приподнялся и тут же осекся, увидев кровь. - Я ее не звал. Я не… Я не хотееел…
Даже парализованный, Олег ощущал дрожь, сотрясающую маленькое тело. Мог видеть Санькин страх, струящийся по воздуху широкими лентами серпантина. И Бабайку, перебирающую лапами в предвкушении.
Мог видеть. И только.
- Не реви, слышишь? Чего ее бояться? Так, жаба какая-то лупоглазая… Не реви!
Слов не хватало. Слов, которых всегда так много на встречах и презентациях, которые льются рекой на банкетах и юбилеях и обесцениваются не хуже бумажных рублей…Слов пустых, громких и таких нелепых сейчас, когда жизненно важно было заболтать свою беспомощность и детский ужас.
- Помнишь мультик «Корпорация монстров»? Ты в детстве любил смотреть. Там еще смешной такой чудик был. Одноглазый. Разве она не похожа?
- Ва-вазовски? – ленты страха свернулись спиралью, и Санька уже больше из обиды оторвался от подушки. – Какая же она Вазовски?.. Она же нас когтями!..
- А за это она еще свое получит. Я ей голову оторву и в задницу засуну.
Санька недоверчиво охнул, но и страх растворился, не достигнув разинутой пасти.
- Так она же… не вместится.
- Запихаем, - с веселой злостью ответил Олег, наблюдая, как недовольно клацает Бабайка зубами, пытаясь выловить из воздуха хоть что-то пригодное для еды. Прыжок к дивану, еще один удар когтистой лапой – и Олег, как пацан, показал язык: съела?
- А ты ее не боишься? Совсем?
Олег проследил за Санькиным взглядом и увидел тоненькую оранжевую ниточку, зависшую между ним и черепахой. Бабайка тут же вытянула губы трубочкой, медленно, как спагеттину, втянула нитку и облизнулась.
- Боюсь. Только не за себя. За тебя, за маму.
- А тогда? Когда был таким, как я? – Санька вытер глаза и постарался лечь так, чтобы видеть только отца.
- Боялся…Не то слово.
- А как же ты ее победил?
- Да никак. К бабушке меня тогда отправили на все каникулы. Вернулся – и никакой Бабайки. Ушла, наверное, к другому.
- А может, и мы тогда – к бабушке?
- Да уж, кому бабушка, а кому теща, - Олег нервно хохотнул. И посерьезнел: – Давай-ка сами как-нибудь. Только из меня помощник, видишь, никакой.
Санька задумался, снова глянул поверх отцовской головы и несмело предложил:
- Смех…
- Что смех?
- Монстрам из мультика смех не нравился. Он им электричество выключал. Только они же добрые были...
Бабайка подняла длинный коготь и многозначительно ковырнула в зубах.
- А еще я по носу умею бить. Если у нее есть нос.
Голос прозвучал так решительно, что Олег даже закашлялся от неожиданности, а Бабайка утробно булькнула.
- Умеешь? Откуда?
- Никита сказал однажды, что мы должны научиться себя защищать. И кааак врежет мне! А я ему. Мы потом помирились, конечно. Только ты маме не говори.
- Не буду, - Олег представил собственного сына, заляпанного кровью, потом жену с тещей в обмороке – и тряхнул головой. Немыслимо! – А тебе больно не было?
- Немного было. Но больше обидно. Он же друг, а друг так поступать не может. А у тебя был друг? Тогда, когда ты был, как я? Он тебя бил по носу?
Слушая горячий шепоток сына, Олег ловил себя на мысли, что, если бы не вот эта лысая мерзость, уже изодравшая в нетерпении черепаху, он, пожалуй, был бы счастлив по-настоящему.
- Был друг. Севка. Мы играли в мушкетеров. А еще в Чапаева. Знаешь, кто такой Чапай? Красный командир. Он ездил на коне в бурке и рубал всех шашкой.
- Ух ты! А что такое бурка? И шашка?
- Бурка – это… Да черт ее знает, что это. Я тебе лучше покажу потом. А шашка вроде сабли. Только у нас сабель не было, и мы палками сражались.
- Вот так? Как джедаи? – Санька вскочил и принялся махать руками, изображая удары световым мечом. – Вьею, вьею… Получай, Палпатин!
В ту же минуту Бабайка шарахнулась в сторону и, вновь перевернув многострадальную черепаху, исчезла где-то под диваном.
- Она меня испугалась? – «доблестный джедай» бухнулся на колени, оторопело глядя на отца. Но любопытство пересилило, и он снова вытянул шею: - Куда она делась? Я гляну?
- Давай.
Санька осторожно перекинул ногу через отца, чтобы спуститься. Забуксовал, запутавшись в одеяле, глянул беспомощно - Олег, улыбаясь, поддержал сына за руку.
И, только увидев его круглые от изумления глаза, понял, что паралич прошел.