Я не знаю, как назвать то состояние, когда по мере взросления перестаешь испытывать такие яркие чувства, как радость, сострадание или интерес. Так бывает с теми неудачниками, которые, потерпев крах везде, где только можно, разочаровываются в существовании, а потом ноют в социальных сетях о том, что устали от жизни, или о том, что этот мир не такой интересный, каким он им казался в детстве. Но это не усталость и не разочарование, ведь нельзя устать, ничего не делая, равно как и разочароваться в том, чего никогда не испытывал. В общем и целом я бы назвал это унынием неудачника. Моим унынием.
 

***

      Мое детство проходило спокойно. Не то чтобы ничего особенного не происходило (на самом деле трудно найти ребенка, у которого вообще ничего интересного не было за все его юные годы; лично я вообще не верю, что такие дети существуют, хотя это зависит от того, что понимаешь под словом «интересный»), просто недостаточно много набралось за всю мою юность интересных историй, которые любят рассказывать друг другу старые друзья. Еще скучнее стало, когда я подрос. Как сейчас помню мой образ: неуклюжая походка, осанка как у медведя, вдруг вставшего на задние лапы, потемневшие засаленные светло-русые волосы, мутный безразличный взгляд. На коже всегда какие-то желто-бурые пятна или юношеские прыщи, а под глазами темные круги, но не мрачно-привлекательные, а безобразные, от которых взгляд кажется еще туманней, чем он был.

       Общался я с другими мало, но друзья так или иначе были. Как-то так сложилось у меня, еще со средней школы, наверное, что разговаривал я так же уныло, как и выглядел, поэтому мало кто выдерживал мою компанию. Сначала я думал, в пылу-то подросткового максимализма, что люди просто не доросли до меня, мол, куда им понять такого гения, как я, а потом уже осознал, что для других я не представлял ничего привлекательного — ничем особо не увлекался, не умел слушать, был слишком высокомерен, слишком ленив, ну, или туп…

      В общем, как-то так годам к двадцати, а может, и раньше, я понял, что ничего не хочу. Не понимал, зачем мне подружка, ночные прогулки в шумных компаниях, карьера, саморазвитие… Честно говоря, мне только сейчас стало стыдно за себя, когда я пишу это. «А, собственно, к чему он это пишет?» — думаете вы. А вот к чему: я изливаю вам, незнакомым людям, свою душу по той простой причине, что скоро умру. Проще говоря, это исповедь забитого неудачника, который разучился дышать задницей только тогда, когда у него вылез геморрой. Прошу прощения за эту метафору.
 

Как все началось

      Все началось с простого кашля. Вы когда-нибудь, услыхав кашляющего человека, думали, что он мог бы быть смертельно больным? Может, и думали, но, скорее всего, не всерьез, а так, вскользь. Сам не знаю, зачем это спросил. Может быть, потому, что, когда впервые закашлялся, не подумал, что могу умереть от чего-то более серьезного, чем старость.
 

***

      Помню, тогда был апрель. Днем я подрабатывал в какой-то пивной, а вечером проводил время исключительно дома и исключительно за компьютером. Я не часто играл в игры и не получал достаточно удовольствия от лазания по форумам. Сам не знаю, почему предпочитал проводить время за этой железкой.

      Жил я с братом и мамой в двушке недалеко от окраины города. Естественно, я часто получал за безделье, и отнюдь не сахарный пряник. В сущности, заслуженно. А что? Я не приносил достаточно денег, учиться не хотел, да и не брали никуда, разве что в какую-нибудь путягу, по дому не работал, за братом не следил.

      В те времена я изредка встречался со старым другом в той же пивнушке, где работал. Там мы сидели после закрытия, иногда до утра. Шумели, помню, дурачились, вспоминали школьные времена и строили планы на будущее, где мы с ним вдвоем отправимся колесить по стране на моем «опеле», валявшемся в гараже разобранным и заржавевшим еще с тех пор, как он принадлежал моему деду. Наверное, это одни из лучших моих воспоминаний… После того, как я слег, он навещал меня лишь однажды. Это была последняя наша встреча, так он сам и сказал. Трудно, говорит, видеть угасание человека и знать при этом, что ничего не сможешь сделать, чтобы помочь. Тогда, помню, он честно посоветовал мне покончить с собой. Даже помню, какой он был тогда. Сидел на кровати спиной ко мне, лишь слегка повернув голову, и говорил что-нибудь. Голос у него был глухой такой и тихий. Между фразами он подолгу молчал, стискивая пальцы в замок. Порой, когда он говорил, хрипел. Тогда он замолкал и прочищал горло, после чего начинал фразу сначала.

      Может быть, я пишу эту недоисповедь только потому, что его нет рядом. Правда, даже я не могу не понимать, насколько тяжело было бы для него видеть меня таким, какой я сейчас.
 

***

      Но простите, я снова отвлекся. Тогда был апрель. Выдался этот месяц довольно холодным, помню. Все прочее было для меня вполне обычным — работа с десяти до пяти, потом дом без мелкого, уехавшего на две недели на соревнования, но с уставшей и раздраженной мной матерью. В один из дней я заболел. Думал, что простыл. Болело горло, да так, что страсть как хотелось прочистить его ершиком. Естественно, в больницу не пошел. Была и температура, и кашель, и голос осип после полутора месяцев пассивного лечения.

      Мама беспокоилась, бралась вызвать врача, на что я отнимал у нее телефон до тех пор, пока она не отказывалась от этой идеи. Рано или поздно ей это надоедало - слишком устала от вечных хлопот со своими непутевыми сыновьями. "Два взрослых лба, а мозгов как у младенцев!" - жаловалась она с досадой соседке, приходившей по вечерам к нам на чай. Честно, не знаю, что было бы, если бы она все же позвонила. Мне трудно представить будущее, которое никогда не наступит. Так или иначе, а обратился я к врачу слишком поздно. Тогда, закашлявшись до потери сознания, я буквально выпал из автобуса. Тогда-то какой-то добрый самаритянин и вызвал мне скорую.
 

***

      Как вы думаете, почему я сам не стал обращаться к врачу? Больничный не брал, жил себе как жил, разве только лекарства принимал, ну, такие как спреи от кашля, мази, сиропы, капли. Ведь, если у вас болит голова, вы пьете обезболивающее, так? Вот и я так же решил принимать известные лекарства от известной напасти. Как-то, помню, в школе еще, подумал, что если и умру от какой-то болезни (типа туберкулеза или еще чего), то это будет даже лучше, чем самоубийство. Меня позабавила эта мысль, ведь я был малолетним придурком, а всякого малолетнего придурка тешит мысль о том, что будет, когда его не станет, как будут рыдать на его похоронах знакомые и проклинать Бога, за то, что он допустил кончину такого замечательного и гениального человека. Но, как и положено, когда я узнал о своей болезни, реакция моя была далека от этой.
 

Как я узнал, что умираю

      Был вечер. Я уже пришел домой после сдачи анализов. Можно было бы, конечно, остаться в холле на пару часов, но у меня не было абсолютно никакого желания там торчать. Оно и понятно.

      Снимаю кроссовки, потные носки, плюхаюсь на кровать, лежу. Мать придет только через час, а мелкий сидит в комнате. Ни «здрасте», ни «до свидания» на мое возвращение. Голова идет кругом, бросает то в жар, то в холод. Неловко переворачиваюсь и утыкаюсь в подушку, но дышать так еще неудобнее, шея болит. Снова переворачиваюсь и закрываю глаза рукой. И тут звонит телефон. Не домашний — его мы отключили еще лет семь назад — мобильный. Сползаю с кровати, чтобы дотянуться до рюкзака. Ноги все еще на постели, а сам лежу на холодном полу на спине. Беру трубку, отвечаю сиплым «алло». Врач мнется сначала, неумело приносит свои соболезнования, а я все еще ерзаю по полу, чтобы устроиться поудобнее, и не могу понять, что этот хер от меня хочет. А он и говорит мне: «Опухоль гортани», естественно, злокачественная, и снова извиняется, будто он сам мне ее подложил. Просит прийти завтра в срочном порядке. Я молчу. Сбрасываю звонок. Смотрю в потолок. И нихрена не понимаю.

      Вскоре медленно, но верно до моего измученного температурным бредом мозга начинает доходить сказанное врачом. Первое, что пришло тогда в голову, это «мама разозлится». Я тогда еще не вполне понял, что происходит, но глаза уже были влажные. Еще мгновенье спустя я понял окончательно. Сдавленно набрал в легкие воздух через нос, насколько мне позволяло мое состояние. Глаза стали еще влажнее. Открыл рот, собираясь сказать, но вместо того издал что-то вроде «гххх». Сжался, подтянув к груди ноги и обхватив голову руками. Начав беззвучно рыдать, медленно набирал звук. Голос мой тогда был почти сорван, поэтому, даже когда я хотел закричать, звуки изо рта больше походили на скрежет по стеклу, скрещенный с глухим кряканьем. Резкая боль в горле при рыдании и следующий за ним долгий приступ кашля с кровью окончательно убедили меня в том, что звонок не был ни отголосками бреда, ни злой шуткой.

      Надо ли говорить, что с того момента и далее я стал воспринимать жизнь иначе? Как так вообще вышло, что семья, карьера, учеба, друзья, не сделанное мной — все это стало иметь больше значения после обнаружения опухоли, чем до? Почему именно в тот момент я понял, что ничего не мешало мне прожить двадцать три года нормальной жизни? Что мешало мне найти хорошую девушку? Что мешало мне научиться играть на ударных, как я всегда и мечтал? Что мешало мне участвовать в той олимпиаде по физике в восьмом классе? Что мешало поступить в университет?

      Я думал об этом тогда, лежа на полу, и захлебывался слезами. Даже тогда я занимался пустым самобичеванием. А за стеной сидел мой младший брат, который лет пять назад отказывался ложиться спать, пока я не приду домой, с которым мы мечтали открыть свой спорт-бар, которого я как-то послал нахрен, а еще спустя несколько дней избил, сломав мальчишке ключицу.

      Вся история моих ошибок легла передо мной, подобно атласу. После того звонка впервые за пятнадцать лет я понял, зачем мне нужна жизнь. Понял, что хочу, да и всегда хотел жить, любить, чувствовать те эмоции, что испытывают ежедневно миллиарды людей по всей Земле.
 

***

      Собрав под утро свой рюкзак, я взял накопленные мной за три года работы деньги, вышел за дверь и больше не возвращался. Купил на железнодорожной станции билет и отправился прочь из города.

      Кашель мой тревожил пассажиров, а я все говорил проводнику, что это от курения, и все верили, несмотря на то, что я не выходил курить на остановках. В первом городе я снял комнату на три дня. Забрав от нее ключи, я отправился исследовать незнакомое место. Телефон разрывался от звонков и в итоге совсем сел.
 

***

      В то краткое путешествие я многое открыл для себя. Например, внезапные знакомства. Гуляя по одной из главных площадей, я зашел в бар, где познакомился с компанией студентов. Не знаю, что руководило мною в тот момент. Может быть, желание остаться в воспоминаниях у кого-то, помимо родственников… Не знаю, но в тот вечер, несмотря на мой сиплый, пропадающий, слабый голос и почти не прекращающийся кашель, я завязал разговор с этими молодыми людьми. Неожиданно для себя я понял, что не боюсь сказать что-нибудь не то, не нервничаю, как нервничал раньше при знакомствах. Я говорил почти так же, как и со своим другом, так, как не мог говорить раньше с окружающими.

      В этот вечер мы веселились и пили. В компании было три человека — две девушки и парень. После бара мы отправились в другой конец города на набережную и гуляли там, а потом зашли в ночное кафе, где оставались еще некоторое время. Одна из девушек уснула там же на диванчике, а мы просто продолжили общение. Их тоже беспокоило мое самочувствие, но зная, что не смогу никого заразить, я снова объяснял все чрезмерным курением.
 

***

      Около полуночи двое ушли. Распрощавшись с ними, я остался в кафе со спящей девушкой до тех пор, пока она не проснулась. Она, как и я, была случайной знакомой той парочки. Высокая, слегка полноватая шатенка с по-детски большими серыми глазами. Когда она проснулась, я сам готов был отключиться. Узнав о том, что наши общие знакомые давно ушли, она рассердилась. Но, видимо, она совершенно не умела обижаться и, словно боясь упустить важный момент, резко сменила тему, начав со мной хоть и немного странную, но весьма оживленную беседу. Из кафе мы ушли вместе. Ко мне.

      Это было странно. Не было похоже на то, что я видел в фильмах. Я бы даже сказал, что это ничего общего не имело с ними. Просто в какой-то момент я поцеловал ее, забыв обо всем, а она и не сопротивлялась. Потом мы просто лежа обнимались в постели и смотрели утренние мультфильмы по ТВ. Это последнее, что я помнил перед тем, как заснул.

      В себя я пришел уже в больнице. Там же была и мама, уже узнавшая о моем состоянии. Как оказалось, я не уснул, а потерял сознание. Во сне меня начало лихорадить, и, заметив это, девушка, лежавшая со мной рядом тогда, вызвала скорую помощь. А там уже и позвонили домой.

      Естественно, я знал, что рано или поздно попаду в подобное положение, потому взял с собой необходимые документы, такие как паспорт, медкарту, полис и прочее.
 

Как я продолжаю умирать

      Давно дошло до третьей стадии — неизлечимо. Нет, конечно, можно было бы попытаться, но на это уйдет много денег, сил и нервов, и к тому же не факт, что выйдет. Ведь я сам не миллионер, и чтобы оплатить лечение, нужно было бы взять или кредит, или деньги, отложенные брату на поступление в вуз. Ни тот, ни другой вариант не стоили ни моей жизни, ни моей смерти, поэтому я решил сдаться и тихо умереть.
 

***

      Может быть, не так тихо, как мне бы хотелось. На четвертой стадии, даже будучи госпитализированным, остается только мечтать об эвтаназии, ну или ждать доброго друга с подушкой.

      Конечно же, как уважающий себя сын, я должен упомянуть, что мне больнее всего смотреть на маму. Брат-то не приходит, так оно и лучше — нечего ему помнить меня лысым, тощим и почти онемевшем (конечно, на этом не все, просто я не знаю слов, которые смогли бы описать дыру в горле и бледность, придавшую коже не то желтый, не то зеленый оттенок), уж лучше пусть запомнит меня жестоким сукиным сыном, сломавшим ему кость из-за разобранной приставки. По крайней мере, по такому брату никто не стал бы плакать. Но мать — не брат. Каким бы плохим сыном я ни был, она приходила каждый день. И рыдала. Прямо на моей кровати, уткнувшись носом в простыню и держа мою костлявую руку.

      Она просила прощения за все, что могла придумать ее совесть, а я все пытался сказать ей, что единственный, кто виноват здесь, — это я. В итоге рыдали все — и она, и я.
 

***

      Как я и упомянул ранее, мой старый друг не приходил. Вместо него, к моему и наверняка к своему удивлению, пришла девушка, проведшая со мной всего одну ночь. Увидев меня, она застыла в дверях с пакетом, полным апельсинов. Не знаю, откуда это клише, что ей сказали и как пропустили с этими цитрусовыми. Знаю лишь то, что, увидев ее там, растерянную и шокированную, я был до смерти, в прямом и переносном смысле, рад ее видеть. Чуть привыкнув к общей обстановке, она вошла в больничную палату и еще долго рассматривала меня своими чудесными серыми глазами. У нас не получилось бы разговора, даже не будь она в ступоре, но все же мне так много хотелось ей сказать, что я попросил ее навестить меня завтра перед тем, как она вернется домой.

      Проводив ее взглядом, я сел за письмо. Нет, не за это. В том, другом письме, адресованном моей случайной знакомой, я написал о другом, но о чем — будем знать лишь она и я.
 

***

      Скорее всего, следующей записи не будет. Ну и черт с ней.