15.

Москва – Питер. Первый класс. Она ненавидит свою работу. Ей нужно отвезти документы, нужно забрать документы. Её работа - хранить документы. Её задача – вести переговоры, чтобы получить документы. Её жизнь – подчиняется документам. Документы гораздо важнее, чем её жизнь. Она ничего не стоит. Они стоят больших денег. Особенно во время мирового финансового кризиса. Большая игра. Если ты не готов жертвовать, ты проиграешь. Правда, никогда не знаешь: быть может, следующей жертвой станешь ты?

         На вокзале её уже ждут. Дорогая машина с тонированными стеклами. Молчаливый водитель, который не скажет тебе ни слова, который не ответит ни на один твой вопрос. Он просто высадит тебя рядом с входом в нужную фирму. Началось. Она - бизнес леди. Она – красивая, уверенная, деловая женщина, с волчьей хваткой, за её плечами успешная компания, вместо сердца у неё счетная машинка. Не отступать. Не сомневаться. Не жалеть. И добиться своего любым способом. Она – профессиональная сука.

         Её партнеры – толстые, зажравшиеся бизнесмены с жирными лицами и лысеющими головами. Они смотрят на неё похотливым взглядом и при этом улыбаются сухой, гнусной улыбкой. Тошнит.

          Несколько глотков кофе,  почему-то с ароматом миндаля, чтобы взбодриться после поездки. Начинает переговоры, как всегда уверенным голосом, не терпящим возражения. И вдруг… Толчок  в груди настолько сильный, что кажется, на секунду внутри всё поменялась местами. Хватает накрашенными губами воздух, которого так не хватает. Лицо искажается судорогой. Руки пытаются за что-то ухватиться. Обскура – полная темнота. Во рту остался привкус яда вперемешку с крепким кофе.

 Кстати, её звали Мила.

16.

         У меня теперь на голове нет волос, только шрамы от швов. Бледный цвет лица, изнеможенный вид. Ношу милую шапочку, которая придает моему болезненному лицу более здоровый вид. Я вернулась из больницы два дня назад. Почти не помню, что там происходило. Всё так смазано, размыто. После операции я долго отходила от наркоза, все голоса были такими далекими. Меня куда-то водили, в день осматривали раз по пять-семь. Я проходила какие-то процедуры, но всё это не задумываясь. Мне постоянно хотелось спать, все время. Я помню только ощущения, малоприятные, помню боль. Быть может, мой усталый мозг просто блокирует эти воспоминания? Ведь такое бывает, что ты забываешь что-то, когда тебе невыносимо больно.

         Что теперь? Нужно ждать, лечение должно продлить мне жизнь, отсрочить появление опухоли снова. Я хочу верить, что она вообще не появиться больше. Ждать – это так долго, так невыносимо. Это высшая мера истязания – когда ты умираешь.

         Если у меня есть последнее желание перед смертью, которое должен исполнить кто-то, то я прошу Бога, чтобы Паша взял трубку, хотя бы на этот раз. Наверно, это глупо, он успел уже сто раз сменить номер телефона, и я снова услышу в трубке противный женский голос, который скажет, что «абонент вне зоны доступа сети». Но… Всё, что мне осталось – верить и надеяться, а я хочу еще и любить, чтобы хоть под конец жизни обладать тремя вечными силами, которые творят чудеса. Я набираю знакомый номер.

-Паша?

-Да. А кто это?

-Неужели не помнишь?

-А почему я должен помнить тебя, Соня?

-Я боялась, что ты правда забыл обо мне. Как твои дела?

-Спустя два с половиной года тебя начали интересовать мои дела?

-Они всегда меня интересовали…

-С трудом верится.

-У тебя есть кто-нибудь?

-Если ты спрашиваешь о моей личной жизни, то отвечу честно, что не нашел девушку, которая могла бы сравниться с тобой.

-Мне необходимо тебя увидеть…

-Зачем?

-Ты нужен мне…

-Как долго я ждал этих слов от тебя, как долго…

-Встретимся?

-…

-Не молчи, прошу. Ответь мне.

-Что ответить?

-Ответь просто: да. И мы увидимся.

-Скажи: почему ты решила расстаться со мной тогда?

-Это неважно сейчас…

-Нет, важно, я хочу знать, что я сделал не так?

-Как бы тебе объяснить? Понимаешь… Иногда не хватает слов, чтобы описать чувства, и взглядов, и прикосновений тоже не хватает, чтобы объяснить…А людей объяснить просто невозможно. Всё было бы гораздо легче, если мы были бы неживыми. Предметы лучше всего показывают сущность. Я, как ящик письменного стола, в котором храниться много ценного вперемешку с разным хламом. В меня складывают вещи, а когда становлюсь переполненной и нет места, чтобы положить ещё немного, выкидывают ненужное, а иногда и нужное, чтобы освободить место для нового. Если хочешь знать, что внутри нужен ключ. А ты будто стул, крепкий, надежный, тебя не унижает слабость других, на тебя садятся и встают, но ты способен это вынести, способен быть рядом до конца. Ты был хорошим, выносливым стулом, просто у тебя не было ключа от ящика письменного стола. Понимаешь о чем я?

-У меня и сейчас нет этого ключа.

-Приходи, я тебе его отдам навсегда, только ты сможешь открывать и что-то хранить там…

-Почему сейчас? Столько времени потерянно на ожидание!

-Я умираю, Паша…

-Что?!?!

-Я хочу быть с тобой. Мне потребовалось почувствовать смерть, чтобы понять с кем я хочу жить…

17.

         Было настолько непривычно тихо, что звенело в ушах. В полутемной комнате, где занавешенное шоколадными плотными шторами окно почти не пропускало света, пахло ванилью. Письменный стол, заваленный книгами и листочками, ручками, резинками, был покрыт тонким, только что образовавшимся слоем пыли. На стене напротив стола висели большие часы с кукушкой – таких, наверно, уже ни у кого не осталось. Разбросанная по всей комнате одежда. И расправленная, помятая кровать. Где-то в простынях потерялись два человека, совсем забывшие о времени и реальности. Они были за гранью всего. Вдыхали воздух полный страсти, ловили любящие взгляды, дарили нежные улыбки, постоянно касаясь друг друга. Круг замкнулся, внутри были только они в вечном танце судьбы.

         Паша гладил по голове, осторожно ощупывая шрамы и ощущая отрастающие мягкие волосы, понимая, как ему не хватало Сони. Целовал её в лоб, глаза, щеки, губы, шею, одевая в любовь, которой ей так не хватало. Она пряталась в его объятьях, чувствуя, как что-то бешено бьется в груди и пылает, и живет, поет.

         Паша провел рукой по горячей щеке Сони, блаженно закрыв глаза, поцеловал её в сладкие губы. Она так заразительно смеялась, наполняя всю комнату их счастьем. Паша терял слова, ему так много нужно было рассказать ей, сможет ли она понять? А простить и принять сможет? Сломать собственными руками долгожданное счастье. Хватит ли у него смелости? Хватит ли сил? Холодными пальцами он провел по губам Сони, жестом показывая, что хочет что-то сказать ей. Она замолчала. Поймав его серьезный взгляд на себе, Соня легким движением губ поцеловала ледяные пальцы, будто давая знак, что слушает его. Паша чаще задышал, ему не хватало сил вдохнуть полной грудью, потом прикрыл глаза, зажмурился и, спустя несколько минут, совладав с собой, заговорил тихим уверенным голосом:

-Я должен сказать тебе об этом, просто потому что ты часть меня, и я не могу молчать. Я убил человека. Убил хладнокровно, даже не сомневаясь. Мне заплатили денег, но я их отдал одной хорошей женщине, которая содержит детский дом. Понимаешь? Мне не нужны были эти деньги, я не из-за них убил. Однажды, я видел: как она оттолкнула старую женщину, обругала эту бедную нищую. Но дело и не в этом. Пару месяцев назад умерла моя сестра. Ты помнишь Таю? Помнишь, конечно. Умерла, потому что она нуждалась в пересадке сердца, болела она с раннего детства. Я собрал все нужные документы, достал деньги, мы просто ждали донора. И знаешь, в последний момент, донорское сердце отдали не нам, а этой женщине - заплатила больше денег. Спустя два дня Таисия скончалась. Я не мог избавиться от мысли, что её можно было спасти, что судьба не справедливо поступила с нами. Не мог избавиться от мысли, что, если бы не эта женщина, моя сестра была бы жива. Я ненавидел её, хотел её смерти, я её убил. Долго выслеживал, придумывал, как провернуть дело, чтобы меня не поймали. Она работала в крупной фирме, всегда ездила на дорогих машинах. В последний день её жизни, я вез её на совещание, всё уже было готово, она и не подозревала, что через пару часов, остановится то сердце, которое она отняла у моей сестры. В её надменном лице читалась решимость и бесстрашие, уверенность, что подпишет нужные бумаги с выгодой для компании. Она могла избежать смерти, если бы хотя бы на мгновение задумалась: «Почему кофе пахнет миндалем?». Цианистый калий. Так пахнет цианистый калий. Я банально отравил её. И, признаться честно, не жалею об этом. Говорят, что убийца всегда возвращается на место преступления. И я хотел вернуться, меня непостижимо влекло туда. Почему? Потому что, когда ты пересекаешь черту и остаешься безнаказанным, хочется все проверять на прочность, хочется бросить вызов еще раз, хочется чтобы тебя поймали, разоблачили, наказали. Но сдержался. Как видишь, я остался безнаказанным. Меня не нашли. Быть может, потому что за мной стояли более влиятельные люди, которые прикрыли меня. Она стояла поперек горла одной конкурирующей фирме. Я сам их нашел и предложил свои услуги. Это было достаточно рискованно, но мне повезло, не просчитался. Денег мне за неё заплатили. А я убивал из-за чувства мести. Это наверно звучит ужасно, но меня даже совесть не мучает. Я сплю спокойно. А она уже больше никогда не проснется.

         Соня молча поцеловала его в висок.

-Как её звали?

-Мила. Шестакова Мила Андреевна. Тридцать один год. Семьи и детей нет.

-А если бы были дети? Убил бы?

-Нет. Точно нет. Дети бы её спасли.

-Страшно было?

-Я не видел: как она умирала. Просто знал. Если видел бы, навсегда запомнил бы всё в деталях, в мельчайших подробностях. Быть может, смотрела бы ты мне сейчас в глаза и видела бы отражение её посмертного лица в их глубине. Хотел сходить к ней на похороны, но сил не хватило.

-И совсем не мучила совесть? Ни капли?

-Совсем. Только в тот день, когда убил, я не спал ночью, потому что плакал. Будто маленький мальчик, надрывался. Было ощущение, что надломлено что-то внутри, и это что-то начинает гнить, тлеть, вонять, гибнуть. Я не мог спасти, не мог восстановить, залечить и мне приходилось просто чувствовать, как часть души отмирает. От этого и плакал. Кончилось всё быстро. Всего лишь одна ночь. И всё.

-Легче стало после того, как убил?

-Нет…Знаешь, мне ведь на самом деле не её смерть нужна была, а чтобы была жива Тая…

         И склонившись к ней, уткнувшись в плечо, он зарыдал горькими, крупными слезами. Соня лишь гладила его по голове.

      В полутемной комнате, где занавешенное шоколадными плотными шторами окно почти не пропускало света, пахло ванилью. Она любила его так, как могут любить только умирающие. Он изливал свою покалеченную, в некоторых местах уже мертвую душу ей так, как могут изливать только убийцы. Круг замкнулся, внутри были только они в вечном танце судьбы.