Тощий у них в секторе появился в конце последнего образовательного года. Максим этот день запомнил во всех подробностях. Отряд их как раз закончил дежурство по сектору и после вечерней линейки и гимна собирался под секторной стеной за домами, чтобы поиграть в пристенок. Игры велись на патроны и сигареты. Курили для форсу, рисково – никогда не знаешь: стуканут или нет. Если кто-то затаил на тебя какую-нибудь особенную злобу за день, могли и стукануть – тогда в ночи в квартиру опекунов придут взрослые дружинники, по доносу, и уведут в карцер, а утром на линейке при всей Образовалке прижгут язык окурком. И больно и позорно. Потом ещё от опекунов достанется, потому что на доме обязательно нарисуют белый крест, а опекунов на работе оштрафуют за неправильное воспитание. А может и в другую семью отдадут досрочно, в другой сектор. А что там в чужом секторе? Потому-то курящие после линейки в отряде считались отчаянными парнями. Максим на такое не решался. Во-первых, меткостью он не блистал и в пристенок выигрывал редко, а просто так сигарет достать ему было неоткуда. Он же не Киря – подопечный майора сектора, у тех-то в доме чего только ни водится. Во-вторых, если б сигареты и были – он не Шубин – их комотряда. О том, чтобы стукануть на Шубина – высокого, крепкого, одним взглядом вгоняющего любого отрядного в полное ничтожество, и думать страшно. Курить при Шубине решались только его ближайшие друзья. Хоть и не было пока случая, чтобы в их отряде кому-то прижигали язык за курение или поношение Идеалов Богоданной Отчизны, например, да только никогда не знаешь, что Шубину в голову патриотизм не вступит. Вот когда Шубин на сборе сектора, как взрослые, тогда пожалуйста, кури на здоровье, отрядные не сдадут. Даже шубинские ближайшие помощники.
Тощий не просто появился не как все люди, он ещё и начал с того, что курил при Шубине. Отряд сперва даже не понял, что за ними наблюдает чужак: ржали себе над обычными приколами, плевали в стену, футболили пластиковые бутылки, выбирали монетки для игры. Киря как всегда собирался подать Шубину сигаретку, но тут захлопал себя по карманам и ругнулся: – Вот нечисть, сиги-то я, кажись, потерял. Разговоры не смолкли, но как-то притихли. Максим скосил глаза. Шубин с пустой улыбкой – не то насмехаясь, не то осуждая Кирю, смотрел на него. – Разжалую я тебя из фуражиров, Колядин, – сказал он не то в шутку, не то всерьёз. – Комотряда своего некуренным оставляешь. Киря побледнел. Опекунов за его разжалование по головке не погладят. Тут откуда-то сверху раздался негромкий голос: – Ты в тех кустах пачку уронил, мне отсюда видно. Сколько было отряда – все восемь человек молча подняли головы. Тогда-то Максим и увидел Тощего впервые. Тощий сидел на стене, свесив ноги и с доброжелательным равнодушием смотрел на них прозрачными бесцветными глазами. Был он в неуставной клетчатой рубахе и пыльных мешковатых штанах, а вот ботинки – армейские, хорошие, Максиму на зависть. На голове какая-то ветхая шапчонка непонятного цвета. По одному взгляду на Тощего было ясно, что он негодный и выпуск из Образовательного Учреждения отметит под Стеной – и по его худобе и тщедушности и по его одежде (все годные парни носили форму отряда). И ещё что-то странное было в его лице. Максим редко видел больных людей, но понял, что Тощий точно больной. Только не похоже было, что Тощего хоть что-то из этого волнует. В общем, Шубин бровью повёл, и Киря ринулся в кусты, на поиски пачки. – Спускайся к нам, не бойся, не арестуем, – сказал он вроде как приветливо, только глядел на пришельца холодно. Шубин не любил чужих и ещё больше не любил негодных. Максим забеспокоился – что Шубин задумал? – Да я не боюсь, – Тощий спрыгнул со стены. Негодным его могли признать уже по одному росту – ниже даже Максима. А Максим на строевой первый с конца. Испуганным Тощий не выглядел – озирался себе по сторонам, приглядывался к отрядным, молчал. Киря тем временем вынырнул из кустов, победно сжимая в руке потерянную пачку. У Максима мелькнула мысль, что Киря мог потерять её не случайно. Шубин выкуривал за вечер минимум половину, это было серьёзным расходом даже для Кири. Шубин закурил, протянул пачку гостю: – Сам будешь? Типично брал на слабо – с чужими курить нельзя, это закон. Но и как отказаться, чтобы потом не смеялись, что струсил? Однако Тощий спокойно кивнул и взял сигарету. Курил он жадно, взатяг и явно наслаждался каждым вдохом. Максим так не умел. Шубин, не отрывал взгляд от лысой головы Тощего, которая маячила где-то на уровне его подбородка. Больше никто курить не решился. У стены повисла тишина, полная недоверчивого любопытства. – Ты из какого сектора? В каком отряде? – спросил Шубин, продолжая играть в добрячка. Максим решил, что такое уж у него сегодня настроение. Тощий удивлённо посмотрел на него: – Ни в каком я не в отряде... Не видишь что ли? Негодный. А вы в пристенок играете? На патроны? Дайте я с вами, у меня вон чего есть. Он сунул руку в карман и выгреб сразу штук двадцать отборных патронов. Взвод алчно загудел. Если собрать со всех, едва ли наскребётся и десяток, да ещё не известно, какие стреляют. Максиму до ужаса захотелось выиграть себе хоть один. – Против таких сокровищ у нас ставки нет, – со сдержанной насмешкой заметил Шубин, аккуратно втаптывая окурок в землю. – А вон, пачку добавьте, в самый раз будет... – Что ж ты хочешь -- играть на всё сразу? Тощий кивнул, почесал ухо о плечо. Слишком уж он был спокоен. Максим решил, что играть с ним опасно, кто их знает, негодных, какие у них хитрости. – Мне б побыстрее сыграть, а то долго нельзя тут быть, чужой сектор, – объяснил он и простодушно добавил. – У нас в секторе патронов нет, а на интерес что за игра? – Точно, на интерес играть не охота, – согласился Шубин и усмехнулся. – Давай так, если ты обходишь всех моих, ни разу не отдав ход – мы тебе все наши патроны и сигареты, а если кто-то тебя обойдёт – ты нам все свои патроны и мы тебя арестуем. За нарушение границ сектора. Годится? – Не высока ли ставка? – тихо спросил Тощий, глядя прямо в глаза Шубину. Тот не выдержал, отвёл взгляд: – Не хочешь, так не тянем, – ответил он равнодушно. Тощий пожал плечами и принялся отсчитывать монетки. Сами по себе они ничего не стоили теперь, только для игр и годились. Максиму стало неспокойно, в животе ворочался скользкий комок дурного предчувствия. Остальные давно вынули деньги и готовились к первым броскам. Киря как всегда вызывался следить, чтоб никто не жулил. Максим помолился про себя и поцеловал крестик перед тем, как бросать. Но это ему не помогло. Тощий своего хода не отдал никому и скоро забрал у них все монеты. Он нетерпеливо смотрел за каждым бросающим – видно, торопился в сектор. Максим понял, что в победе он не сомневался. В этом ему чудилось что-то нечестное. Хотя формально всё было по правилам. Наконец все отстрелялись. Оживлённый Тощий подошёл к Кире за выигрышем – тот раздавал премии. Киря нерешительно посмотрел на Шубина. Тот лениво кивнул. Киря пересыпал в маленькие ладони Тощего семь патронов и добавил початую пачку сигарет – её с особым сожалением. – Приходи ещё, – с вежливой злостью сказал Шубин. – Приду, – серьёзно сказал Тощий. – Отыграетесь. Прежде, чем кто-либо успел среагировать, Тощий уже взлетел на стену и сгинул с той стороны. – Бес тощий, – сказал ему вслед Киря, как плюнул. С тех пор и приросло.
2. Оксана
Максим с самого начала знал, что добром это всё для Тощего не кончится. А Тощий таскался к ним каждый вечер, играл в пристенок, делился сигаретами, сам курил. Обещание он выполнил – позволил взводу отыграться. Максима не отпускало чувство, что он это сделал нарочно, чтобы его не выгоняли. Позже выяснилось, что и камни Тощий метал метко – в пристенок проиграет, в камни выиграет. В остальном он хоть и вёл себя тише тихого, но никогда он не мог смешаться с отрядом. Торчал из них клетчатой занозой. Максим не знал, чего Тощему не сидится в своём секторе, может, там его гонял свой отряд, а может, у него шарики за ролики заехали – у негодных часто нервы сдают перед выпуском. Каждое появление Тощего приносило Максиму почти физическую боль – он постоянно ждал, когда Шубину надоест играть в благодетеля, когда он арестует или изобъёт Тощего. Или просто убьёт. Негодных официально разрешалось расстреливать на месте без всякого повода. Но у них в секторе этим правом редко пользовались. Чего на них патроны тратить? Боевых патронов ещё после Охотничьих Лет становилось всё меньше. Свежие патроны отправляли на фронт, в городах поставок не было, жили старыми запасами.
То, чего боялся Максим, случилось примерно через месяц после первого появления Тощего в секторе. Максим в тот день дежурил по дому. Напротив жила ячейка Оксаны – невесты Шубина. У Максима дыхание перехватывало каждый раз, как он её видел. В тот день Оксана вышла из дверей с ведром грязной воды – видно, тоже дежурила. Максим отошёл на середину комнаты, чтобы она его не заметила с улицы, и принялся наблюдать, затаив дыхание – юбка у Оксаны была подоткнута, ноги оголены выше колен – никто же не увидит в разгар дня все заняты – кто на работе, кто в образовалке или на дежурстве. А он, Максим, видит. Оксана вылила воду в канаву, но почему-то не пошла обратно. Она смотрела на другой конец улицы и улыбалась. К ней подошёл... Тощий. Максим едва не подпрыгнул. Он тоже улыбался. Максим как будто впервые его увидел – так меняла улыбка лицо. Оксана оглянулась по сторонам, ухватила Тощего под локоть и потащила в проулок между домами – но Максиму всё равно было видно, что там происходит. Вот с улицы их уже не заметят. Оксана что-то быстро говорила, ласково глядя на Тощего – когда они стояли рядом было хорошо заметно, что он её на полголовы ниже. Оксана стащила с его головы рваную шапчонку – Максим с удивлением и брезгливостью обнаружил, что Тощий – лыс. Оксана достала из кармана на переднике новую шапочку – крипично-красную. Таких в стране не производили, значит, она её сама сделала. Наверное на уроке домоводства. И вот теперь отдаёт её Тощему! Тощий смущённо отвернулся, но Оксана насильно надела на него шапку и рассмеялась, потом обняла его и поцеловала в обе щёки. Максим почувствовал, что краснеет. Вот так Тощий! А Оксана тоже хороша, при живом женихе с негодным крутить! Пока он думал над этим, Тощий испарился из проулка. Оксана поправила фартук, взяла ведро и пошла домой.
Вечером Максим опоздал на линейку – опекун попросил наколоть побольше дров. Так что он пошёл сразу к стене, куда и так все должны были явиться. Ему оставалось только пройти за последнюю линию домов, как вдруг, мимо него пронёсся Тощий, едва не сбив с ног. Максим развернулся и побежал следом, автоматически. Уже потом, в разгар бега он сообразил, что правильно делает – за Тощим полагается гнаться. Наверняка его кто-то ещё видел с Оксаной. Зато теперь не нужно думать – донести или нет. Судя по топоту позади, отряд не отставал. Тощий бежал очень быстро, петляя между ровными линиями домов, как заяц. Да только сектор тут чужой. А отрядные его знают как свои пять пальцев. Максим обернулся на бегу – заметили остальные его или пока нет. Он сжал зубы и наддал ходу, вот уже близко клетчатая рубашка, раздувающаяся от встречного ветра. Максим цапнул за неё, дёрнул на себя и в сторону. Тощий и пикнуть не успел – они оказались в неприметной расщелине между домами. Максим отпустил рубашку Тощего и быстро заслонил проход фанерой. Потом обернулся, кивнул вперёд. Тощий ничего не спросил: лицо его покрывал мелкий бисер пота. Негодным физические нагрузки даются тяжело. Они шли между домами, иногда едва протискиваясь сквозь щель. Молчали. Потом шли другими тайными проходами, известными Максиму, пока не добрались до противоположной стороны стены. Здесь властвовал отряд “11Б”, но, насколько знал Максим, в это время бэшки предпочитали торчать у старого склада боеприпасов. Повезло им жить рядом с таким богатством. – Спасибо, – коротко сказал Тощий и нацелился перемахнуть через стену – Да постой ты, чего наши за тобой гнались? Тощий разом как-то обмяк, привалился к стене спиной и уставился в землю. Максиму было интересно – соврёт или нет? – Да ничего. С Оксанкой поболтал. Я же не знал, что Шубин такой психованный... Максим пока не решил, как это трактовать – как ложь или полуправду: – Зачем же ты вообще с чужой девушкой заговорил? – А зачем люди разговаривают? – огрызнулся Тощий, исподлобья зыркнув на Максима. – Ты с ней знаком что ли? – Знаком. Она к моему опекуну помогать по разнорядке приходила. Говорил он зло и устало. Видно, привык уже приходить к ним после линейки, а теперь этому конец. – Тебе-то что устроят за то, что помог? – Да они меня не видели, – отмахнулся Максим. – Ну спасибо, правда. Ты не обязан был... Максим пожал плечами. – Ты знаешь, Шубин быстро отходит, посиди недельку дома, а потом опять приходи... Только Оксанку больше не трогай. Тощий дёрнул плечом. – Ну нет, туда я больше не приду. Но вот тебе я кое-что принесу, хорошо? Тебе понравится... Только в мои дела с Оксанкой ты не лезь, ладно? Я её давно уже знаю... Раньше Шубина вашего... «Что же он мне принесёт? Патроны что ли? – задумался Максим. – А может, сиги?». – Не угадаешь, – улыбнулся Тощий. – Ладно, до завтра. Сюда же придти сможешь? Максим кивнул. Тощий вмиг взлетел на стену. – Тощий! – окликнул его Максим. – Тебя как звать-то? По-настоящему? – Женя. И спрыгнул по ту сторону.
3. Книгочеи
– Крыса тощая, – подобострастно говорил Киря, поглядывая то на пустую стену, то на комотряда. Шубин молча курил. Максиму казалось, что он нарочно стоит в такой позе и вообще всё делает нарочно. – Теперь все понимают, что негодные – не люди, и их нужно истреблять? – докурив и вдавив окурок в землю каблуком, спросил Шубин тихо. Отряд напряжённо ловил его слова. – Мы хорошо отнеслись к негодному, мы общались с ним как с равным. И что он? – Что? – подхватил Киря. – В рожу командиру плюнул, вот что. – Фигурально выражаясь, – быстро перебил его Шубин, заметив озадаченные лица. – Наплевал на доверие, тварь. Негодные хуже животных. Слабые не имеют права на жизнь, так учят нас Бог, Генсек и Отечество. И теперь вы понимаете, почему. Максим вроде бы и понимал, а вроде бы и нет. Как измерить силу? Тощий слабее Максима, его признали негодным для жизни. Максим слабее Шубина, его признали негодным для размножения. Шубин пригоден для жизни и для размножения, ему подобрали невесту. И какую! Но невеста Шубина обнималась с Тощим, Тощий обыгрывает Шубина в камни и пристенок, значит, он сильнее? И кто из троих не имеет права жить? Тут он вспомнил о вчерашнем уговоре. Максим с сожалением посмотрел на начавших игру в пристенок парней и пошёл за дома. – Макс, ты куда? – Обещал опекунам помочь... Он сам поразился, как легко далась ему ложь. За ложь на сутки запирали в карцер. А проверить его ложь было не так и сложно. Но слишком интересно, что за подарок у Тощего. Максим легко пересёк сектор своими тайными маршрутами, ни разу не напоровшись на патруль. У стены было пусто. Максим потоптался на месте и с горечью подумал, что, может быть, Шубин прав: годные не люди, им ничего не стоит нарушить слово. И тут на стене показалась голова в оранжевой шапочке. – Ты один? – прошептал Тощий. – Один, один, – Максиму даже испугался тому, как обрадовался. Тощий спрыгнул на землю, придерживая свою клетчатую рубашку на груди. Рубашка оттопыривалась. Максим с любопытством присмотрелся. Тощий отчего-то вспыхнул и отвернулся. Максиму тоже стало неловко, хоть он и не понимал, почему. Тощий покопался и вытащил из-за пазухи какую-то прямоугольную плоскую коробку. – Я тебе книжку принёс, – улыбнувшись, пояснил он. – Читать-то умеешь? Читать Максим, конечно, умел. А вот книг никогда раньше не видел – кроме Библии, но её в руки кому попало не давали. Он взял у Максима книжку и осторожно повертел в руках. «Трудно быть богом» – шевеля губами прочитал он название – А зачем она? – А ты попробуй, почитай, не оторвёшься, – ухмыльнулся Тощий. – Небось запрещённая... – Ещё какая запрещённая, – Тощий довольно улыбался. Запрещённая книга показалась Максиму ужасно крутым предметом. Да и он сам теперь был не кто-то там, а настоящим преступником. Такие вещи придавали солидности. – Спасибо, – сказал Максим от души. – Только прочитай, – строго сказал Тощий. – Я за неё три обоймы отдал. – Вот зачем тебе патроны... Максим затолкал книжку во внутренний карман гимнастёрки. Вроде со стороны не видно. – Покурим? – предложил Тощий. Они уселись под стеной. – Я давно книжки таскаю. У нас в секторе библиотека старая. Ясно, там всё закрыто. Жечь всё разом не стали – слишком пожароопасно. Ну сторож их понемногу жжёт. А я ему патроны дам и он мне до того разрешает покопаться, какие-то книжки унести... Максим пожал плечами. Ему было непонятно, для чего Тощий это делает. – Эх ты, – вздохнул Тощий. – Там же целые миры... Другие.
После они ещё не раз встречались на том же месте. Максим прочитал первую книгу, потом ещё одну и ещё. Теперь он уже не удивлялся тому, что Тощий любыми способами добывает их. Времени у Максима было немного, но он приноровился читать ночами, когда остальные воспитанники и опекуны спали. Максим набрасывался на книги как голодный на хлеб. Глотал их за ночь, даже толстые. Сначала он читал довольно медленно, но потом интерес начал гнать его вперёд. Скоро он стал читать так хорошо, что ему поручили читать отрывки из Библии на переменах. А уж с Тощим они спорили иной раз до хрипоты над разными книгами.
– Как там Шубин? – спросил Тощий однажды. И Максим испугался, что он хочет вернуться в компанию отряда. Максим привык считать Тощего только своим, ему не нравилась идея делиться им с кем-то ещё. – Шубин про тебя совсем забыл, – честно ответил Максим. – У него другие заботы, его должны принять в школу офицеров. Нужно сдать строевую на отлично. И Слово Божье... А ты почему в из своего сектора бегаешь? Травят там вас? – Да нет, – скучным голосом ответил Тощий, – так. Просто. У вас сектор хороший. И потом, тут Оксанка... – Да уж, повезло тебе, – протянул Максим. – Нравится она тебе? – с лёгкой улыбкой спросил Тощий. Максим вздрогнул, замялся. – Нравится она мне или нет, какая разница? Она всё равно в мою сторону и не плюнет. И потом, Шубин. – Почему думаешь, что не плюнет? – Да я почти негодный, – пробурчал Максим, краснея. – Смотри, какого роста... И сил не особо, и стреляю так себе. – Зато ты хороший, – с неожиданным жаром сказал Тощий. – Добрый. И неподлый. И умный, вон как книжки читаешь. – Да кому это нужно? – с досадой махнул рукой Максим. – Добрый, всё равно что слабый. А слабые, сам знаешь... Ни на что не годные. – Знаю, – спокойно ответил Тощий. – Но я с этим не согласен. Ты же читаешь то, что я приношу... – Мало ли что там в книжках... – Ну и что, что в книжках? Там правильные вещи пишут, потому их никому больше читать не дают. – Смотри, а то раньше времени казнят, – недовольно сказал Максим. – Растрепался тут. – Донесёшь что ли? – Может и донесу... – Силу хочешь показать? – Может и хочу... – Да нет в этом никакой силы, – спокойно сказал Тощий. – Ладно, пока. Осторожнее там с книгами, смотри чтоб не нашли. У тебя много уже... Максим отвернулся от него, ничего не сказал и не попрощался.
4. Парад
– Парни, айда, там Тощий! Тощий на параде в девках! Киря, красный и возбуждённый шипел эту новость, закатывая глаза. Максим посмотрел на Кирю тревожно. Шубин прищурился. Они все стояли в толпе на смотре парада сектора гамма – сектора Тощего. На той неделе сами принимали гостей и проводили парад, а теперь праздно глазели на мощь дисциплины гаммы. Взрослые парады прошли в первой половине дня, сейчас выступали недообразованные. – Да идёмте же, – шипел Киря, – быстрее, пока не прошли. У него башка лысая, прикиньте, и он в плаааааатье, ахахахахаха... Отряд оживился. Максим похолодел. Что несёт Киря? Отряд потянулся следом за Шубиным, который споро проталкивался через толпу, куда вёл Киря. Тот непрерывно что-то говорил и похохатывал. Максим его не слушал, все чувства как будто парализовало холодом, он и хотел не идти и не мог. Негодные обычно не участвовали в парадах... И почему Тощий должен идти в девчачьих рядах? Отряд распалялся. – Вон он, вон – крикнул Киря, ввинчиваясь в последний ряд людей перед парадом и указывая куда-то. Максим тоже протолкался к заградительной линии и вытянул шею. Он не сразу узнал Тощего без его клетчатой рубашки – на нём была девчачья школьная форма. На лысой голове пилотка. Шёл он в ногу, не поднимая глаз, в руках, как у всех крайних – портрет Генсека. Максим растерялся, он не знал, что думать, в голове вился бесконечный поток вопросов. И тут сбоку оглушительно засвистел Киря. Их отряд потёк рядом с парадом, сопровождая шествие свистом и хохотом. Тогда Тощий вздрогнул и поднял глаза, обернулся, узнал. Максим поймал его взгляд, Тощий смотрел как всегда без страха и без вызова, но как-то печально. – Понял, понял? – толкали его рядом. – Он же девка, во прикинулся! Поэтому к нам и таскался, тут-то её все знают! Ахахахахаха! Максим вдруг резко остановился и попятился, назад, в сторону, вглубь толпы. Его ругали, наступали ему на ноги, пихали локтями. Максим вырвался из толпы и побежал прочь.
5. Богоматерь
Поздно вечером, перед отбоем Максим, крадучись, пробрался в церковь. Там было пусто и звонко. Церковь была самым красивым местом в городе: из-за картин. Хоть и иконы, но картины же. И узоры на стенах. Можно было смотреть всю жизнь и не насмотреться. Он немного побродил по церкви, а потом подошёл к иконе Богоматери. У иконы теплилась лампадка. Максим перекрестился. У него была тайна – он помнил свою мать. Обычно детей отнимают в роддомах – это единственные мед. учреждения, которые остались со старых времён. Если заболел – лечись сам, или умирай, слабые не нужны. Но вот за младенцами государство следило. Чтобы распределять. Мать Максима родила его дома, как он теперь понимал, а потом выдала за одного из детей опеки. Обман вскрылся, когда Максиму было три года. Его казнить не стали – решили, что слишком мал, чтобы запомнить растлевающую близость родных матери и отца. Но Максим запомнил. Не лицо матери, нет. Но само впечатление чего-то огромного и тёплого, обнимающего тебя со всех сторон. Ощущение любви. И когда он смотрел на Богоматерь с младенцем Христом, ему казалось, он смотрит на маму, разговаривает с ней. Он никому и никогда про это не говорил, даже на исповеди. Вот и сейчас он пришёл, чтобы немного успокоиться. Рядом с иконой всегда становилось легче. – Максим, – негромкий голос за спиной заставил его подпрыгнуть. Сердце чуть не остановилось. Оксана! И она знает, как его имя! Глаза Максима невольно забегали, ему не улыбалась перспектива пострадать от ревности Шубина. – Ты что ты тут делаешь? – выдавил он, наконец. – Мне с тобой поговорить нужно, – Оксана откинула толстую чёрную косу за спину и прямо посмотрела на него. – Ну... говори, – выдавил Максим. – Насчёт парада... Не удивляйся. Мне Женя про тебя много рассказывала. Она к тебе очень привязалась в последнее время. И я знаю... Что ты узнал... В Гамме специально в этом году решили негодных парадом пустить, чтобы показать, что все ресурсы до последнего используют... В общем, она переживает, что ты больше не захочешь её видеть. Я сказала ей, что этого не может быть. Ты ведь её друг. – Нет, – резко ответил Максим, забыв о Шубине. – Я дружил с Тощим, а с сумасшедшей негодной лысой девчонкой, которая мне ещё и наврала, я дружить не собираюсь. Оксана будто и не слышала его слов. – Понимаешь, я раньше с ней в одной ячейке росла, пока меня к вам не перевели. В семь лет Женю ещё признали годной. А год назад она заболела. Она давно книги таскала в своём секторе, всякие, и учебники тоже. В общем, сама себе диагноз поставила, решила, что это рак. Вычитала в справочниках, чем лечить, залезла в старый медцентр, там были какие-то лекарства... Ну и лечилась... Странно, что не умерла, но волосы все вылезли... – Зачем она лечилась-то? – вырвалось у Максима. – Если негодная. – Ну негодной её только в этом году признали. Жить хотела... Оксана вздохнула. – Мне так жалко, что больше нельзя работать врачом. Я бы работала... – Зачем? Негодных спасать что ли? – А чем годный от негодного отличается? Лечили бы людей, было бы больше годных. – Ну уж нет, если человек стал негодным, значит это воля Божья. – А если этого человека врач спасает, значит, тоже воля Божья! Максим даже вздрогнул: – Ты чего в храме-то, богохульствуешь? Совсем что ли? Оксана закусила губу, глядя на икону. – Совсем. Теперь её к стене на выпускном поставят. А ты её даже простить не хочешь... – Чего ей моё прощение? – поразился Максим. – Да я даже к размножению негодный. Мне невеста не положена... Это вы с Шубиным счастливые, – вырвалось у него. – Да я скорее сдохну, чем от Шубина плодиться стану, – грубо ответила Оксана. – Причём тут вообще размножение? «Не зря Шубин говорил, что девчонки все негодные, – подумал Максим». – В общем, какая разница... А Тощ... Женя наверное, потому и заболела, что книжки читала, – попытался он вразумить Оксану. – Бог просто так не пошлёт. И тут же мысленно пообещал себе избавиться от книг. – Я тоже читала и что? – насмешливо сказала Оксана. – Почему её он наказал, а меня нет? И тебя? – Ему виднее, – дипломатично ответил Максим. – Ну и сиди тут с Богом, – огрызнулась Оксана. – Не знаю, чего она в тебе нашла. Предатель ты, ясно? От друга отказываешься. – Ничего я не отказываюсь, только этот друг меня обманул первым, – буркнул Максим. – Она меня обманула, ясно? Наврала и всё. Зачем она парнем прикинулась? – Затем, что иначе ей патроны было не достать. Приняли бы вы в пристенок лысую девчонку? – Теперь уж не проверить... Пусть бы мне потом сказала... Максим теперь даже злился на Оксану, пришла и испортила ему всё настроение. Чего она от него хочет? – Ладно, поздно уже. Ну. Передать ей что-нибудь? – спросила Оксана. Максим задумался: – Книги, может, передашь? Оксана отвернулась. Больше с тех пор они не разговаривали.
6. Выпускной
Утром первого сентября у круговой центральной стены было людно – Выпускной всё-таки. Максим с дрожью принял на линейке настоящий боевой автомат – последнюю неделю они учились его собирать и разбирать. В праздник Выпускного использовали боевые патроны. Государство платило. Желудок крутило со вчерашнего вечера – то ли от страха, то ли от того, что он должен был опять увидеть Тощего. В последний раз. Книги он так и не вернул. И читать их больше не решался – вдруг тоже заболеет. Какая-то заноза сидела в нём с самого дня парада. Максим хоть и уверял себя, что он – обманут и зря тогда выручил... Женю эту. Но где-то за грудиной всё ныло и ныло, царапалось. А ещё он боялся, что она к нему бросится, когда увидит... Девчонка же. Это было бы унизительно. Ему из-за этого воображаемого унижения хотелось наорать на Тощего, выплеснуть всю обиду и злость на него. Максим надеялся, что это сегодня поможет ему нажать на курок. Хотя кроме Тощего там будет ещё много детей. Семилетки, выпускники детского сада, которых отбраковали к школе. И выпускники школы, которых отбраковали для жизни. Слабые, негодные. Максим украдкой смотрел по сторонам: Шубин был преисполнен торжественности, Киря откровенно скучал, кто-то явно горел желанием пострелять боевыми и шёпотом делился с товарищем идеями, куда лучше стрелять, кто-то, как и Максим, не хотел здесь находиться, но тщательно это скрывал. Здесь собрались отряды всего города, каждого из восьми секторов.
Наконец скомандовали построение. На Выпускной приехал Генерал. Опекуны и учителя – едва видные островки среди моря военных мундиров, то и дело одёргивали своих подопечных, что-то шептали, пугали и хвалили. Женские отряды чередовались с мужскими. Максим увидел Оксану в цепи буквально в трёх людях от себя, когда они построились. А потом он посмотрел на стоящих у стены. Их было не так и много, может быть, человек пятьдесят – в белых казённых рубахах – стояли во рву. Максим знал, что у рва есть пол и этот пол открывается вниз, в братскую могилу, где трупы сжигают. Ещё лет пятьдесят назад церемония Выпускного не обходилась без происшествий – но теперь, когда кровные семьи заменили постоянно меняющиеся опекунские ячейки, такое стало редкостью. Перед рвом пошёл поп в нарядной рясе – он напевно читал молитву и махал кадилом в сторону негодных. Негодные стояли молча, никто не плакал, даже семилетки. Максим не был уверен, что те понимают происходящее. Негодных уже давно не привязывали, но они даже и не думали бежать – куда? Всё равно расстреляют, а если промахнутся – сгоришь заживо в могиле. И тут, наконец, Максим заметил Тощего... Женю. Она не смотрела на ряд автоматчиков, на попа, ни на Максима: щурилась на небо – как будто рядом никого и не было. Максим вспомнил вдруг их споры под стеной, вспомнил, как ждал Тощего, как ему не терпелось обсудить с ним новую книгу... Сердце болезненно трепыхнулось и словно ввинтилось вниз. Ноги стали ватными, Максим пообещал себе, что не станет целиться – нажмёт на курок, а там на кого бог пошлёт. Поп закончил читать молитву, раздалась команда на плечо. Максим снял автомат с предохранителя и взял поудобнее. Негодные разом подались назад, упираясь спинами в стену. Кроме Тощего. Вдруг что-то изменилось, по рядам прошёл ропот. Максим завертел головой и увидел Оксану: она прыгнула в ров и подошла к Жене. Взяла её за руку и повернулась лицом к автоматчиком. Её собственный автомат был плотно прижат к боку и дуло его смотрело в лицо Шубину. Женя прыгнула вперёд, потянулась и схватила за ствол ближайший автомат – дёрнула на себя. Автоматчик от неожиданности выпустил его из рук. Прежде, чем кто-либо сообразил, что происходит, они вдвоём открыли огонь. Максим ещё успел заметить, как рухнул в ров, головой вниз Шубин, как захромал прочь, припадая на простреленную ногу, кто-то из отряда. И тут они наконец встретились взглядами с Тощим. Максим хорошо помнил, что Тощий не знает промаха – он уже почти чувствовал, как пули входят в его тело. Вместо того, чтобы броситься на землю и закрыть голову, Максим стоял, выпрямившись во весь рост, забыв про собственный автомат, и смотрел, смотрел. А Тощий всё не стрелял и не стрелял. Последнюю короткую очередь Оксаны перекрыл ответный хор автоматов. Взрослые дружины заняли место разбежавшихся и убитых. Выпускной наконец состоялся. А Максим всё стоял неподвижно, до боли сжав цевьё и в голове неслось бессмысленное: «Прости, Господи, прости, Господи, прости меня...».
2. Интрига держит на протяжении всего рассказа. Кто такой Тощий? Зачем он здесь? Зачем с ним Оксана? Что за подарок? "Негодных официально разрешалось расстреливать на месте без всякого повода... Смотри, а то раньше времени казнят". И много-много деталек, из которых и получается целый мир. «Трудно быть богом» для первой книги после Библии - это жесть, конечно. Сомневаюсь, что Максим увидел в доне Румате положительного героя. Это как мне бы щас книжечку про благородного оккупанта времен Второй мировой. Да и с натяжкой тут, кмк, вот эта уверенность Жени: Но вот тебе я кое-что принесу, хорошо? Тебе понравится... Откуда? Она пристально изучала его во время игры в пристенок? Или выдает желаемое за действительное? А еще я почему-то ждала появления Жени в церкви. Очень удивилась, услышав голос Оксаны. И совершенно не ожидала того, что сделает Оксана в конце. Проблематика «годный/негодный», наверное, стара как мир. Но и актуальна до болезненности. Меня, кстати, не столько расстрел ударил, сколько факт отъема детей у родителей и передачи другим. А расстрел… Первый, что ли, в истории? Это же не дети. Это ресурсы. Фашисты тоже не детей расстреливали. Недочеловеков. Главное – дегуманизация. А дальше все проще. У Максима вот первое не получилось. Для него негодные уже не равно животные. Не масса – безликая, а личности – отдельные. И у Жени - «А Тощий всё не стрелял и не стрелял» – тоже. И еще такая фигня: я давно уже фейсбучное зависимое и диванных вояк начитавшись не по разу… Так что после всех этих «да за такое убивать надо», «придушила бы своими руками» расстрел в тексте не более чем зеркало. И даже не кривое. А про финальную фразу скажу особо… Она же очень о многом. Потому что «бессмысленная». «Прости, Господи», потому что нет вины Максима. «Прости, Господи», потому что уже ничего не изменишь. «Прости, Господи», потому что не верит, что простит. Рейтинг.
Ну конечно, она смотрела на Максима в розовых очках, была уверена, что ему понравится) Правда весь кусок про книги немного лево висит, его править нужно.
1. Я, наверное, буду много оффтопить (как и всегда, впрочем), потому что гораздо легче объяснить, почему не, чем почему да. И обращаться буду не только к автору, но и ко всем прочитавшим. Ибо настроение такое – языкопочесательное) Так что… После комма Волчека я несколько озадачилась сравнением с Крапивиным (все, что ли, кто про подростков пишет, Крапивин?), не согласилась (ибо в памяти осталось почему-то сплошное мелодраматичное от мэтра), но пошла-таки полистать «Голубятню на желтой поляне». Ну, в общем, прав Волчек) Есть что-то общее – подход? взгляд? Хотя ровные интонации «Тощего», на мой взгляд, все-таки выигрышнее, чем надрывное повествование Владислава Петровича. Стругацких – не, не увидела. Вообще. Кинга увидела с его «Долгой прогулкой». Там тоже в разных переводах: то майор, то главный (и тоже отстреливают подростков). Распутина – с пристенком и сигаретами. И почему-то детскую сказку про принцессу-принца) Наверное, именно такой мне и представилась Женя. Читать легко. Понимаю, что это выглядит признанием кэпа, но ведь это, действительно, огромный плюс при чтении – когда не спотыкаешься на каждом шагу и ничто не мешает погрузиться в мир произведения. (Зацепилась только за пару фактических ошибок: 1 часть. Шубин, не отрывал взгляд от лысой головы Тощего 2 часть. Максим с удивлением и брезгливостью обнаружил, что Тощий – лыс. Шапочка там еще то кирпично-красная, то оранжевая. И нажмёт на курок. Но это классика уже) Еще один плюс – ритм прозы. Нет мелькания кадров, нет затянутости - есть возможность увидеть происходящее, как в реальном времени. И картинка очень зримая. Голоса слышны. Лица перед глазами. Я в свое время здесь много спорила с защитниками детализированных портретов, утверждавших, что, если не описать героя сразу как блондина двухметрового роста с зелеными глазами – все пропало. Ну, вот еще одно доказательство моей правоты) После первого прочтения из описаний внешности в памяти остались только слова «тощий» и «лысый», но и Шубин, и Киря, и Максим, и Оксана, и Женя, разумеется, обрели свое лицо. Потому что, опять же, важнее поступки, а людей, которые так поступали, каждый читатель вспомнит своих. (Черт побери, даже имя Оксана рисует определенный образ для читавших Гоголя) И характеры. Объемные. Многогранные. Поданные не в кратком пересказе автора, который задвигает героев на задний план, а в конфликте, жестах, мимике, репликах. Рассказ называется «Тощий», но Женя здесь, кмк, не главная. Быстро повзрослевший ребенок, осознавший свою обреченность, уже не меняется. Переживает, возможно, первую любовь и очередное предательство, но - не меняется. И эта взрослость, ее и Оксаны, особенно ярко видна в сцене в церкви. Максим не глуп, не оболванен, он просто еще маленький, чтобы понять, что ему пытаются донести. А вот изменения в Максиме, которые запускает появление Тощего в жизни мальчика, как раз и становятся центральными в рассказе. От мальчишки, первого с конца на строевой, к преступнику, читающему запрещенные книги. От слабака к ощутившему силу рядом с более слабым. От того, у кого есть друг, к тому, у кого его нет. Я сознательно не использую слово «предатель», потому что нет тут предательства. Обида есть. Злость есть. Чувство брошенности, обманутости. Весь тот клубок чувств и переживаний перед расстрелом, который есть есть и итог, и начало. И, кстати, крутое объяснение, почему Максим не такой, как его взвод. Не потому что самый мелкий и слабый. Потому что первые три года с мамой. (Да, да, это уже мое мамское срабатывает: Боулби, Ньюфелд, расстройство привязанности)
Да, про лысого это косяк вычитки, спасибо. И вообще спасибо за подробный отзыв, за прочтение. За то, что _так_ точно всё считываете. Мне ваши отзывы доставляют невероятное удовольствие - не только мне, но и на любые тексты)
Так это по тексту. Если концепция откровенно провальна, какой смысл обсуждать детали? У меня только один вопрос к автору - что, по-вашему, должно было произойти, чтобы наше с вами (судя по именам ЛГ) общество превратилось вот в это зомбированное стадо? Моё мнение - для этого пришлось КАЖДОЙ ОСОБИ сделать дорогостоящую операцию на мозге)).
+1
Мне не интересно их обсуждать 